Юрий Рудницкий - Сумерки
И в самом деле. Дикая энергия, скопившаяся у молодого богатыря, пробуждала в нём недюжинную врождённую силу и придавала его мускулам крепость и упругость стали. Во время поединка на деревянный щит Горностая сыпался град таких бешеных ударов, что уже через несколько минут на левой руке болтались одни щепки да ремешки. Порой молодые люди устраивали рыцарский турнир. Закованные в броню, они сшибались, стремясь тупыми копьями выбить друг друга из седла. При первой же стычке Андрийко ударил Горностая с такой силой, что опрокинул коня вместе с всадником. В дальнейших трёх — копья ломались о щиты, а при пятой — у коня Горностая лопнула подпруга — всадник отлетел шагов на шесть в песок, а конь зарылся мордой в землю. А молодой богатырь даже не качнулся в своём высоком рыцарском седле. Горностай же, прежде чем подняться, довольно долго слушал, как гудят у него в голове шмели.
Когда леса, поля, озёра и реки зароились разной птицей, Андрий каждую свободную минуту посвящал охоте. В высоких непромокаемых сапогах с луком и рогатиной бродил он по непроходимым диким чащам, по болотам, топям, лознякам и ольшаникам. С упорством продирался сквозь чащу, просекая себе дорогу ножом, среди переплетённых ветвей орешника, терновника, ивы, перескакивал при помощи ратища потоки, речки и возвращался поздно ночью усталый до потери сознания. Чувствовал весеннее бурление крови и Горностай, но величественный гимн проснувшейся природы действовал на него совсем иначе. Он отлёживался на печи или на солнышке, был зол на весь свет, ел за двоих и ночью томился от бессонницы. И вот, встретив однажды жену немца-парфюмера Геца Зуфлингера Грету, вдруг ожил и в тот же день отправился в город. Мастер Гец был хоть и сутуловат и седоват, но ему ничего не стоило поднять на плечо бочонок с мальвазийским вином весом в десять камней. Потому следовало очень и очень остерегаться, чтобы после сладостных объятий пухленькой Греты не попасть в медвежьи лапы Геца. Но поскольку любовь ломает стены и рвёт цепи, переплывает моря и перелетает пропасти, так и стройный, чернявый Горностай быстро отыскал дорожку в пахучую и тёплую постель Греты. И сколько раз парфюмер просидел в корчме, столько же раз услужливая горничная провожала Горностая по запылённым ступеням чёрного хода в душистую спаленку Греты, где красный бархатный балдахин прятал пышные, прикрытые лишь распущенными золотистыми волосами формы белого, пылающего страстью тела. Тут Горностай гасил жажду любви в ласках и нежности, которые выявляются в мужчине, полном сил и энергии… Андрийко же оставался один, наедине со своими желаниями, мечтами и воспоминаниями.
Ах, эти воспоминания! Перед распалённым воображением юноши во всех подробностях вставали его встречи с Офкой. Её многообещающий и лживый взгляд, роскошные формы тела, высокая грудь, гибкий стаи, округлые бёдра, точёные ножки, которыми он не раз любовался, когда они покоились на скамейке, — всё опьяняло душу, распаляло огонь бурных, доселе неведомых страстей и желаний. Тщетно вызывал он в своей памяти события, выявлявшие всю внутреннюю гниль, всю мерзость души шляхтенки. Тщетно! «На черта мне её душа, — отвечало воображение, — мне грезится лишь её ослепительная красота, запах её тела и неизведанная, полная неги прелесть её объятий». За эти объятия сильный, пылкий юноша в минуту слабости отдался бы любви целиком, забыл бы про семью, изменил бы отчизне… Хоть он и убеждал себя, что не сделает этого, если даже придётся сгореть в огне неудовлетворённой страсти. «Да, я знаю, — твердило воображение, — её тут нет, но мечтать о том, чего нет, не было и не будет, в моей власти!»
И парень мучил себя самого картинами прошлого, окрашивая их в другие краски. От Офки осталось только имя — символ неги, к которому стремилось всё его существо. Потом позабылось и это имя, и желание заслонило собой желаемое. Остались лишь тоска м беспокойство, он-то и гнали юношу в чащу, и вливали в его руки богатырскую силу, и побуждали ум к непрерывной деятельности.
Но вот из Чарторыйска прискакал бирич с вестью, что в конце июня в Луцк прибудет с литовскими и русскими князьями и вспомогательным татарским полком великий князь Свидригайло. Словно кто-то ткнул палкой в муравейник — так и в Луцке засуетилось всё живое. В волынские и ближайшие подольские округа помчались нарочные с велениями накосить как можно больше сена. От Луцка до самой Степани не осталось ни одной лесной прогалины, ни одного пригорка, где бы не прошлась коса селянина. Так же рьяно свозили в Луцк и Степань припасы. Над Владимирским предместьем день и ночь вились дымы. Это мясники коптили мясо и рыбу.
