Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
Окончательно расстроившись, выбрался из толпы и, стараясь не смотреть на юнкерский пост, решил все-таки добраться до караульного помещения, но служебное рвение и любопытство взяли верх…
«Так и есть! – чуть не заплакал Вайцман, увидев стройную княгиню Голицыну, улыбающуюся и что-то говорящую Рубанову. – И опять ничего не скажешь! Ее супруг – друг нашего полковника. Мне бы такие связи, так давно бы генералом стал», – позавидовал немец.
– Сударь! Всё на посту стоите? – изо всех сил грохоча шпорами, издалека заорал гордый собой Строганов. – А нас полкан приказал разводящими ставить! – похвастался он. – Господа! Имеем честь предложить вам шуточное новогоднее пари… Спор на сто рубчиков с носа, – видя, что заинтриговал Рубанова, продолжил он. – Утром первого января вы должны подъехать к любимому «храбрецу» и зайти туда прежде, чем в жидовскую «мойку», и заработаете по стольнику…
– А ежели забудемся и с пьяных глаз забредем к Мойше?..
– …То триста рублей заработаем мы!.. – радостно хлопнул в ладоши кавалергард.
– Гм-м! Заманчиво! – дотронулся Максим до сердца, где во внутреннем кармашке колета хранились его сбережения.
«Неплохо было бы удвоить имеющуюся сумму! – размечтался он. – Да и пари -то пустячное…»
– Согласен! – протянул руку Строганову.
– Глупцами быть – от такого пари отказываться! – убежденно разглагольствовал Оболенский, пока Вебер строил команду.
– А кто против-то? – вставил слово Нарышкин. – Сто рублей – они на дороге не валяются…
– Главное, натянем нос кавалергардам! – потирал руки князь.
Увлеченный спором, Оболенский бодро промаршировал дистанцию и после команды «Вольно!» разъяснил свое видение предмета.
– Запишем и положим листки во все карманы, – рассуждал он, – когда и куда должны зайти в первую очередь… И какие бы пьяные ни были, хоть один прочтет и вспомнит. Господа! – все не мог успокоиться он. – До вечера отдыхаем, вечер и завтрашний день проводим кто как хочет – то есть пьем! Новогоднюю ночь празднуем вместе, можно – у меня дома, а лучше – в казарме, и утром едем выигрывать пари.
На том и порешили!
Следующий день Рубанов провел в обществе княгини Голицыной. Перед обедом она увлеченно пересказала Максиму все происшествия на балу, затем, плотно пообедав и в меру выпив вина, поехали кататься на санях. Тихая, безветренная и слабоморозная погода благоприятствовала встрече Нового года. Рубанову в шинели было как раз в пору, а княгине в собольей шубе и шапке стало жарко. Растегнувшись, она весело махала знакомым. Те, кто постарше и поважнее, величественно проплывали в роскошных каретах с гайдуками на запятках, а молодые, как и они, мчались на лихих тройках.
Рождественское катанье было в самом разгаре. Хорошо кормленные княжеские рысаки обгоняли то тесные санки с подвыпившей компанией мелких чиновников, приказчиков или ремесленников, то розвальни с бородатыми купцами и их барышнями.
– Пошли балаганы смотреть! – когда наскучило кататься, предложила княгиня.
Они вышли из саней у Полицейского моста через Мойку, где начиналась праздничная толчея. Казалось, что на улицы высыпал весь Петербург! Максим тут же вспомнил о пари, полез в карман и помял пальцами записку. «В "рака на мойки" заходить нельзя», – мысленно сказал себе.
Издалека от Адмиралтейского луга доносился веселый, разноголосый гомон. Подойдя ближе, они просто оглохли от верещавших на все голоса рожков, дудочек и свистулек. Заливаясь и перебивая их, вопила шарманка. Отовсюду раздавались веселые выкрики и девичий смех. Пьяными голосами орали разносчики. Сбитенщики, блинники, квасники, пряничники зазывали народ, безмерно расхваливая свой товар. Продавцы махорки хрипели прокуренными голосами: «Рыжий черт курил, дымом тещу уморил!..» – Из этого, по их понятию, следовало, что табачок отменный. Конкуренты и сотоварищи – торговцы нюхательным табаком, сплевывая сквозь гнилые зубы, чистосердечно уверяли: «Гони грош – и нюхай, сколь хошь!» Толстые бабы, расталкивая мощными плечами занюханных табачников, взывали: «А вот сладки прянички, купи для девки Танечки!» Толпа была разношерстна, весела и пьяна.
Под треньканье балалаек то тут, то там слышались матерные частушки, да такие забористые, что краснел даже живший в казарме Рубанов. Катерина Голицына, внимательно выслушав очередной народный шедевр, давилась от смеха и неизвестно для чего пыталась запомнить, старательно шевеля губами и морща лоб.
