Сергей Житомирский - Ромул
В торжественной тишине римляне прошествовали на грандиозное жертвоприношение; оно обещало к ужину вволю жареного мяса, и все воспрянули духом. Да и одних молитв хватило бы, чтобы ободрить, так убедителен и красноречив был Ромул. Но всё-таки Марк чувствовал, что его провели. Вечером у костра, наевшись досыта, он набрался храбрости и пожаловался соседу:
— Удивительно, как мы всегда соглашаемся на то, чего на самом деле не хотим. Нельзя сказать, что царь Ромул — тиран, а мы рабы; он всегда объясняет свои планы, обещает, что если нам не понравится, он придумает что-нибудь другое. Но когда доходит до дела, все голосуют «за». Я не желаю клянчить, чтобы сабиняне разрешили мне ухаживать за их дочками; они вообще должны быть счастливы, что их даже заметили. И от сородичей-латинян я не желаю сносить оскорбления. Нехорошо, конечно, воевать с городами предков, а стоило бы. И главное, чего я никак не могу взять в толк, это почему бы завтра не захватить несколько этрусских баб. Сил нет каждую ночь валяться одному и слушать, как храпят пятеро других парней. Будь у нас одна женщина на шестерых, и то было бы лучше. И всё равно я сегодня голосовал за царя. Он что, всех заколдовал? Говорят, он не простой смертный.
— Кто говорит? Предсказатели да старухи, — ответил сосед. — Я сам из Альбы, помню Ромула мальчишкой, он всего на шесть лет меня старше. Но он умный, такому не жалко подчиняться. А на собраниях он побеждает очень просто: не даёт никому другому говорить. Не запрещает, конечно. Наоборот, каждый раз приглашает на возвышение всякого, кому есть что сказать, но всегда находится помеха. Если бы ты сегодня попробовал подбить нас на войну с этрусками, царь сказал бы, что боги ждут жертвы. А до следующего собрания целеры поколотили бы тебя или обвинили в чём-нибудь и выпороли при всём народе. Мы соглашаемся с Ромулом потому, что никогда не слышим возражений.
— А ведь точно, — удивился Марк. — Я не замечал этого, пока ты не сказал. Но как тебе нравится мой план?
— Никак. Нам не взять ни одного этрусского города и не выдержать ответного нападения. И потом, если спишь с женщиной, теряешь храбрость.
— Наши старики тоже так говорили, но я не верю. У нас в лесу возле деревни жил разбойник, такой силач, что все его боялись, и он насиловал женщин, какие ему попадались.
— Может, он был бы ещё сильнее, если бы воздерживался. Здесь ничего не докажешь ни так, ни эдак.
— Ну, если я раздобуду женщину, мне плевать, даже если на другой день будет битва. Останься я дома, был бы уже женат. Женитьба, между прочим, на храбрость не влияет.
— Я бы тоже был женат, если бы остался, — мрачно произнёс сосед. — Пришёл сюда сдуру, надеялся разбогатеть, а через четыре года живу не лучше, чем в первый день. Правда, мы построили славный палисад. Когда-нибудь может получиться настоящий город.
— И ты туда же! Слышать больше не могу про ваш настоящий город. Я думал, что иду в разбойники, а мы только строим для потомства, которого не будет, если кто-нибудь не согласится отдать за нас своих дочерей. Хватит с меня на сегодня пиршеств, возьму кувшин вина, пойду в хижину и напьюсь, чтобы не слышать, как эти болваны славят царя Ромула...
К весне Марк немного приободрился. Эмилия выбрали в посольство к сабинянам, и Марк попал в число его телохранителей. Посольство получилось внушительным, хоть и представляло город молодёжи, город четырёх лет от роду. Двенадцать послов с роскошными, пусть и без седины, бородами, воины охраны рослые и хорошо вооружённые. Золота в дар послы не принесли, в Риме его почти не было, но гнали перед собой быков, навьюченных бурдюками хорошего вина. Им должны были остаться довольны.
Сабиняне, суровые воины старого закала, считали, что недостойно мужчин ночевать сгрудившись за стенами. Они жили в деревнях, на полянах среди лесистых холмов и меняли место каждые два-три года, едва земля истощалась. Но в остальном их порядки и обычаи были теми же, что у латинян, и говорили они на одном из латинских наречий. Такие живущие по старинке, но почтенные селяне должны были принять за честь, что с ними хотят породниться жители процветающего нового города.
Совет сабинских вождей, стоя на поляне, холодно выслушал речи римских послов. Быков пощупали и увели на заклание, но не похвалили. Затем вожди удалились совещаться, а вернувшись, объявили, что ответ всего сабинского народа передаст один представитель. Им оказался кряжистый силач, заросший бурой спутанной бородой до самых глаз. Глаза зловеще сверкали, и римляне приготовились отдать за невест немалую цену: воин явно собирался сказать что-то мало приемлемое.
