Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
Поэтому опять по сигналу трубача рано поутру поднимались с жестких нар, плескались у рукомойника и, одевшись по-зимнему, плелись убирать лошадей. Каждые четвертые сутки конногвардейцы заступали в караулы, самым ответственным из которых являлся внутренний дворцовый. Именно туда и были назначены эстандарт-юнкера.
– Хотя вы по званию являетесь унтер-офицерами и можете ходить разводящими, – инструктировал их поручик Вебер, – но, по приказу ротмистра, некоторое время вам предстоит заступать в наряд караульными, дабы досконально ознакомиться с постами и понять караульную службу. Главное для вас – четкое исполнение ружейных артикулов! На постовом коврике при приближении начальства ружье должны откидывать от ноги четко «по-ефрейторски», в единый миг с напарником, для чего он, как старший возрастом, даст вам знак бровями или мигнет… По-первости заступите на посты со своими дядьками, они вас и обучат всему, – закончил длинную речь поручик и удалился по делам.
Перед первым своим караулом во дворце юнкера волновались, но, не подавая вида, надевали полную парадную форму. Из-за гвардейского шику лосины для лучшего облегания кирасиры натягивали на голые ноги сырыми, затем отполированные ботфорты, специально сшитые из толстой и твердой кожи. Застегнув четыре крючка на высоком воротнике белоснежного колета, эстандарт-юнкера надели замшевые перчатки с большими крагами, а на головы водрузили кожаные каски с высоким гребнем конского волоса, застегнув тугим подбородником из медной чешуи.
Встав в строй из тридцати двух конногвардейцев, заступивших в наряд, выслушали напутствие Вайцмана, и Вебер повел их в Зимний дворец. В караульном помещении, расположенном перед Белой галереей, Вебер еще раз напомнил, кто на каких постах стоит, и разводящие определили караульных по местам.
Рубанову вместе с дядькой выпало стоять в зале неподалеку от царских покоев. Когда рядом никого не было, Шалфеев что-то шептал Максиму, но тот не слушал его, с интересом разглядывая утреннюю дворцовую жизнь: «Бог мой! – с восторгом думал он. – Нахожусь в Зимнем дворце, а через стену живет сам император!»
По залам сновали полотеры, протирая паркет; истопники, зевая во весь рот и не обращая ни на кого внимания, разжигали березовыми лучинами печки, между делом переругиваясь друг с другом; убирали свои залы камер-лакеи, лениво сметая тряпками пыль с мебели и перьевыми метелками – с картин. Ламповщики разносили заправленные маслом лампы и заменяли сгоревшие свечи. Величественные гоф-фурьеры, солидно выпятив животы, важно ходили по дворцу, наблюдая за порядком, и время от времени разносили в пух и прах то нерадивого камер-лакея, то ламповщика, пропустившего сгоревшую свечу, то похмельного печника, задымившего сырыми дровами залу.
Максиму все было интересно, глаза его сверкали от любопытства. Однако через час без привычки ноги в узких сапогах и высыхающих лосинах начало немилосердно ломить. Тесный воротник давил шею, не давая дышать, а руки в перчатках стали мокрыми от пота, и ружье выскакивало из них. Интерес к дворцовой жизни постепенно угасал, а в голове осталась лишь одна мысль – скорее бы смена.
– Слава Богу, сегодня на прием к царю мало идут! – зашептал Шалфеев, видя мучения своего подопечного. – Ничего, господин юнкер, привыкнешь, – подбадривал он Рубанова. – Все поначалу мучаются, я чуть сознание по первости не потерял, а сейчас стою – хоть бы хны! – бахвалился он. – А-а-а! Смотрите, ваше благородие, – через минуту опять зашептал Шалфеев, – какая статс-дама плывет… Давай ей ружьем честь отдадим? – как мог, отвлекал он Максима.
Рубанов обалдел от счастья, когда наконец увидел идущую к ним смену. В караульном помещении он брякнулся на лавку, вытянув ноги и закатив к потолку глаза. Через несколько минут появились Оболенский с Нарышкиным и тоже попадали на лавки, оперевшись спиной о стену.
– Ну и служба! – потряс головой князь, ослабляя поясную портупею палаша и расстегивая крючки воротника. Каску и перчатки он скинул сразу, как вошел в караулку. – Больше штаны мочить не стану! – громко произнес он, глядя на своих спекшихся друзей. – У меня чуть все не полопалось, когда лосины сохнуть стали, а хрен теперь – плоский, как палаш…
Сидевший на скамейке Максим кое-как удержался, чтобы не свалиться на пол от смеха.
– Не важно, главное, чтобы рубил хорошо… – гоготали конногвардейцы.
– Что здесь происходит?! – забежал раздосадованный Вебер. – Фухтелей захотели?[10] Тут вам не конюшня – ржете, как жеребцы. Господа гва-а-р-де-йцы?! – осклабился он. – Как первое дежурство? – язвительно улыбаясь, глядел на юнкеров.
