Валентин Гнатюк - Святослав. Болгария
Все темники собрались в княжеской гриднице, не было только Свенельда и Калокира, которые находились в Великой Преславе при царе Борисе. Также велел князь кликнуть на Совет Переяславского Могуна.
– Земля сия, что нами нынче занята и зовётся Малой Скифией, кровью предков полита, и нашей тоже! – воскликнул в гневе Зворыка, когда князь огласил послание Цимисхеса. – Не можем мы её отдать.
– Так Цимисхес же разумеет, что, пока мы тут, не дадим ему не только нашу Добруджу, но и всю Болгарию ограбить, ведь у нас на то договор с царём болгарским, вот и бесится, рекут, сей император хоть и мал ростом, да злобен весьма, – рёк Притыка.
– Про то, что флот наш греческим огнём в первый поход отца моего пожгли, крепко помнит, а вот про второй его поход победный и про ежегодную дань, что по договору, после того заключённому, Византия Руси платить обязалась, про то запамятовал византийский царь, – сверкая синими молниями рассерженных очей, негромко рёк Святослав.
Улеб, сидевший подле брата, молчал. В непривычном для него окружении покрытых боевыми шрамами воевод и Могуна он благоразумно счёл молчание наилучшим способом поведения.
– По всему, войны не избежать, не даст нам передыху сей Цимисхес! – проговорил невесело Притыка. – А значит, поживее надобно с уграми да печенегами дела решать. И подмога из Киева уже в пути…
– Вот же подлое отродье сии византийцы, – снова возгорелся гневом Зворыка, – их будто червь живьём гложет, коли у кого-то мир да лад. Только обустроились, торговля добрая пошла, хлеб-жито посеяли, так нет, им это как кость поперёк горла! – Он грозно вскинул свой кулак и уже хотел по привычке хватить им по столу, но глянул искоса на Ворона и сдержался, лишь досадливо не то вздохнул, не то рыкнул.
А когда встал Переяславский Могун, стихли горячие возгласы темников. Кудесник заговорил негромко, но так, как умеют только волхвы. Каждое слово его будто чистой родникового водою омывало горячие головы начальников, и с каждым словом вливалась в них мудрость.
– Не о том спор ведёте, витязи, не в мече булатном сила византийская, не на поле ратном главная битва с ними! – Помолчав минуту, продолжил: – Злато да серебро сулят они тем, кто веру Пращуров сменит на их веру. Разве пойдёт воин, будучи христианином, супротив своих единоверцев? Нет! Разве станет он нашей Матери Сва-Славе служить и славу Руси множить, ежели он о своей личной душе теперь более всего печётся? Разве отдаст жизнь за общее дело, когда у него теперь забота о золотых овнах да денариях, что от ворога нашего исконного получены? Оглянитесь вокруг, сколько уже купцов да бояр в греческую веру обращены, а это значит, что отошли они от чистоты купальской, покинули путь Прави, будут теперь глухи к славе предков, к гласу их, идущему к нам из Ирия. Слепы и глухи к голосу матери-Руси нашей, а покорны чужому богу. А это значит, что пойдёт теперь славянин на славянина. Отец на сына с мечом пойдёт, а брат на брата, и ослабнет Русь, станет лёгкой добычей любого ворога, коих всегда было достаточно, охочих до земель её, полей и лесов, до людей русских, забранных в рабство. Вот в чём опасность византийская, страшная. Вам, воинам, решать, когда битву начинать и с кем, только одно помните – главная битва нынче совершается в головах! – Верховный жрец умолк, и наступила мёртвая тишина в гриднице, даже не нарушаемая назойливой мухой.
– Что ж, братья, – подвёл итог краткого совещания Святослав, – после такого послания византийского императора выход один: война! И война не только за землю, но и, как сказал Могун, за Правь светлую! Ступайте и займитесь подготовкой всего необходимого.
Когда все ушли, Святослав остался с главным изведывателем.
– А скажи, брат Ворон, – молвил тихо князь, – ты ведь воин и волхв в своём изведывательском деле, а значит, вы один другому знания передаёте о всяких тайных делах, подобно кудесникам-звездочётам или целителям…
– Так, княже, – кивнул Ворон.
– Тогда расскажи мне, что вашей верви ведомо о смерти отца моего. Почему в Киеве всегда рекли про бунт древлянский, в котором мой отец сгинул, а Цимисхес пишет, что погиб он в войне с германцами? – спросил Святослав, глядя прямо в очи изведывателю.
– Тяжкий вопрос задал ты, княже, ох тяжкий, – молвил Ворон и замолчал, не то собираясь с мыслями, не то подбирая нужные слова. – Никакой войны с германцами тогда не было, но то, что князя Игоря казнили германцы своей древней казнью, про то верно речёт Цимисхес.
