Олег Боровский - Рентген строгого режима
В лагере регулярно объявлялись ударные вахты, субботники, воскресники, и все заключенные, причем действительно все, должны были после работы отработать несколько часов на стройке. Это действительно была народная стройка. Конечно, уставшие заключенные ругали Сталина, черта, дьявола в мать-перемать, а заодно и Юру Новикова, затеявшего все это дело, но шли и работали. Тогда же родились живучие лагерные афоризмы: «На ударник не спеши – лопат все равно не хватит», «Если все же лопату получил – ломай ее скорей, второй не дадут».
В одно из воскресений, когда весь лагерь работал на стройке, я уложил на плечо небольшую дощечку и не спеша понес ее к месту строительства. На бугре из строительного мусора собралось все начальство и наблюдало за ходом работы. К тому времени меня знал уже весь лагерь, и начальство не оставило без внимания мою ношу. Старший опер лагеря Широков поднес ко рту «матюгальник», и на весь лагерь загремел его бас:
– Эй, Боровский! Спину не сломаете?
Честное слово, мне стало стыдно за мою ношу...
В разгар стройки клуба его главный руководитель и вдохновитель Юра Новиков из лагеря неожиданно ушел – на вахту с вещами! – но дело продолжало жить, и клуб рос прямо со сказочной быстротой. Это было длинное здание с залом на триста мест, с большой сценой и оркестровой ямой. Были там и артистические уборные, и комната художника, в которой после окончания стройки заработал на полную мощь художник Яша Зундер. Еще в клубе была библиотека, и комната для музыкантов, и еще много всяких вспомогательных помещений. Художник Яша Зундер без конца писал маслом по квадратам «Утро в лесу» Шишкина и «Трех богатырей» Васнецова, все его работы уходили по квартирам лагерного начальства. Некоторые сердобольные жены начальников за его труды подбрасывали Яше копейку, так что Яша жил безбедно.
Незадолго до окончания «всенародной стройки» в лагерь с этапом прибыл актер из Москвы – Володя Куликов, человек не без таланта, но главное – Володя был страстно предан своей профессии и театру. Куликов и стал идейным вдохновителем и организатором лагерной самодеятельности вместо ушедшего в неизвестность Юры Новикова.
Наконец наш клуб засиял во всей своей красе и гостеприимно распахнул двери перед нами – участниками художественной самодеятельности. В комнатах клуба еще пахло сыростью и краской, а мы уже начали репетировать свой первый спектакль – «Позднюю любовь» Островского. Как я уже раньше говорил, у меня никаких актерских талантов не было, но высокий рост, а главное – мощный и низкий голос, не без приятности, как все говорили, должны были в условиях лагеря заменить актерское мастерство. На эти чисто внешние данные и рассчитывал Куликов, когда уговорил меня взять роль Николая Шаблова. Я, как девушка, позволил себя уговорить и начал интенсивно учить наизусть большую роль главного героя. Надо сказать, что мой рентгенкабинет был идеальным местом для разучивания роли, я жил совершенно один и мог читать роль в полный голос – никто меня не слышал... Честно говоря, в этой роли я себе не нравился, это не мое амплуа, но все же я очень старался, и, к моему изумлению, спектакль имел оглушительный успех... Мы брали, конечно, не талантом, а искренностью и тем, наверное, что заключенные ничего, кроме старых кинофильмов, давно не видели. Женские роли играли мужчины и играли очень хорошо, надо отдать им должное. Я всегда говорил, что в некоторых странах, например, в Китае, в театрах актрис вообще не бывает, рассказывал о знаменитом китайском актере Мэй Лань-фане, который выступал в нашей стране несколько раз и всегда сам исполнял женские роли. Когда после премьеры я пошел в санчасть к врачам узнать их мнение о нашей работе, то, к своему изумлению, увидел у многих из них на глазах искренние слезы, и все в один голос уверяли, что получили настоящее удовольствие. И я поверил им...
Чтобы весь контингент лагеря смог посмотреть спектакль, пришлось давать его несколько раз, и мы от спектакля к спектаклю играли все лучше и лучше, спектакль «обкатывался», и мы постепенно превращались в настоящую актерскую труппу. Володя Куликов был на вершине блаженства, и мы все без исключения признали его своим художественным руководителем и «вождем».