– Прекрасно! – постарался бодро ответить Нарышкин, чтобы лишний раз не радовать немца.
– Правда? – усомнился поручик. – Ну ничего, скоро опять на пост! У новичков это называется «кирасирскими муками!» – сообщил он, куда-то убегая.
«Верное название», – подумал Максим, но, к его удивлению, следующие часы прошли легче.
Утром их сменил караул Кавалергардского полка. Рубанов сдал пост Денису Волынскому.
– Первый раз? – спросил он и на утвердительный кивок красавца пожелал ему держаться, на что тот, не зная службы, презрительно хмыкнул.
– Говорят, вы всё в казарме живете? – уставился он на Максима. – Делать, что ли, нечего?
Ничего не ответив и пожав плечами, Рубанов пошел следом за разводящим, услышав в спину:
– А нас в наказание за пьянку полкан в караульные упек!.. Слава Богу, не на «губу»…
«На "губе" полеживал бы либо уставы изучал, в носу ковыряясь, – проходя мимо сенатской гауптвахты в казарму, вспомнил Волынского Максим, – а теперь вынужден "кирасирские муки" испытывать…»
Невыспавшийся Вебер, для того чтобы согнать с себя сон или просто от злости, время от времени приказывал идти парадным шагом. Усталые кирасиры, чертыхаясь про себя, тянули носок, громко опуская подошву на брусчатку мостовой.
– Настроение себе повышает, – шепнул Нарышкин Рубанову и тут же услышал: «Разговорчики в строю!».
«Тонкий слух у наглеца…» – подумал Максим.
Неожиданно команду конногвардейцев накрыл ливень. Казалось, что жильцы верхних этажей льют на них воду из ведер.
– Уже снегу пора идти, а тут все дождь, – недовольно бурчал Шалфеев.
Промокший Вебер облаял купца, загородившего своим тарантасом дорогу конногвардейцам, напоследок обозвав его «русской свиньей».
«Боров немецкий! – возмутился Максим. – И чего их государь на службу приглашает? Они ведь не любят наш народ!..»
В эскадронном помещении жарища стояла, как в бане. Свободные от дежурства кирасиры не пожалели дров, чтобы обогреть промокших товарищей. Как и другие, Максим повесил на веревку рейтузы, колет и шинель. Его сапоги Шалфеев вместе со своими поставил поближе к пылающей печке.
Сидя в одном белье на нарах, Максим читал письмо от княгини Голицыной, недавно приехавшей из деревни.
– В гости зовет, – удовлетворил любопытство друзей, – может, вечером и схожу.
– Я сейчас высплюсь, – мечтал Оболенский, – а затем навещу либо «храброго гренадера», либо «рака на мойки», а может, сумею и того и другого.
– А я почитаю, – произнес Нарышкин, – твоя кузина презентовала мне замечательную книжонку о любви греческих пастуха и пастушки.
Денег на извозчика не было, поэтому Рубанов отправился пешком. «Заодно город погляжу, – рассуждал он, – идти-то всего-ничего». Путь его лежал мимо «рака на мойки». Около входа в трактир Максим нос к огромному носу столкнулся с Мойшей. Тот вздрогнул, узнав конногвардейца, и с опаской огляделся по сторонам. Мойша часто теперь вздрагивал и кричал по ночам, ежели снилось гвардейское гуляние.
– Один! И не к тебе, – успокоил нервного жида Максим, – правда, вскоре князь обещал наведаться, – вспомнил он и увидел, как бедный еврей схватился за сердце.
К дому Голицыных Рубанов подошел уже в полной темноте, неожиданно свалившейся на город. Темные окна не ждали гостей. Постучав в парадные двери и решив зайти с черного входа, Максим услышал шарканье ног. После долгих объяснений с глухим, хромым, старым и – ко всему прочему – простывшим лакеем, тот повел его в покои княгини, недовольно брюзжа и часто чихая.
Скучающая Катерина Голицына, увидев Максима, радостно охнула и дружески расцеловала его в обе щеки.
– Подрос за лето, – оглядела гостя, – теперь явно набрал кирасирский минимум, а для молодого человека – так просто высок. Невесту не нашел еще? – рассмеялась над покрасневшим юнкером. – Скорее бы офицером стал… Я бы тебя в свет выводила. Князь Петр пишет, что жив-здоров, он финнов завоевывает, тебе привет передает и за успешную сдачу экзаменов велел выдать наградные – сто рублей, – смеялась она, раскрывая шкатулку и доставая ассигнации. – Бери, бери, чудак! Пригодятся… А я подарю шикарную форму, как станешь корнетом. Простудилась. Хорошо, что ты именно сегодня пришел. Скучала одна… Звали на именины, но не поехала – голова болит. Теперь прошла, – без умолку болтала княгиня, не давая Рубанову раскрыть рта. Видно было, что она рада его приходу. – Сейчас ужинать будем, велю на стол подавать, – подхватила его под руку и подвела к зеркалу. – Ты уже на полголовы выше князя Петра, – радостно удивлялась княгиня.
