Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Мимо, раздув паруса, прошла английская яхта. Она мягко-мягко скользила по темной воде, как будто летела. Девушки, прикусив нижнюю губку, взглянули на капитана, и он приветственно коснулся фуражки. Капитан, примерно того же возраста, что и их отцы, был красив. Эльпиника прочитала по слогам название яхты, выведенное на борту латинскими буквами: Silver Light [73].

– Уж не американец ли? Как думаешь, Йота? Видела, как он на нас смотрел? Как будто съесть хотел. Ш-ш-ш, послушай, говорят, есть люди, они набирают девушек из наших кварталов для приехавших из Греции офицеров. Шьют им самые дорогие шелковые наряды и снимают комнаты у Кремера.

– Ш-ш-ш, ере Эльпиника! Не говори чепухи, йиа то Тео [74]. К тому же то место сейчас уж по-другому зовется: «Сплендид». А ты и не знаешь даже.

Упругие мышцы на загорелой спине Ставроса то появлялись, то исчезали, как следы на мокром песке, оставленные отступившей волной. Мальчишки сняли рубашки и гребли раздетые, как это водится у рыбаков. Плечи Ставроса, окрепшие от гребли и плавания, на фоне тщедушного Панделиса казались еще шире. Парень прямо-таки напоминал те древнегреческие скульптуры, что они видели в музее в Евангелической школе.

Теперь настала очередь Эльпиники пихать подругу в бок.

– Милая моя, ты слишком-то не увлекайся, море. Не подпускай его к себе так легко. А то потом он на тебя и смотреть забудет.

Можно подумать, он сейчас на нее смотрит! Панайота молча отвернулась и уставилась в темноту вод. Когда они все собрались на площади, чтобы вместе идти в порт, Ставрос лишь поприветствовал ее едва заметным кивком головы. А ведь они уже сколько недель не виделись! В поведении его читались безразличие и даже скука – при мысли об этом у Панайоты щемило сердце, и она старалась не смотреть на воркующих Минаса с Адрианой. По серебру моря плыло множество остроносых лодок-гондол, которые в Смирне называют кюритами. Со всех доносились смех, песни, звуки мандолины. Эльпиника продолжала смотреть вслед английской яхте:

– Вот увидишь, я себе такого европейца заполучу! – сказала она громко, так чтобы услышал сидевший у сетей Нико. Он вынул губную гармошку и стал подыгрывать Минасу и певшей Адриане.

Хейа мола, Хейа леса, Хейа мола, Хейа леса…

Эльпиника приуныла. Дабы поддержать подругу, Панайота накрыла ее руку своей. В последнее время ходили слухи, что Нико влюбился в одну турчанку, жившую в районе Карантина. Семья ее якобы из приближенных ко дворцу, а отец так богат, что один за другим скупает у европейцев отели на Кордоне. Да разве ж такое мыслимо, чтобы турок держал отель на набережной? Спрашивается, зачем такой обеспеченной девушке из Карантины какой-то там сын рыбака Нико? Даже если он вдруг на ней женится, Йорго, его отец, перестанет Нико за сына считать. Все это пустые сплетни. Эльпиника зазря Напридумывала себе всякого.

Какой бы инструмент этот негодник Минас ни взял в руки, на всем у него получалось играть. Теперь вот мандолина пела под его быстрыми пальцами. А у Адрианы голос словно бархат. Панайота заметила, как сокращаются мышцы на голом животе Ставроса, и поняла, что тот незаметно посмеивается. Ее охватило пламя. Она свесила руку через борт и коснулась воды. Как шелк, она струилась между пальцами.

Прибыв в Айя-Триаду, они заглянули во двор какого-то дома. Было многолюдно, погода стояла безветренная, и над столами висели клубы сигаретного дыма. Музыканты играли народный танец каршылама, и несколько мужчин танцевали в центре. За музыкантов поднимали кружки с вином, выкрикивали их имена и шлепали им на лоб деньги. Кругом взрослые мужчины и женщины, хорошо знающие, как себя вести на танцах. Адриана – как и остальные – хотела тут же уйти, но Минас, увидев, что подают вино, настоял на том, чтобы задержаться. Они сели за стол. Нико размахивал – откуда ж он их взял? – янтарными четками. Эльпиника будто бы разговаривала с Панделисом, а сама глаз не спускала с Нико.

