Дмитрий Барчук - Александрия-2
– Совсем, что ли? – переспросил старца купец. – Даже на копейку?
– Даже на копейку, – эхом повторил Федор Кузьмич.
Хромов сел в рассеянности на стул, держа поднос с едой на коленях.
– Не губите, батюшка, – запричитал владелец прииска. – Я же тогда разорюсь.
– Эх, Семен, Семен, – с укоризной произнес старец.
– Не всем же быть такими праведниками, как вы, батюшка, – всхлипывая, сказал купец.
А потом поставил поднос на стол и упал на колени перед кроватью старца:
– Благословите меня, батюшка!
– Господь тебя благословит.
Но Хромов будто не слышал ответа старца, а стоял на своем:
– Есть молва, что ты, батюшка, не кто иной, как Александр Благословенный. Правда ли это?
Федор Кузьмич, услышав это, перекрестился:
– Чудны дела твои, Господи… Нет тайны, которая бы не открылась.
А потом повернулся лицом к стоящему на коленях купцу и попросил:
– Панок, хотя ты и знаешь, кто я, но когда умру, не величь меня, схорони просто.
На следующий день старцу Федору Кузьмичу стало еще хуже. Томск облетела весть, что праведник при смерти, и у дома Хромова стал собираться народ, чтобы проститься с ним.
Дежурившая возле кровати купчиха сказала больному:
– Надо бы позвать священника. Негоже христианину умирать без исповеди и причастия.
– Не надо, – строго ответил старец. – Я уже отпет.
– Объяви хотя бы имя твоего ангела.
– Это Бог знает, – пробормотал он.
Стоящий рядом с женой Хромов набрался смелости и задал вопрос:
– Батюшка, в случае вашей смерти не надеть ли на вас черный халат?
Федор Кузьмич открыл глаза и недобро посмотрел на купца.
– Я не монах. И никогда им не был, – прошептали его губы.
Старец еще несколько часов боролся со смертью. То ложился на один бок, то переворачивался на другой, осеняя себя крестным знамением. Но всегда находился в памяти.
С наступлением сумерек все из кельи ушли. С умирающим остался один только Хромов.
Федор Кузьмич слегка приподнялся на локте на кровати и показал пальцем на висевший на стене маленький мешочек:
– В нем моя тайна!
Потом лег на спину, трижды глубоко вздохнул, а на четвертом вздохе отдал Богу душу.
Хромов перекрестился. У него сложилось твердое впечатление, что старец сам руководил своей смертью и ушел в мир иной, когда захотел.
Хромов не выполнил просьбу старца «схоронить просто». Похороны его были многолюдны. За гробом шла толпа народа. У некоторых офицеров даже возникла мысль отдать старцу при погребении воинские почести, но этого не позволил губернатор.
Его похоронили на кладбище Алексеевского мужского монастыря. По углам ограды посадили четыре кедра, а на деревянном кресте сделали надпись:
«Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года». По настоянию губернатора Мерцалова слова «Великого Благословенного» потом закрасили белой краской. Но потом краска стерлась, и на кресте можно было прочитать закрашенное.
В вещах Федора Кузьмича Хромов обнаружил интересные находки. Отпечатанное на толстой синеватой бумаге, а отчасти заполненное от руки свидетельство о бракосочетании великого князя Александра Павловича с баденской принцессой Луизой-Марией-Августой, после крещения принявшей имя Елизаветы Алексеевны. Письмо на французском языке, написанное Наполеоном императору Александру I. А также ключ к какой-то тайной переписке, икону и перстень. Последние две вещи некогда принадлежали императору Александру Павловичу и странным образом исчезли перед его кончиной в Таганроге.
Собрав наследство Федора Кузьмича, Хромов отправился в Санкт-Петербург. Он встретился с митрополитом Филаретом и показал ему свои находки. Владыка посоветовал обратиться к царю.
Через жандармского начальника, князя Долгорукова, Хромов просил свидания с царем. Но до Александра II его не допустили, оставшиеся от старца вещи конфисковали, а самого купца посадили в Петропавловскую крепость, чтобы не болтал лишнего в столице.
Но вскоре выпустили и пригласили на аудиенцию к министру императорского двора графу Воронцову-Дашкову.
Санкт-Петербург. Сентябрь 1882 года
Оробевший купец из Томска вошел в кабинет министра в Зимнем дворце. За большим столом сидели восемь генералов, а на председательском месте – сам граф.
– Что вы можете рассказать нам о старце Федоре? – спросил Хромова министр.