Целеустремленно проталкиваясь сквозь белые и черные дубленки барской челяди, шинели солдат и полушубки мещанок, отбиваясь от цепких рук торговцев конфетами, орехами, имбирным сбитнем, медом и прочей снедью, княгиня и Рубанов добрались наконец до ледяной горы, возвышающейся над лугом.
Наняв за гривенник сани, они несколько раз съехали с крутой горки. Княгиня при этом так вопила, что, на взгляд Максима, спокойно перекричала бы десяток продавцов царьградскими стручками с известными на весь Петербург лужеными глотками.
После катания на санках, взявшись за руки словно дети, устремились к огромному балагану с зеленым занавесом, перед которым на дощатом хлипком помосте куражился молодой парень, зазывая народ.
– Заходи, шевелись – у кого денежки завелись! – надрывался он, ловко сморкаясь двумя пальцами и обтирая их о черный лоснящийся армяк.
– Зайдем? – предложил Рубанов.
Княгиня согласно кивнула головой.
Внутри балагана за ширмой из красного кумача гнусавил Петрушка, на что-то подбивая голубоглазую куклу в пышном белом платьице.
– Хороша?! – орал Петрушка, и толпящийся пьяный народ весело подтверждал его слова.
– Какие ручки, губки, шейка… А ну, добыть такую сумей-ка?
А дальше пошло малопристойное…
Многие барышни, краснея, выбегали из балагана, но княгиня с удовольствием слушала народный юмор, от души хохоча при этом.
– Она слала мне записки… – размахивая руками, кричал Петрушка, – я при встрече щупал ей сиськи, – кидался он на красавицу и задирал ей подол.
Услышав про записки, Рубанов вытащил из кармана и прочел свою: «Зайти в храбреца!».
В другом балагане посмеялись над пляшущими на ковре потешными собачками в цветастых сарафанчиках…
И уже вечером, когда начинало смеркаться, шатаясь от усталости, побрели к Полицейскому мосту искать свои сани.
– Мне ведь сегодня ночью еще на бал надо!.. – держась за мужскую руку, вспомнила княгиня и опять пожалела, что Максим не офицер.
– Поеду в казарму! – решил юнкер, но Голицына не отпустила его.
– Прежде поужинаем у меня, – распорядилась она.
Поздно вечером замученный голицынский форейтор, матерясь сквозь зубы, довез Рубанова до казармы. Нарышкин с Оболенским были уже на месте – пили водку и дулись в карты.
– Прежде зайти в «храбреца!» – хором продекламировали юнкера и рассмеялись.
– Рассказывай! – предложили Рубанову, и князь раскурил трубку.
– Оболенский закурил, барона к черту уморил! – зевая, нараспев произнес Максим, немного переделывая слова табачного зазывалы.
От полнейшего восторга князь выдул полный стакан водки.
– А вы, господа, чего? – показал на бутылку.
«Господа» последовали его примеру.
– Ну давай еще, Рубанов!
Я пожал плечами, в раздумье сморщив лоб. «Ага!» И тонким голосом произнес:
– Купи прянички, за них щекоти титьки у Анечки!..
– Ха-ха-ха! – Оболенский помчался к вахмистру за чернилами и листком.
– Продиктуй-ка! Какой-нибудь барышне в альбом запишу…
Выпив еще стакан и что-то накорябав на листке, опять просительно уставился на меня.
Почесав в затылке, я произнес:
– Покури на грош и спи с бабой, сколь хошь!
Оболенский в молчаливом восторге свалился на нары, а у Нарышкина изо рта брызнула водка.
Пили много… И за новый, 1809 год, и за пари, и чтоб у немцев не стояло…
Утром, пошатываясь, вышли из казармы. Город, казалось, вымер. Полчаса ждали извозчика. Наконец, остановили непроспавшегося «ваньку», причем Оболенский поначалу внимательно его разглядел, и направились в трактир.
– Гляди у меня! – заплетающимся языком учил дремавшего ямщика князь. – В «Храбрый гренадер» вези, понял?
«Ванька» кивал головой, а может, она тряслась на ухабах.
– Нет! Надо самому вывески читать, а то этот болван завезет… – решил Оболенский. «Натянем кавалергардов! – мечтал он. – И опять же – будет на что выпить».
Мы с Нарышкиным дремали, положившись на более крепкого князя.
– Стоп! – ткнул он в спину извозчика, чуть не вывалив его из саней. – Вроде и не «храбрец», – бормотал князь, – а написано «Храбрый гренадер», – недоверчиво разглядывал вывеску. – Серж! – потряс Нарышкина. – Прочти, что написано.
– «Гренадер» не видишь, что ли? – начал корячиться, вылезая из саней Нарышкин.
– Приехали! – разбудил меня Оболенский.
Я послушно вылез и, взглянув на вывеску, направился к трактиру. «Вроде в "гренадере" другие двери». – Постучался ногой.