Он начал с любезностей, судя по всему, тщательно сочинённых, хотя понять их из-за непривычного говора было сложно. Сказал, как рады сабиняне видеть у своих границ такой замечательный город, как восхищает их мужество соседей-латинян, решившихся наконец ответить на бандитские набеги жадных этрусков. Конечно, нельзя допустить, чтобы Рим захирел оттого, что некому продолжить род его основателей. Но ведь спасение в руках могучего царя Ромула; странно, как он до сих пор не подумал о том, что ясно даже неотёсанным сабинянам, которые, как известно, соображают куда хуже латинян. Царь Ромул уже устроил приют для беглых преступников, к великой выгоде своего города, что свидетельствует о его благородстве и душевной широте. Почему бы не основать другое прибежище для неудачливых продажных женщин, сбежавших из дому жён и им подобных? Так граждане найдут достойных спутниц жизни, а честным сабинянам не придётся отдавать дочерей за чужеземцев.
На этом воин закончил речь и отступил обратно к старейшинам. «Мы послы, нам нельзя обнажать оружие!» — прошипел Эмилий охране. Молча, подчёркнуто чинно римляне покинули поляну...
Когда всё это доложили собранию, из толпы раздались возмущённые крики, что сабинянам надо немедленно объявить войну, но царя Ромула оскорбление, похоже, больше позабавило, чем задело. Он ответил, что у римского народа есть дела поважнее, чем война ради чести. Сперва весенний сев, потом набеги на этрусские стада — осторожные, потому что укреплённый город пока не захватить, — а потом придёт пора убирать урожай. Снова искать жён можно, лишь обеспечив еду на зиму.
Летом, когда воины сидели на солнышке и смотрели, как растёт ячмень, поползли слухи, что в городе не совершают какого-то важного обряда и это надо срочно исправить. Марк сначала злился; римляне и так слишком много времени тратили на богов, и за все молитвы и жертвы заслужили чего-нибудь получше, чем миска каши в день. Потом он заметил, что разговоры идут от целеров, и стал прислушиваться. Мысли царя Ромула надо было принимать всерьёз.
Цел еры говорили, что праздник урожая в этом году нужно провести получше. Конечно, после каждой жатвы благодарят богов, как могут, но несмотря на все усилия, в прошлый раз ячмень не уродился. Было упущено что-то жизненно важное.
Когда всё это дошло до знатоков обрядов, следующий шаг стал неизбежен. В деревнях, где выросло большинство римлян, в ежегодном празднике урожая важную роль играют женщины и девушки. Ведь раньше земледелие было чисто женским делом, как сейчас у южных дикарей, а мужчины занялись им недавно, когда появился плуг. На празднике урожая замужние женщины посыпают землю чем-то из своих таинственных корзинок, а девушки поют песнь незасеянного поля.
В Риме женщин почти не было, следовало просить помощи у соседей. На очередном народном собрании Ромул предложил осенью устроить большой праздник в честь Конса, бога-хранителя запасов, и пригласить сабинян и полулатинских жителей трёх соседних городов, где правит этрусская знать. Если они примут приглашение, пусть приводят жён и дочерей. Утром женщины благословят поля своим непостижимым для мужчин способом, потом все посмотрят состязания колесниц на пустыре под стеной, а вечером будет пир и вволю вина.
Кто-то заметил, что опасно пускать в крепость толпу чужеземцев, но Ромул сказал, что в город гости не войдут, оружия с собой не возьмут, а Палатин и Капитолий будут весь день надёжно охраняться. Марк только удивился, хватит ли в таком случае у сабинян безрассудства прийти.
Но семнадцатого августа, когда последнее зерно убрали в амбары на попечение Конса, стало точно известно, что приглашённые со своими женщинами отправились в путь и прибудут на следующий день. Праздник урожая всегда возбуждал римлян, а оттого, что предстоит впервые в истории города принимать гостей, они взволновались ещё сильнее. Поэтому никто не удивился, когда вечером Ромул объявил: всем предписывалось сидеть по домам, поддерживать священный огонь и молиться о плодородии римских полей.
У Марка и его соседей был на случай чрезвычайных обстоятельств припрятан кувшин вина. Когда все согласились, что обстоятельства чрезвычайные, кто-то достал игральные кости и компания неплохо коротала вечер, как вдруг появился целер. Игроки всполошились, не донесёт ли он собранию, что они нарушают пост, но целер пришёл передать указания на завтра, указания чрезвычайно волнующие.