Но и на этом дело не кончилось. Как раз когда работа была в полном разгаре, на Владимирском тракте заиграли трубы и под большим стягом прибыл посол короля. Герольд возвестил луцкого каштеляна о прибытии пана Зарембы, серадского каштеляна, представителя и «alter ego»[15] короля Владислава и потребовал разместить его в предназначенных для владетельных особ покоях, в коих он мог бы дождаться приезда великого князя.
Юрша поднялся с Андрием, Горностаем и биричем великого князя на стену и ответил, что замок не принадлежит королю и его покои отведены не ему или его послу, а его владетелю, великому князю Свидригайлу, и до его приезда и решения послу придётся подождать в ином месте. Негоже владетелю ради непрошеного гостя ночевать в челядне… Герольд заявил, что владетель Литвы и Руси король, а Свидригайло лишь его подданный. Потому пусть Юрша не очень задирает нос и впустит королевских ратников в ворота.
В ответ на это затрубил рог, сзывавший гарнизон на стены, и в тот же миг они покрылись вооружёнными людьми.
— Город Луцк открыт для посла его королевского величества! Весь расход на прокорм людей и лошадей за время его пребывания, согласно законам гостеприимства, его великокняжеская милость Свидригайло, владетель Литвы, Жмудии и русских земель, берёт на себя. Мой долг принимать послов, откуда бы они ни явились, но пускать чужеземцев в великокняжеский замок не велено.
— Его милость, князь Свидригайло, созвал послов в Луцк! — крикнул с досадой Заремба, которому надоело слушать пространное разглагольствование герольда.
Юрша вспыхнул:
— Простите, уважаемый пан. Я укажу вам дорогу в Луцк, и вы убедитесь, что Луцк и Луцкий замок не одно и то же. Боюсь, как бы у меня в последнюю минуту не зародилось сомнение, не ошиблись ли вы дорогой…
— Как это?
— А так! Вы едете к князю, тут бывали Несвижские, Чарторыйские, Носы, Капусты из Киева, Моннвидичи, Гедиголды из Литвы, но князя Свидригайла здесь не встречал. Есть, правда, великий князь с тем же именем, но едва ли это тот самый…
Заремба оглядел свою дружину. В ней было около ста двадцати конных ратников. Каштелян долго не раздумывал бы применить при удобном случае силу, н теперь он потянулся к мечу, схватился за рукоять и уже открыл было рот, чтобы, выкрикнув приказ, во весь опор проскакать через опущенный мост и ворваться в замок, «городовая рать, наверно, сейчас не так вооружена, как его дружинники», но в это мгновение заскрипели и забряцали жеравцы, и мост пополз вверх, закрывая собой только что открытые ворота.
— В город! — крикнул каштелян и повернул коня. За ним двинулись его ратники, а со стен им вслед понеслись выкрики и смех:
— Но, но! Мись, мись! Хось, хось! Цоб-цобе!
Оба Юрши хохотали до упаду, а старый Савва поглаживал свою седую бороду и довольно кряхтел. Перед замком опустело, все разошлись на обед. На стенах остались только дозорные. Савва велел удвоить стражу у ворот и зарядить обе бомбарды, стоявшие по обе стороны на высоких, оплетённых лозой насыпях.
Вдруг между строениями Подзамчья появилась маленькая долгогривая лошадёнка с усаженным репейниками хвосгом, с сухощавым всадником, который сидел на ней согнувшись в три погибели, словно странник у ворот монастыря. Заржавевшая рогатина и заляпанный грязью сагайдак болтались у него за плечами. Увидев Зарембу во главе дружины, он остановил лошадёнку, быстро потянулся рукой к сагайдаку, мгновенно выхватил лук и соскочил на землю. Животом прижал лук к земле и натянул тетиву, а в следующее мгновение в руке уже блеснула стрела. Казалось, вот-вот неумолимый посланец смерти вонзится в сердце шпиона, как вдруг ветер донёс до слуха лучника оклик:
— Грицько, Грицько! Стой!
Лучник обернулся.
На стене замка стоял Андрийко и размахивал руками, а тяжёлый разведённый мост со скрипом начал опускаться. Грицько помахал в знак приветствия шапкой, а когда оглянулся, Заремба уже скрылся за лавой всадников. Рука с луком опустилась, а другая, с немой угрозой поднялась в сторону отъезжающих. Постояв ещё с минуту, Грицько спустил тетиву и, ведя коня под уздцы, направился к замку.
Юрша и Андрийко, издалека узнав Грицька и увидев, как тот настораживает лук, очень испугались, что он убьёт посла. Воевода просто онемел, понимая страшные последствия того, если бы Зарембу убила вылетевшая из замка стрела… Кто бы поверил, что убит он по незнанию каким-то Грицьком. Спасибо, Андрийко остановил парня.