– Он был великим подвижником. Я почитаю его и благоговею перед ним, – коротко ответил сибиряк.
– Правда ли, что этот старец – Александр I? – задал провокационный вопрос один из генералов.
– Вам, как людям ученым, это лучше знать, – ловко ушел от прямого ответа купец.
Генерал побагровел и указал пальцем в сторону Петропавловской крепости:
– Если вы, Хромов, станете распространять молву о старце и называть его Александром I, то наживете себе много неприятностей. Вы меня поняли?
– Я все понял, ваше превосходительство. Я человек маленький. Я только привез бумаги старца Федора в столицу. А что в них написано, это не моего ума дело, – испуганно ответил провинциал.
Тогда, чтобы удостовериться в понятливости купца, сам министр спросил его напоследок:
– А что означают странные инициалы, начертанные на его новом памятнике, «А. П. И. В.»? Не «Александр Павлович, императорское величество»?
– Что вы, ваше сиятельство? – как можно искреннее возмутился Хромов. – Конечно же, нет. Сии буквы имеют значение мысли «Адам пал, Иисус воскрес». Они призваны напоминать живущим о бренности земной жизни и вечности небесной благодати. Этому и учил старец Федор.
Сообразительность купца, ловкость, с какой он выкрутился из щекотливой ситуации, вызвали у графа Воронцова-Дашкова улыбку.
– Возвращайтесь домой, Хромов. И никого не бойтесь. Вы находитесь под моей защитой. Привезенные вами реликвии имеют огромную ценность для отечественной истории. Спасибо и доброго вам пути.
Дети Николая I не были счастливы. Дочерей император выдал замуж против их воли. Особенно не повезло Ольге Николаевне. Ее супруг, вюртембергский король, был предан греху содомскому, говоря современным языком, был гомосексуалистом. На Александра II Освободителя народовольцы объявили настоящую охоту и в конце концов взорвали его. Реформирование общества, которое игнорировал его батюшка, перезрело. Началась борьба с самодержавием, в итоге вылившаяся в три последующих русских революции. Константин Николаевич лишился языка и перед смертью мог только мычать. Николай Николаевич страдал сильным психическим заболеванием и умер, разошедшись с женой, в опустелой Алупке.
Михаил Александрович Бакунин благодаря стараниям своего дяди губернатора Муравьева в 1859 году был переведен в Иркутск. А в 1861 году, когда его родственника отозвали в Петербург, он понял, что свободы ему не дождаться, и совершил побег. Добрался до порта Де-Кастри, а оттуда в Иокогаму, Сан-Франциско и Нью-Йорк, а затем в Лондон, к Герцену.
Когда Бакунины жили в Италии, Антонина Ксаверьевна познакомилась с Гарибальди. И он подписал ей свой портрет, который она переслала своей сестре в Красноярск.
Григорий Николаевич Потанин за участие в студенческих волнениях был выслан из Петербурга обратно в Сибирь. Однако весной 1865 года он был арестован, обвинен в намерении отделить Сибирь от России и приговорен к 5 годам каторжных работ в Свеаборге, а затем находился в ссылке в Вологодской губернии. Романовы ссылали не только в Сибирь, но и из Сибири.
Он так и не нашел караванный путь в Индию, зато составил подробное географическое описание до этого мало известных и неизученных областей Центральной Азии, собрал большой гербарий и зоологическую коллекцию, а также много материалов по культуре, быту и народному творчеству тюрков и монголов.
Глава 12. Закон Солона
Меня эвакуировали на «большую землю», и я два месяца пролежал в ожоговом центре в Красноярске. У меня сильно обгорело лицо. Когда сняли повязку и я посмотрелся в зеркало, то не узнал в отражении себя. Я выглядел ничем не лучше Фредди Крюгера из «Кошмара на улице Вязов». Чего не сделал со мной яд в Матросской Тишине, то совершил огонь в Новой Жизни.
– Такой ты мне нравишься не меньше, – успокаивала меня жена. – А то был слишком красивым. Все бабы на тебя заглядывались.
Она прилетела ко мне сразу же, как меня привезли в Красноярск. Просиживала возле моей кровати сутки напролет. Кормила меня из ложечки, как маленького, выносила из-под меня судно и обтирала влажной салфеткой пролежни.
Но Татьяна не умела врать. В ее глазах легко читался шок. Таким она меня явно не ожидала увидеть. Наконец она устала себя сдерживать и разрыдалась, упав мне на грудь.
