Михаил Каратеев - Карач-Мурза
– Я и в мыслях того не имею!
– Хотя и так. Сказано тебе: нет у меня той грамоты.
– Коли нет, говорить не о чем. Оставайся здоров, княже!
– Будь здоров и ты,– холодно ответил Федор Андреевич, вставая, чтобы проводить гостя. – Да ежели ты вправду собрался служить князю великому Дмитрею Ивановичу,– поспешай, ныне самое время: утресь прискакал гонец с вестью, что московская рать пошла на Тверь.
Часть 3
Глава 35
Весь долгий путь от Звенигорода до Сарая-Берке Карач-мурза провел в глубоких размышлениях. Из памяти его не выходили слова старика Алтухова, обращенные к нему: «Да в сердце-то своем ты кто – русский или татарин?» И он чувствовал, что правильный и честный ответ на этот вопрос нужен прежде всего ему самому. Но нелегко было найти этот ответ!
В мыслях его беспорядочно вихрилось множество впечатлений, полученных от поездки на Русь, проплывали картины виденного, возникали образы людей, с которыми столкнула его судьба. Вспоминались полные удивительных откровений беседы с митрополитом Алексеем, разговоры с князем Дмитрием и с его соперником, князем Тверским, рассказы старика Софонова о далеком прошлом и все то новое и неожиданное, что он узнал и услышал.
Закрывая глаза, он как наяву видел перед собой бревенчатые стены Карачева, бывшие когда-то оплотом власти и силы его отца, а ныне вынужденные охранять покой и безопасность подлого врага и от времени ставшие черными, как душа их нового хозяина… Но еще чаще память уносила его в Кашаевку, а сердце, тайком от разума, бережно хранило каждое слово, каждую улыбку Ирины… Разве не оказалась она его родной сестрой? Разве ее мать и отчим, тридцать лет живущие воспоминаниями об его отце, или слепой воевода Алтухов,– заплакавший от радости, когда узнал, что перед ним стоит сын князя Василия,– могут быть для него чужими людьми, гяурами?! Тысячу раз нет! А если так,– ответ найден: он русский! Он не Карач-мурза, как его почему-то назвали, а князь Иван Васильевич Карачевский. И под действием таких доводов он не раз бывал близок к тому, чтобы повернуть своего коня в сторону Москвы.
Но сейчас же в мыслях вставали новые видения и лица: мать, жена, сыновья… «Должно быть, дети уже подросли,– c нежностью думал он.– Когда я уезжал из Ургенча, Рустем только начинал ходить, а теперь, поди, на коне скачет… Надо бы повидать их, давно дома не был». И эти образы не исчезали, настойчиво защищая свое законное право на место в его сердце и как бы спрашивая г упреком: «А мы как же? А мы для тебя кто: чужие? Поганые?!» И, понурившись под тяжестью этих противоречий, Карач-мурза продолжал свой путь в Орду.
В конце концов он пришел к решению, которое, хотя и не разрешало роковой вопрос во всей его сложности,– должно было послужить проверкой его чувств и приблизить к выходу из тупика: сделав хану Азизу-ходже доклад об исходе возложенного на него поручения, он отпросится в Ургенч, для свидания с семьей, а там поживет и подумает. И если почувствует, что даже в кругу родных и друзей сердце продолжает звать его на Русь,– заберет жену и детей и отправится в Москву, на службу к князю Дмитрию Ивановичу.
Однако неожиданные и грозные события в Орде не позволили Карач-мурзе осуществить это намерение: доехав до Волги, он узнал, что несколько дней тому назад великий хан Азиз-ходжа был убит в очередной усобице и что на его месте сидит теперь хан Джанибек Второй, из золотоордынской династии', которому передались все темники Азиза, за исключением трех или четырех, ушедших со своими туменами в далекие степные кочевья.
Услышав об этом, Карач-мурза призадумался. Хана Джанибека он совершенно не знал, как белоордынский царевич – ничего хорошего от него ожидать не мог и служить ему не собирался. Но что же делать? Ехать в Сыгнак, к Урус-хану, находившемуся в острой вражде со всей его ближайшей родней, тоже было рискованно и неприятно. Возвратиться в Москву или отправиться в Хорезм, к семье, бросив на произвол судьбы своих людей и боевых товарищей, быть может находящихся сейчас в беде и ждущих его? – Так может поступить лишь жалкий трус, недостойный звания воина!
Самым правильным казалось ему удалиться к себе в улус по примеру многих удельных ханов, не подчиняясь пока никому ожидать установления в Орде твердой и прочной власти.
Но прежде того следовало выяснить судьбу своего тумена, который, уезжая на Русь, он передал старшему из тысячников, Кинбаю. Не предвидя таких событий, Карач-мурза но дал ему никаких особых указаний на этот случай, но он но сомневался в том, что умный и преданный ему старик не польстился на подкуп и добровольно на службе у чужого хана не остался. Но кто знает,– может быть, его к тому принудили силой или даже убили?
*Джанибек Второй был внуком Джанибека Первого, видимо сыном Науруза.
