Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев
– Вставай, царь, – промолвил тот.
– Почему царь? Видишь, и ты изменился.
– Ни чуть!
– А почему тогда ты не называешь меня как раньше? Скажи хоть одно ласковое словечко, хотя бы обними меня. Ты даже не знаешь, как сильно я тебя люблю!
– Я знаю, – князь обвил его шею руками и покрыл заплаканное лицо горячими поцелуями. Григорий слегка улыбнулся: ему стало заметно легче.
Они даже не знали, что шпион Шуйского, подслушавший их разговор, уже бежал назад тайными коридорами, дабы доложить хозяину обо всем, что видел и слышал.
Выплакавшись вволю, Григорий успокоился. Очистив желудок с помощью гусиного пера, он почувствовал себя гораздо лучше. Опершись о плечо любовника, царь проговорил:
– Ну что же, Ваня, вернемся в пиршественный зал? Скоро будет представление рыцарского турнира.
– Конечно.
Когда они вошли в большой зал, чей свод подпирался большими резными колоннами, гости встали, поприветствовав царя. Он прошел к трону и поднял руки, все замолчали.
– Уважаемые бояре и вельможные паны! – воскликнул государь. – Я велю вам не злиться на слова, сказанные мною, ибо говорил я не по доразумению, но из-за того, что выпил слишком много вина. Искренне прошу у вас всех прощение. Не обижайтесь на слова мои!
Гости, все еще стоя, склонились в низком поклоне в знак уважения и покорности. Басманов взял в руки кубок и воскликнул:
– Да здравствует царь всея Руси!
– Да здравствует наш государь светлый батюшка! – воскликнули остальные бояре.
– Виват царю московскому! – прокричали поляки.
Григорий широко улыбался, положение было исправлено, для них он снова стал мудрым правителем. Он мельком взглянул на сидящую подле него Марину, невольно залюбовавшись ее тонким профилем. «Как ты прекрасна, любовь моя!» – восликнуло его сердце и невольно его рука сжала ее тонкие пальчики со множеством перстней. Царица повернула к нему голову и спросила:
– Великому царю не хватает терпения?
– Я теряю разум, когда вижу красоту твоего лица.
– Подожди до вечера.
– Как скажешь, госпожа моего сердца, – он отвернулся от нее и стал смотреть на собравшихся, однако по прежнему крепко сжимал ее руку.
Музыканты заиграли мазурку. Все поляки во главе с русским царем пошли в танце с дамами. Григорий изящно двигался, танцуя не хуже самого знатного шляхтича, словно и не был русским. Упоенный славой и юной красотой своей жены, он не заметил, как пиршественный зал покинули Шуйский, Татищев и многие другие бояре, не желающие лицезреть «диавольское» представление.
Закончился пир ближе к вечеру рыцарскими ристалищами, в которых участвовали солдаты из личной охраны царя. Наградив победителей и одарив гостей роскошными подарками, Григорий удалился вместе с Мариной. Праздник закончился.
Все еще одетые в парадные златотканные одеяния, царь и царица прошли в другую комнату, чьи окна открывали вид на всю Москву. У окна стоял высокий небольшой столик, накрытый бархатной тканью с бахромой по краям, темно-зеленые шторы с большими золотыми кистями. Там их уже поджидали чернокожий карлик с большой лохматой собакой да художник, желающий запечатлить царскую чету на холсте.
Григорий встал подле окна, на полшага впереди от него Марина, дабы хотя бы на портрете не казаться слишком маленькой. У ног царя сел его любимый пес, а арапчонок, спрятавшись за штору, наблюдал за происходящим. Художник долгое время рисовал царя и царицу, желая придать их лицам более реалистичный оттенок, чем остальные художники. Марина, сияя украшениями, с улыбкой на устах ждала окончания работы, Григорий же, чувствуя себя уставшим и несчастным, грустно опустил глаза в пол, в его душе творилось что-то неладное, какое-то странное предчувствие скорой беды не покидало его с тех пор, как он взошел на престол. Теперь же это ощущение увеличилось вдвое, сердце его гулко билось в груди, внутренним взором он ждал каждую секунду предательский удар в спину. Погруженный в думы, молодой человек не заметил, как пролетело время.
– Вот и все, ваше величество. Портрет готов! – радостным голосом проговорил художник и показал свое творение.
Марина ахнула от восторга, Григорий слегка улыбнулся и щедро наградил художника за проявленный труд. (Данный портер сохранился до наших дней).
– Мы пойдем в опочевальню, любимый? – тихо промолвила царица.
– Позже. Я бы хотел сделать тебе подарок, уверен, ты будешь рада.
