Павел Северный - Ледяной смех
— Мне хвалила фильм Ирина Певцова.
— Как она живет? Что-то давно не показывалась.
— Я вижусь с ней часто.
— А молчишь. У княжны иногда бывают ценные новости.
— О заслуживающих твоего внимания я сообщаю.
— Разрешите, ваше превосходительство? — В столовую вошел капитан Родомыслов, к которому адмирал питал особое расположение.
— Надеюсь, не с плохими известиями? — спросил Колчак.
— Генерал Жанен просит принять его сегодня в удобное для вас время.
— Скажите французу, что буду рад видеть его после пяти вечера.
— Слушаюсь. Разрешите идти?
— Вы видели, Родомыслов, фильм «Отец Сергий»?
— Так точно, видел.
— Понравился?
— Игра Мозжухина оставляет огромное впечатление.
— Итак, просите генерала после пяти вечера.
— Слушаюсь!
После ухода капитана адмирал сказал:
— Занятный парень. В классической литературе признает только Лермонтова и Тургенева. И, представьте, «Дворянское гнездо» знает почти наизусть. При последней поездке на фронт чтением выдержек из романа доставлял мне наслаждение.
Взглянув на часы, Колчак спросил Тимиреву:
— Мы можем встать, Анюта?
— Разве не будете пить чай?
— Разреши чуть позже. Нет, лучше пусть подадут его в гостиную. Побалуй нас музыкой, но только способной заставить думать. Ты наверняка уже слышала от Рябикова, каким у меня было сегодняшнее утро?
— Слышала. Огорчилась. Играть буду из Игоря «Половецкие пляски».
— Ты сегодня удивительно сговорчивая.
— Стараюсь быть приятной.
— Разве тебе надо стараться.
Поцеловав руку Тимиревой, Колчак обратился к Лебедеву:
— После появления Жанена, Дмитрий Антонович, будьте начеку. Неизвестно зачем именно сегодня я понадобился французу. Надеюсь, в его поезде все в порядке?
— Конечно, ваше превосходительство.
— Жанен всегда любит жаловаться, как капризная женщина. Пойдемте слушать «Половецкие пляски».
— С великим удовольствием. Я поклонник игры Анны Васильевны.
— Слышишь, Анюта?
— Дмитрий Антонович воспитанный человек.
— Извини, но на этот раз он искренен. Твоя игра действительно впечатляюща.
— Голова у тебя не болит? — спросила Тимирева.
— Нет. Когда перестанешь обращать внимание на мою хмурость?
— Когда ее не будет на твоем лице…
***У генерала Жанена была привычка приезжать на встречу либо раньше назначенного времени, либо позже. Привычка была результатом чрезвычайной самовлюбленности француза, считавшего, что в его ранге и положении можно поступать как заблагорассудится. Колчака такая неточность раздражала, и он сказал об этом Жанену. Француз старался быть аккуратным. На сегодняшнюю встречу он приехал с незначительным опозданием.
Войдя в кабинет, Жанен был радушно встречен адмиралом. Они обменялись крепким рукопожатием.
Жанен в отлично выутюженном мундире, на груди которого, среди орденов, выделялся русский «Владимир с мечами», которыми Николай Второй наградил полковника Жанена в тысяча девятьсот пятнадцатом году.
Во всем облике генерала от большого количества золотого шитья на мундире было что-то праздничное. И от него, как обычно, пахло французскими духами. Колчак с трудом переносил мужчин с запахами, принадлежащими женщинам.
Невысокого роста Жанен склонен к ожирению. Его напудренное, холеное лицо было маловыразительным. Но Колчака косметика на лице Жанена даже забавляла. В минуты хорошего настроения он рассказывал о ней Анне Васильевне, советуя подражать французскому моднику в чине генерала.
Разговаривая, Жанен в меру расходовал жесты. Любимым жестом — стремительно закидывать правую руку за спину — он как бы подтверждал неоспоримость высказанного. Он был образцом штабного французского офицерства, которое особенно расплодилось при маршале Жофре.
Посматривая на лежавшую на столе карту, Жанен сел в кресло, придвинутое к письменному столу.
— Как, мой адмирал, чувствуете себя? — спросил Жанен.
— Благодарю. Сержусь и успокаиваюсь. Вам должен сказать, что выглядите прекрасно.
— Бодрюсь! На меня благотворно действует воздух Сибири и улыбки прекрасных русских женщин.
— Рад слышать, мой генерал.
— Я, в свою очередь, рад, что буду наслаждаться нашей беседой. Слушать вашу французскую речь для меня истинное удовольствие.