Надо было все это узнать как можно скорее и, в зависимости от полученных сведений, принять то или иное решение. И Карач-мурза, больше не раздумывая, направился к ханской столице.
Из предосторожности он въехал в город в самый людный час, смешавшись с толпой торговцев и ремесленников, спешивших на базар, и остановился в скромной чайхане довольно отдаленного от центра квартала, где его никто не знал. Здесь все открыто судачили о случившемся, но о судьбе отдельных туменов никто ничего не знал, а потому, едва начало смеркаться, Илья отправился на разведку, к тому дому, который Карач-мурза занимал до отъезда,– рассчитывая найти там кого-либо из своих воинов или слуг.
Не прошло и часа, как он возвратился в сопровождении молодого, коренастого и белозубого татарина, который радостно приветствовал своего князя низким поклоном. Это был Рагим, сын тысячника Кинбая, хорошо известный Карач-мурзе и служивший десятником в его тумене.
– Я рад тебя видеть, Рагим,– промолвил Карач-мурза в ответ на приветствие воина.– Надеюсь, что твой почтенный отец находится в добром здоровье и что ты принес от него вести, которых я жду?
– Мой отец, благодарение великому Пророку, здоров и, как всегда, предан тебе, пресветлый оглан. Призывая на тебя щедрые милости Аллаха, он повелел мне, с десятком воинов, ожидать здесь твоего приезда и передать тебе его новости.
– Говори!
– Когда нечестивый хан Джанибек, да поразит его Аллах крымской болезнью, подступил к городу со своим войском, подкупленные им темники сразу убили великого хана Азиза-ходжу и приняли Джанибека как своего повелителя. Только лишь ак-ордынские ханы, родственники Азиза-ходжи, ничего не знали о готовящейся измене. Один из них, благородный Булгай-оглан, находившийся при особе великого хана, пал вместе с ним под мечами убийц. Другие были в степи, при своих туменах. Новый хан сразу послал к ним гонцов, обещая всем свою милость, если они добровольно перейдут к ному на службу. Но никто из них не поверил этой золотоордынской собаке: Ильбани-хан и Алахан отвели свои тумены к низовьям реки Джаика, Хаджи-Черкес откочевал на юг, а хан Айбек, младший брат Азиза-ходжи, пошел к Тоболу. При нем находится и хатунь Тулюбек-ханум, которая чудом избежала участи своего пресветлого супруга и с помощью Аллаха сумела бежать из города…
* Крымской болезнью называли тогда проказу.
– Ну, а наш тумен? – нетерпеливо перебил Карач-мурза.
– Наш тумен кочевал в степи, в шести фарсахах от Сарая. К моему отцу тоже прискакал гонец от Джанибека, обещая ему щедрую награду, если он присягнет новому хану. Но отец сказал, что начальствует над туменом временно и будет ожидать твоего приезда и твоих приказаний. Он сделал вид, что останется на том же месте, но едва уехал гонец,– поднял тумен и ушел вместе с Айбек-ханом, кочевавшим поблизости.
– Куда же они пошли?
– До реки Миаса они решили, ради безопасности, двигаться вместе, а дальше Айбек-хан отправился один; отец же отведет тумен в твой улус и там будет ждать тебя.
– Ну, спаси тебя Аллах, Рагим,– выслушав все, сказал Карач-мурза.– Твой отец поступил правильно и тем еще раз доказал свою мудрость и верность. Я этого не забуду. А ты отправляйся теперь к своим людям и ночью приведи их сюда. На рассвете мы выступим и коней жалеть не будем!
Глава 36
Воет, надрывается холодный осенний ветер,– первый гонец и глашатай всемогущей Белой Царицы,– расчищает путь снежному воинству своей госпожи. Яростно клонит вниз неокрепшие стволы молодых березок, срывает с деревьев последние желтые листья и метет их по темной земле неизвестно куда. В ином затишке упрется, зацепится за кочку жухлый чистик, и тотчас, будто поверив в свою общую силу, начнут к нему лепиться другие, нагромождаясь целою кучей.
Но какая уж сила в единении хилых и обреченных? – Разнится, налетит на кучу безжалостный ветер, завихрит ее лютым смерчем и, вздыбивши высоко в небо, швырнет в разные стороны…
Не спесивясь более, мертвые листья безвольно кружатся воздухе, оседают на плоские крыши и на покрытые осенней грязью улицы городка, прижавшегося к берегу Миаса. Мал и неказист городок,– сотни полторы глинобитных или сложенных из камня домиков да вьющийся вокруг, по земляному валу, почерневший бревенчатый тын. Но и того бы здесь не было, не занеси судьба в этот дикий край, лет тридцать тому назад, чужого, русского князя. Вздумал он строить этот городок, чтобы каким-то делом заглушить злую тоску по родной земле,– построил и в память своего отчего города назвал его Новым Карачевом. Но сколь ни рвался он душою в Карачев старый,– видно, на роду ему было написано оставаться тут вечным жителем: вон, поодаль, чернеет на кургане высокий дубовый крест,– спит под ним князь Василий непробудным сном. Но городок, им поставленный, не умер. Заселили его татары и, чтобы было полегче и попонятнее, стали называть Карачелем.