– Так, а как же Искоростень, он тогда при чём, коли отца германцы казнили? – не понял князь.
– Войны не было, но был заговор, княже, главными в нём были германские епископы да изведыватели, они-то и казнили твоего отца, а помогали заманить его в ловушку некоторые из знати древлянской и пришлые варяги с саксами. Все они были единоверцами, христианами… – Изведыватель тяжко вздохнул и замолчал. – Вина за то, что не смогли хитрые их планы разгадать и на нас, изведывателях, тяжким камнем лежит…
– А может, потому оплошали изведыватели, что враг в терем княжеский был вхож? – вдруг спросил Святослав.
– Были о том подозрения, и слухи разные ходили, да доподлинно всё выяснить так и не смогли, – хрипло ответил, не поднимая головы, Ворон. – Собирались древлянскую знать допытать и тех пришлых варягов, да не успели, их по приказу матери-княгини всех истребили, а с ними и тайна заговора сгинула.
– Рёк мне отец Велесдар, что ещё деда моего Рарога-Рюрика так же хотели казнить германцы, да бабка Ефанда его спасла, великой волхвиней, сказывают, была, как и дед мой двоюродный Ольг Вещий, – в раздумье молвил Святослав.
– Так, – согласно кивнул главный изведыватель, – пока был жив Ольг, не могли ни его, ни отца твоего никакие чародеи и изведыватели вражеские одолеть. Потому и решено было тебя непременно волховской науке обучить, чтоб сила деда и бабки твоей могла в тебе проявиться, княже.
Святослав кивнул, а про себя подумал, что не зря отец Чернига сделал его сердце твёрже и жёстче, ибо мягкотелость в борьбе с хитрыми врагами всегда оборачивается поражением. Где он сейчас, чёрный кудесник? Рекут, опять подался в глухие черниговские леса молить Чернобога о сохранении Руси в час его царствования…
На следующий день, сидя на своём троне в переяславском тереме, князь медленно молвил греческому послу, а писец быстро записывал через толмача ответ Святослава императору Цимисхесу: «Я мыслю, что императору Византийскому не стоит стращать нас своим приходом на Дунай, напротив, мы сами скоро придём к нему и окружим Византий своими шатрами, и, оказавшись в крепкой осаде, пусть тогда и решает свою участь.
А коли осмелится выйти к нам с оружием и воинами своими, вот тогда и узнает, кто мы, убогие ремесленники или мужи крови. Не стоит нас пугать, император, мы не бабы изнеженные и не грудные младенцы, а воины, и то во многих битвах доказали. А потому передайте своему царю слово моё: „Иду на вы и возьму ваш Византий, как Переяславец!“»
Едва были отпущены послы, как с докладом к Святославу явился Варяжко. Он рассказал, что ночью стража перехватила на дороге воз с оружием. А куда и кому оно направлялось – неведомо, потому как правил тем возом глухонемой возница с отрезанным языком.
– Сие уже не первый такой воз, – рёк помощник Тайного тиуна. – Иные болгары ведут тайные переговоры с греками, те их подзуживают восстать против нас и щедро наделяют оружием. А ещё в последнее время всё больше изведывателей из Византии, особенно вблизи кордона с империей, появляется, – продолжал доклад Варяжко. – Не далее как вчера заметили подозрительного болгарина, который, стараясь казаться незамеченным, ходил у конюшен, а потом нанял бражника, и тот отирался возле кузниц, оружейных и Ратного Стана. Когда бражнику учинили допрос с пристрастием, тот признался, что болгарин сей назвался посланником царя Бориса и дал ему золотую монету и поручил сосчитать княжеские тьмы и вооружение.
– Болгарина того взять удалось? – спросил князь.
– Так, княже, допытали, и признался он, что никакой не посланник, а лазутчик византийский, и таких, как он, добре языком болгарским и русским владеющих, немало в Болгарию заслано. А ещё он рёк, что войско Варды Склира числом около десяти тысяч стало вблизи границы болгарской у Адрианополя, или, по-болгарски, Одрина. А другое войско, под водительством стратопедарха Петра, числом в двадцать тысяч уже вторглось во Фракию. Желаешь сам допросить лазутчика, княже, и что повелишь с ним делать?
Святослав отрицательно качнул головой, и в его очах вспыхнули молнии гнева, как от «послания» Цимисхеса.
– Прилюдно на площади отсеките ему главу, – коротко велел князь.
– Будет исполнено, – кивнул Варяжко.
* * *– Воевода Боскид гонца прислал, княже, – доложил Зворыка, – нынче к вечеру мадьяры будут уже у Переяславца, воевода передал, что они полны решимости идти на Царьград.