В эти же дни Саша Эйсурович, прослышав о моих успехах на медицинском фронте и желая как-то помочь, сумел передать из лагеря № 8 «Рудник» книжку «Новая рентгеновская установка РУМ-2», авторы Дмоховский и Сулькин. Если бы я получил ее раньше... Но все же книжка помогла мне кое в чем, я сделал из нее выписки и тем же путем, через медсестер, отправил с благодарностью обратно Саше. Мне рассказали, что когда к Эйсуровичу обратились с просьбой построить рентгеновский кабинет в одном из лагерей, он ответил:
– Обратитесь к заключенному Боровскому, он в этом деле собаку съел и щенком закусил, – и наотрез отказался.
Через много-много лет я в Москве разыскал Дмоховского и Сулькина и с благодарностью пожал им руки и рассказал о своей работе в лагерях Речлага.
Наш худрук самодеятельности Куликов не унимался и решил поставить «Нахлебника» Тургенева, мне он дал роль помещика, а сам играл Кузовкина. Спектакль тоже прошел с большим успехом, но, может быть, наши зрители были слишком снисходительными, кто знает...
Между двумя спектаклями Куликов устроил большой концерт самодеятельности, в котором и пели, и танцевали, читали стихи, и разыгрывали скетчи, играли на баянах и аккордеонах и струнных инструментах, концерты проходили с блеском, выдумкой и очень весело. Я в этих концертах учас тия не принимал, упросил Володю меня не привлекать, он с трудом от меня отцепился...
Третьим нашим спектаклем была пьеса Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского», эту идею, что греха таить, подкинул Куликову я, полагая, что в этой постановке можно будет в полную силу использовать мои внешние данные, да и пьеса-то сама по себе очень уж хороша! Какие мизансцены! А Расплюев-то, эта роль прямо для Володи! Я по неграмотности считал, что с моими голосовыми данными сыграть Кречинского будет проще простого. Куликов весьма удачно пьесу несколько сократил – выжал водичку – и сгустил самые драматические места. Мне пришлось изрядно потрудиться и в короткий срок выучить огромную роль назубок, мы играли без суфлера, и ошибаться было нельзя. Вот когда я почувствовал отсутствие актерского таланта... Но отступать было уже поздно, и потом Куликов так хорошо играл Расплюева, что любо-дорого смотреть, зал буквально заливался хохотом, когда несчастный избитый Расплюев возмущался: «Англичане – культурный народ, просвещенные мореплаватели, и вдруг боксом!» – и сверкал в зал огромным красно-синим фингалом под глазом.
Мой голос гремел, что да, то да... Я и одет был вполне прилично, мне сшили черный фрак, из ватмана сделали вполне приличную манишку с бантом кис-кис и достали отличный парик. В общем, выглядел я неплохо. Если бы мы только знали, как трагически окончится наш «Кречинский», если бы мы могли предвидеть...
Наш милый и добрейший Володя Куликов был плохим политиком, и он вбил себе в голову идею брать за спектакли деньги, небольшие, конечно, но деньги. Надо сказать, что именно в это время пришло из Москвы разрешение, вернее, «высочайшее указание» выплачивать заключенным 25 процентов от заработанных ими денег. Видимо, наверху посчитали, что это послужит подъему производительности труда. Идея-то, в общем, здоровая, конечно. Для системы особых лагерей типа Речлаг это было неслыханное новшество. Но если стали платить деньги, нужно было их куда-то и тратить. Появилась в лагере коммерческая столовая и небольшой магазинчик с продтоварами, в нем можно было купить за наличные и сахар, и масло, и крупы. Многие заключенные заработанные деньги стали посылать семьям, в общем, все были довольны. В этих условиях продавать билеты на спектакли в кассе КВЧ было вполне разумным мероприятием, но только на первый взгляд... Полученные таким путем деньги Куликов намеревался использовать для улучшения экипировки самодеятельных актеров и музыкантов, купить грим, парики, кос тюмы, реквизит и, конечно, музыкальные инструменты. Идея, в общем, была прогрессивной, но Володя плохо знал и совершенно не понимал психологию лагерного начальства, особенно начальников высокого ранга. Сам капитан Филиппов не усмотрел, по первости, теневых сторон в идее Куликова, и платные концерты разрешил. Были изготовлены билеты, которые распределились по бригадам и баракам, причем по социалистическому принципу: давали билеты тем бригадам, где процент выполнения плана был выше. Из-за билетов, как и в нормальной жизни, стали возникать конфликты: «А, ты мне не даешь, а ему дал! Ну погоди, ты меня еще вспомнишь...» И тому подобное…
Мне с самого начала что-то в идее Куликова не понравилось, я прямо инстинктивно чувствовал, что добром это дело не кончится, я даже пытался уговорить Куликова отказаться от продажи билетов – какое там! Он и слушать меня не захотел... Его главный козырь, безусловно, был неотра зим:
