Камиль Яшен - Хамза
Человек в картузе вышел во двор, закурил. Скосил взгляд в сторону - старик, Хамза, Алчинбек и женщина стояли неподалёку. Алчинбек держал Хамзу за руку, что-то горячо говорил ему... Очень хорошо, всё идёт по плану.
- Так что ничего не найдено! - рявкнул сзади полицейский.
Китаев бросил папиросу на землю.
- Не найдено так не найдено, - так же громко сказал он, ощущая рукопись на животе под рубашкой. - Очень жаль... Кончайте обыск! - И быстро пошёл к калитке.
Чиновники и полицейский поспешили за ним.
Все вернулись в дом.
- Это ужасно, просто ужасно, - быстро говорил Алчинбек, - приходить с обыском в дом умершей. Я не нахожу слов...
Ачахон подошла к матери. Ибн Ямин, взяв коран, сел около стены.
- Совершенно случайно узнал, что вашей матушке стало плохо, - продолжал Алчинбек, не отходя от Хамзы. - Я поспешил сюда, и вот... Какое горе, какое горе!
Ибн Ямин начал тихо читать прерванную суру.
- Они не трогали её, - вдруг сказала Ачахон.
Ибн Ямин опустил книгу.
Хамза быстро посмотрел на сестру, рванулся в свою комнату.
- Рукопись! - закричал он, выбегая обратно. - Пьеса!.. Они украли её!..
У ибн Ямина задёргалась голова. Обессилевшая Ачахон опустилась около тела матери.
- Негодяи! - всхлипнул Хамза. - Я догоню их!.. И убью всех!.. За всё, за всё, за всё!..
И, рванув ворот халата, он бросился к дверям.
Он добежал до конца улицы, остановился. Нигде никого не было.
Сзади подбежал Алчинбек.
- Хамзахон, что с вами? Какая рукопись?.. У вас умерла мать, как вы можете в такой день думать о каких-то рукописях?
- Уйдите от меня!
- Куда вы? Куда?
Он побежал по другой улице. Никого...
Сзади задыхался Алчинбек.
- Хамзахон, остановитесь!.. Вы никого не найдёте сейчас!.. Уже ночь!..
Хамза стоял неподвижно, опустив голову.
Они сидели вдвоём на берегу арыка, опустив босые ноги в воду. Ночная траурная тишина неподвижно стояла вокруг них.
Невидимая, шумела над головой листва могучего карагача.
А в недостижимой высоте, в чёрной бездне неба, одиноко плакали звезды.
- Вы простите мне эту вспышку, Алчинбек, - понуро сказал Хамза, - я перестал владеть собой...
- Какие могут быть извинения между нами, - устало вздохнул Алчинбек, - тем более в такой день...
- Я не могу поверить, что мамы больше нет...
- Вам надо возвращаться, Хамзахон. Они остались там одни.
- Да, да, сейчас пойдём...
- Если вы позволите, я переночую сегодня у вас. Мне хотелось бы утром совершить вместе с вами молитву за ушедшую в рай светлую душу Джахон-буви.
- Спасибо, друг.
- Она была так добра ко мне и вообще к людям... Пусть аллах воздаст ей на том свете всё, чего не увидела она при жизни.
- Спасибо, Алчинбек, спасибо.
- Короток век человека, страдания сокращают его жизнь... Человек подобен каравану, ему приходится преодолевать холмы, пески, горы, пустыни... И как редко дорога судьбы проходит через долины, как коротки остановки в оазисах...
- Зачем им понадобилась моя пьеса? Что они искали? Неужели они приходили только за пьесой?
- Я думаю, Хамзахон, что их приход объясняется вашей дружбой со Степаном Соколовым.
- Вы говорили сейчас об оазисах человеческой судьбы... Степан Соколов - один из немногих оазисов моей жизни...
- Надеюсь, наша дружба...
- Конечно...
- Для меня она всегда была источником, из которого я утолял свою духовную жажду.
- Для меня тоже...
- В последнее время я всё чаще и чаще думаю о том, что близкие отношения между людьми, возникшие в ранней молодости, невольно определяют их общую дорогу. Я уверен, Хамзахон, что, несмотря на многие разные обстоятельства нашей жизни, нас всё-таки гораздо большее объединяет, чем разъединяет. Мы пережили тяжёлые минуты, были крутые подъёмы на нашем пути, судьба подвергала жестоким испытаниям нашу дружбу, и тем не менее мне иногда кажется, что в будущем у нас с вами одна дорога и одна могила...
- Моя дорога трудна...
- И мне не хочется лёгкой дороги!.. Многие считают, что моя служба у бая - сплошное удовольствие. Да будь она проклята, эта служба!.. Мне надоело быть лакеем, Хамзахон! Мне надоели все эти гулянки, пиры, я устал от своей золотой клетки!.. Я тоже хочу бороться - бороться по-настоящему, ведь я же учился, мечтал, надеялся... Но я вынужден жить среди людей, у которых все только продаётся и покупается...
- Хотите познакомиться с настоящими людьми?
- Хочу! Конечно, хочу... Поверьте мне, Хамза, я не могу больше дышать одним воздухом со своим окружением, я задыхаюсь там...