Одетый в длинную до колен индийскую рубаху белого цвета с золотыми пуговицами, Григорий сидел на краю ванны, уложенной по кругу итальянской плиткой на древнеримский манер. Он опустил одну руку в воду и какое-то время гонял волну туда-сюда, с нетерпением ожидая прихода царицы. Вот послышались шаги. Служанка первой вошла в ванную и положила на скамью два полотенца, затем бесшумно удалилась. После нее, точно прекрасная нимфа, одетая в легкое полупрозрачное розовое платье без рукавов, вошла Марина. Ее ослепительная красота, белоснежная кожа, длинные темные волосы сразили сластолюбивого царя, который, босой, без шаровар, встал ей на встречу и, робко поцеловав ручку, прошептал:
– Ты прекраснее райских дев, прекраснее богини Афродиты, любовь моя! Я безумно счастлив, что ты стала моей женой. Теперь иди же ко мне, не бойся. Мы вместе омоемся в этой мраморной ванне, которую я приказал сделать ради тебя. Наша любовь станет еще сильнее, только крепче держи мою руку, не отпускай меня.
Григорий ловким движением скинул с себя рубаху и обнаженный первый окунулся в горячую воду, за ним, легко поднимаясь по ступеням, прошла Марина. Зачарованный ее тонким гибким станом, стройными маленькими ножками, царь привлек ее к своей сильной, мускулистой груди и страстно поцеловал в губы, щеки и шею. Марина в этот раз не была холодна и сдержанна, напротив, с упоением предавалась она порывом страсти, с нежностью касаясь губами его губ.
Глава 18. Заговор и убийство
Пока царь делил брачное ложе с прекрасной царицей, в тайной комнате, освещенной единственной лампадой, за столом сидели бояре, знатные купцы и служивые люди, искренне преданные Шуйскому. Татищев, один из тех, кто ненавидел молодого царя, произнес вступительную речь:
– Уважаемые бояре и иные люди, мы собрались сегодня здесь, дабы решить судьбу нашего государства, не дать ему погибнуть от рук супостатов безбожных, коих привел сюда еретик поганный, что ныне восседает на троне. Умные люди поговаривают, будто это и не сын Ивана Грозного, а беглый монах Чудова монастыря Гришка Отрепьев, в миру Юрий Богданович, из Галича. Вот мы и порешили, что негоже осквернять наши традиции, нашу святую православную веру, необходимо убрать дьявола, пока мы не погибли наперед.
Татищев выдохнул и уселся на стул по правую руку от Василия Шуйского, который поддержал его речь с требованием от собравшихся как можно скорее рассправиться с поляками, а уж затем взяться за царя.
– Мы посадили его на трон, мы его и свергнем! – проговорил он и поклялся на кресте, что сам добровольно возьмет в руки меч, дабы уничтожить врагов России.
В комнату робко вошел молодой юноша, почти мальчик. Поставив на стол кувшин с вином, он бесшумно удалился. У порога юноша услышал приказ Шуйского:
– Арсений, потуши в остальных комнатах свет, скоро все пойдут почивать.
Мальчик поклонился в знак покорности и вышел, закрыв за собой дверь.
– Итак, – Василий поднялся с кресла, похожего на трон, и проговорил, – завтра с утра идите все, кто сможете помечать крестиком дома, где проживают поляки и остальные иноземцы, дабы направить народ против них, а пока москвичи будут забивать ляхов, мы с воинами ворвемся в новый дворец и убьем царя вместе с его поганной полькой еретичкой. Теперь все вы поклянитесь, что ни единым словом не обмолвитесь с кем бы то ни было о том, что мы сегодня решили.
Присутствующие по очереди целовали крест и произносили слова присяги.
Василий перевел дух и поцокал языком, как бы раздумывая: говорить или нет. Однако же, взяв себя в руки и пересилив тошноту, он проговорил:
– Напоследок хочу сказать вам о еще страшном грехе этого расстриги, коего порешено убить. От доверенного мне человека узнал я, что еретик впал в содомию, – князь сплюнул, брезгливо поморщив лицо, многие присутствующие перекрестились, слово защищая себя от греха, – видели, как Гришка Отрепьев целовался в губы с этим князьком Ванькой из дома Хворостининых, слышали, как они признавались друг другу в любви.
– Теперь понятно, – послышался голос Татищева, – почему Ивана кравчим назначили.
– То-то я смотрю, этот молокосос уж больно дерзок стал в последнее время, – взял слово пожилой, рослый боярин.
– С ним мы потом разберемся, – ответил Шуйский ровным голосом, – не с него надо начинать. Поначалу уберем шляхту вместе с самозванцем, а дальше тот, кто станет царем, очистит дворец царский от скверны.