Все присутствующие украдкой поглядывали на них, посмеиваясь над их молодостью и неопытностью. Панайота приуныла. Что им здесь делать среди взрослых? А со Ставросом они все еще ни словечком не перекинулись. Она устала выдумывать разные увертки, которые, как ей думалось, привязали бы Ставроса к ней. Чтобы справиться с собой, взяла и залпом выпила поставленное перед ней вино.

Танец закончился, к музыкантам присоединились новые: одна девушка играла на сантуре, одна – на сазе, а еще две, в монисто из золотых монеток, – на бубне. Они заиграли веселую песню, в которой король высмеивался, а Венизелос превозносился до небес. Тряся бубнами, девушки раззадоривали сидевших за столами, приглашая присоединиться. Минас захлопал в ладоши в ритм музыке. Его поддержали и другие. Ставрос и тот разулыбался. Вдруг Панайоту охватила радость. Нога ее сама собой коснулась колена Ставроса, и от ощущения тепла сердце ее наполнилось приятным, сладким чувством. Краем глаза она посмотрела на его строгий профиль, словно вырезанный тонким инструментом. Робея и дрожа, придвинула свой локоть вплотную к его локтю.

После песни про Венизелоса музыканты заиграли польку. Ставрос заерзал, как будто что-то впилось ему в мягкое место, и их локти и колени отдалились. Минас допил вино, потушил сигарету в пепельнице, взял Адриану за руку и вывел в круг. Ни один из них танцевать польку не умел, но, повторяя за другими парами, они быстро освоили пару-тройку движений. Пока остальные аплодировали смелости Минаса с Адрианой, Ставрос вдруг схватил Панайоту за руку и повел ее… нет, не в круг (как жаль!), а совсем в другую сторону – к воротам. А ведь Панайота, в отличие от Адрианы, польку танцевать умела. Подружки из Омириона, посещавшие танцевальную школу, как-то во время перемены показали им с Эльпиникой шаги, и вечером, вернувшись из лицея, они отработали эти шаги на общей террасе их домов.

Когда они со Ставросом вышли со двора, внутри у Панайоты все словно свело. А желудок горел от выпитого вина. Но тут она осознала, что ее рука по-прежнему в огромной ладони Ставроса, и разочарование сменилось радостью.

Пока они сидели в том дворе, улицы наполнились народом, который съехался на первую летнюю ярмарку со всех сторон: и из Корделио, и из Борновы, и по морю, и по суше. С фаэтонов спускались офицеры и богачи-коммерсанты с красивыми дамами. Уличные торговцы повесили над своими повозками светильники, чтобы товар получше было видно. Газовых фонарей в маленькой Айя-Триаде не было, и огоньки на качающихся в море лодках сверкали ярко-ярко. Перекрикивались стриженные наголо деревенские дети, кто-то из них боролся в пыли. Вдруг мальчишки, все разом, бросились на маленькую площадь перед церковью, откуда доносился голос зазывалы. Девчушки с голубыми лентами в волосах теребили за руку отцов. Зазывала закричал еще громче:

– Внимание, внимание! Совсем скоро, ровно в девять часов, начнется представление в Цирке чудес. Не пропустите! Приглашаем всех, от мала до велика. Кирйи ке кирйес элате [75], приходите и посмотрите, кто приехал порадовать нашу прекрасную Смирну своими талантами. Самый известный канатоходец в мире – арап Керим-баба! Ходит по канату, да не так, как другие. Керим-баба ходит на руках, кувыркается через голову и, как кошка, ровнехонько приземляется на канат. Дамы и господа, взрослые и дети, Козмас уж вам не соврет! Ористе, приходите да своими глазами посмотрите. Кита на дис! [76] Будет там и знаменитая танцовщица Дуду-султан, а вместе с ней – сладкоголосый евнух Сары-Хараламбис с Хиоса. Вот кто будет вас развлекать этим вечером, дамы и господа. Ясас! Ясас! Приходите, повеселитесь, не пропустите! Представление начинается в девять часов. Всех ждем!