- Я вас понимаю... Сегодня скорбная ночь, но даже печаль осквернена грязными руками... Через несколько дней мы собираемся на маёвку... будет проходить под видом дня рождения одного рабочего...
- Степана Соколова? - улыбнулся Алчинбек. - Там, наверное, будет Аксинья?
- Нет, не Соколова, другого человека...
- В городе собираться опасно...
- Маёвка будет не в городе, а в кишлаке Ширин-сай, в воскресенье...
- Спасибо, Хамзахон, за приглашение на маёвку. Вы даже не знаете, как я благодарен вам.
- Ох, Алчинбек, сердце моё разрывается от горя! Совесть обжигает душу... Но мне даже не дали оплакать мою мать. Мама, мама! Я один виноват в твоей смерти, из-за меня остановилось твоё сердце.
- Успокойтесь, Хамзахон. И пойдёмте, вас ждут отец и сестра. Они остались без вашей помощи около покойной.
- Идём. Я убежал как мальчишка... Зачем им всё-таки понадобилась моя пьеса?
- Это недоразумение. Вам вернут её.
- Нет, они уничтожат рукопись, я знаю... Но я всё равно восстановлю пьесу! Я помню её наизусть!.. Это память о Зубейде, понимаете, Алчинбек?.. Они могут сжечь бумагу, но мою память и моё сердце они сжечь не смогут никогда!.. Зубейда однажды сказала мне, что, пока я буду писать о ней, она будет жива для меня...
- Не надо воспоминаний, Хамзахон. Ваше сердце переполнено сегодняшней болью.
- Я напишу обо всём! И о Зубейде, и о смерти матери, и о том, как её даже мёртвую не оставила в покое полиция... Завки прав. Люди должны знать, откуда приходит боль к человеку и что она приносит ему... И Низамеддин Ходжаев тоже прав. Поэт ничего не должен забывать - тогда его слово поможет настоящему и придёт в будущее...
Глава седьмая. ДВЕ МЕККИ
1
Тихое солнечное утро в горах. Зелень ещё не отцвела, воздух прозрачен и ясен.
Аксинья заплетала венок.
Примерила - мал венок. Снова ловко забегали пальцы, соединяя стебельки. Большой букет, из которого Аксинья брала цветы, лежал рядом с ней.
С поляны на холме далеко была видна дорога, уходящая в ущелье. И время от времени Аксинья внимательно на неё поглядывала.
Чуть ниже по склону, на другой стороне холма, в густом кустарнике прятались тоже дозорные - парень и девушка из кишлака Ширин-сай.
- Куда ты смотришь? - спросила девушка сердито.
- На тебя!
- Нас посадили здесь, чтоб мы смотрели на дорогу!
- А ты пересядь на моё место, тогда я и дорогу буду видеть, и тебя...
...Много народу собралось в тот день в ущелье, на берегу бурной речушки Ширин. Бурлит большой казан, из которого вкусно пахнет пловом, накрыто сразу несколько дастарханов - желтеют лепёшки и дыни, высятся горки фруктов и овощей.
Узбеки, киргизы, таджики, русские - все сидят вместе. Да и чего им сторониться друг друга? Больших господ среди них нет, всё свой брат - кокандские мастеровые и фабричные. Ну, и несколько ремесленников из пригорода.
Лихо отбрасывая падающий на глаза русый чуб, Степан Соколов терзал ярославскую гармошку. Одет он был по-праздничному, но особую гордость Степана составляла фуражка с ярким лакированным козырьком.
А за соседним дастарханом пытался подобрать на дутаре туже мелодию Хамза. Но какой-то печальный, грустный напев получался у него.
В каждой компании шёл свой разговор.
- Э-э, вот ты говоришь - учись. А зачем? - усмехнулся, глядя на Хамзу, пожилой мастеровой-таджик. - Если я, к примеру, погонщик каравана, зачем мне знать, как устроен мир? Где горб у верблюда, где голова, а где хвост, я и так знаю.
- Но надо знать самое главное, - оборвал мелодию Хамза, - куда и зачем идёт караван? Без учёбы - жизнь пустыня.
- А где я возьму учёбу? - нахмурился таджик. - На базаре куплю? Если ты такой умный, дай мне скорее твою учёбу, прошу тебя.
Все засмеялись.
- Прошу, прошу, - вздохнул Хамза. - Мы всю жизнь просим. У бая - денег взаймы, у муллы - благословения, у купца - товара в долг... Просим и просим, с детства до старости.
Свернув гармошку, присел около Хамзы Степан Соколов.
- И не надоело? - Он с хрустом надкусил яблоко. - Просить, говорю, не надоело?
- А что делать? - развёл руками мастеровой. - Не воровать же...
- Чью просьбу услышат скорее - одного человека или ста?
- Конечно, ста, - ответил кто-то из молодых узбеков, жителей Ширин-сая.
- А если попросит тысяча? - подбоченился Соколов.
- Если столько человек сразу просить станут - гора дрогнет! Любую просьбу выполнит даже хан!
- Выполнит! Как же! Держи карман шире, - сплюнул известный всему Коканду сапожник из пригорода - наполовину русский, наполовину неизвестно кто. - Пришлёт полицейских, то есть миршабов, - тебя в яму и посадят!