Колчак знал, что ему не следует придавать значения комплименту. Жанен чрезвычайно тороват на любезности, но они не имеют никакой реальной ценности, а просто хорошо заученная им форма начала разговора или, вернее, путь к разговору, ради которого состоялась эта встреча.
— Слышали о шумном переполохе у американцев? — спросил Жанен.
— Несомненно. Надеюсь, приехали не из-за него?
— Конечно, нет.
— Не сомневался, что уважаете русских офицеров… Меня возмутило поведение американцев. Использовать несчастных детей для создания дурно пахнущего фильма. Впрочем, удивляться не приходится. В моем понятии американцы пока только цивилизованные дикари с хорошо вычищенными зубами.
— Скажите, мой адмирал, чем радуют вести с фронта? Где Тухачевский? Думаю, что его операции для нас самые опасные.
— На сегодняшний день линия фронта прочна.
— Значит, Петропавловск еще наш?
Колчак метнул злой взгляд на Жанена, но ответил спокойно, хотя в вопросе француза его возмутило слово «еще».
— Петропавловск прочно в руках моей армии.
— Мне это важно. Я принял решение покинуть Омск после падения Петропавловска.
— Напрасно! Считаю, что ваше пребывание, как командующего всеми вооруженными союзными силами, необходимо вместе со мной до самого последнего момента. Вот Сырового постарайтесь убрать из Омска. Буду за это благодарен.
— Признаться, чехи и мне порядком надоели своими претензиями. В этом большая вина президента Вильсона, покровительствующего им.
Жанен, встав, прошелся по кабинету. Колчак почувствовал, что сейчас француз скажет о причине своего приезда. Но Жанен спросил совсем о другом.
— Мой адмирал, каково ваше мнение об Омске? Действительно ли, для него может наступить последний момент?
— Да, может.
— Вы так спокойно говорите об этом?
— Перестал волноваться, осознав, что судьба Омска неизбежна, если не удержим Петропавловска. Спокоен еще и потому, что для участи Сибири даже временное оставление Омска не будет иметь существенного значения. Можете быть спокойны, мой генерал. Моя армия существует. Она боеспособна. А это залог того, что отпор врагу будет продолжаться.
— Но оставление Омска для красных будет означать достижение победы. У них будет хлеб Сибири.
— Не волнуйтесь. Его нам хватит. Мною уже разработан план зимней и весенней кампаний. Я вас скоро с ним познакомлю.
— Каково действительное настроение армии?
— Что вас именно в этом настроении может беспокоить?
— У меня есть сведения о случаях недовольства солдат. Настроение у русских солдат крайне неустойчивое, особенно когда их преследуют неудачи. Настроение русских солдат, когда они недовольны, всегда кончается мятежом. Неприятный пример этого мне пришлось пережить во Франции, когда взбунтовался корпус Лохвицкого.
— Странно, что вы говорите об этом. Вина на правительстве Франции, что произошло это печальное событие. Корпус Лохвицкого помог французам добыть чудо Вердена, об этом, мой генерал, стыдно забывать.
— Я только указал на него, как на пример, характерный для чем-то недовольных русских солдат. У меня действительно есть данные о признаках солдатского недовольства. Эти данные не высосаны из пальца, а реальность. Они получены мной от ваших генералов.
— Благодарю за запоздалую откровенность. Мне давно известны ваши контакты с моими словоохотливыми генералами.
— Что плохого в том, что непосредственно участвую в ведении войны. Быть в курсе всего — мой долг.
— Я убежден, что вы участвуете пока только в собирании сведений, игнорируя официальные инстанции Осведверха армии. Я усматриваю в ваших действиях странную нетактичность, которую вы, видимо, считаете для себя возможной.
— Мой адмирал, о чем вы говорите? Неужели это похоже на мое недоверие?
— Несомненно, мой генерал, несомненно.
— Мой бог! Прошу, в таком случае, принять мои извинения. Делал это, не желая часто беспокоить вас лично, зная о вашей чрезвычайной занятости. Обещаю в будущем, по всем интересным для меня проблемам, обращаться к вам непосредственно.
— Хорошо. Я не злопамятен.
— Мой бог, русские очень сложная национальность. Чем больше я узнаю ее, тем меньше понимаю.
— Да, нам нельзя быть простыми, имея за плечами столетия нашей бурной истории.
Жанен, остановившись у окна, смотрел на набережную Иртыша, а повернувшись лицом к Колчаку, сказал:
