Анна Ветлугина - Карл Великий (Небесный град Карла Великого)
— Я из Саксонии, Ваше Величество.
— Ну что? Опять восстали? Не могли подождать до лета? — проворчал король, шевельнув усами.
— Пока что взяли Эресбург, — ответил гонец.
— Ну, это ещё не так ужасно. А как Зигбург? Как строительство Карлсбурга?
— Здесь всё в порядке, Ваше Величество, только... — он замялся.
— Что ещё? — глухо спросил король, сдвинув брови.
— Похоже, эти разношёрстые племена начинают объединяться, чего никогда не было раньше.
— У них слишком разные верования, — быстро сказал король, — сие возможно только, если во главе их станет вождь, наделённый выдающейся силой. Разве у них есть такой?
— Да. Его имя — Видукинд.
Глава 3
...Это был тот самый бывший жрец сверженного Ирминсула. Человек без возраста, с волосами, белыми, как снег, и голосом низким и глубоким, будто проникающим из самых недр земли. Родившийся в незапамятные времена, где-то в среднем течении Везера, он считался одним из известнейших и богатейших вестфальцев, но тень мрачных преступлений лежала на нём. Наверное, эти преступления являлись воистину ужасными, если казались таковыми даже язычникам-саксам, проводящим человеческие жертвоприношения. Он бежал от расправы в далёкую Данию, но потом захотел вернуть себе доброе имя, служа своему народу сначала у Ирминсула, а потом — сделавшись лютым врагом франков.
Нам всем пришлось почувствовать огромную разницу в военных действиях, когда дикие, малочисленные и разрозненные швармы вдруг получили невидимый разум, управляющий ими. С тех пор как за дело сопротивления взялся Видукинд — не произошло не одного открытого полевого столкновения. Теперь саксы появлялись только под прикрытием лесов, куда и пропадали бесследно, нанеся очередной ущерб франкскому воинству. Мы бы с радостью отказались от поездок через леса, но вся Саксония была покрыта ими. Избежать лесных дорог не удавалось, куда бы ни лежал путь. А они, зная это, выслеживали нас и не упускали ни одного случая, чтобы напасть.
Нанося постоянный ущерб нашему воинству, саксы не забывали подавлять нас морально. Одновременно с каждым лесным нападением другой шварм сжигал или осквернял христианскую церковь или часовню. Таким образом, Видукинд демонстрировал нам свою силу.
Королю очень не хватало общества Роланда. Его верный друг пребывал далеко на Западе, в Бретани, маркграфом которой являлся. Там тоже в последнее время было неспокойно.
Бретонцы не принадлежали к франкскому народу. Признавая Христа, они тем не менее сохранили своё древнее кельтское наречие. Уже много лет, ещё со времён правления ленивых королей — Меровингов — они платили франкам дань, но имели своих вождей. В 755 году отец нашего Карла Пипин захватил их основные центры Ванн и Вантэ. Оттуда сформировалась и бретонская марка.
Сейчас их местные кланы, видя крепнущую мощь Карла, начали выражать недовольство. Король рвался на Запад, чтобы лично разобраться в этой непростой ситуации, но не мог оставить Саксонию. Королевство стало слишком большим и разношёрстным. Приходилось перекладывать управление на доверенных людей.
Несмотря на саксонские неудачи, Карл запланировал торжественную встречу с духовенством в замке одного обратившегося сакса, в Падерборне, на северо-востоке Вестфалии. Насколько я понимаю, для короля было необходимо «отчитаться» о своей миссионерской работе, хоть никто никогда не посмел бы потребовать с него подобного «отчёта».
Для того чтобы не осрамиться в глазах церкви, его величество провёл хитроумные комбинации, уже опробованные на лангобардах. Он выслал далеко во франкские земли несколько влиятельных саксонских семей, ранее крещённых и уличённых в отправлении языческого культа. Теперь для них это расценивалось, как вероломство против короля лично и против франкского народа. Землями высланных он частично пополнил казну, а частично — наградил других саксов, показавших себя верными подданными.
Это был сильный ответ Видукинду. После действий короля некоторое количество саксов добровольно согласилось креститься. Правда, многие из них просили разрешения просто присоединить «христового бога» к сонму уже существующих богов. Из-за этого непонимания пришлось немного изменить текст в обряде крещения.
Крещаемый сакс на вопрос: «Отрекаешься ли ты от дьявола?» должен был ответить не просто «Отрекаюсь», но перечислить: «Я отвергаю любое дьявольское дело и слово, гром и Вотана, и Локки, и Саксноту, и всех связанных с ними злых духов».
Итак, Падерборнский собор начал свою работу. Важные духовные иерархи удивлялись последним миссионерским успехам в Саксонии. Они по очереди вставали и произносили хвалебные речи, наподобие такой: «король вывел толпы из лесов в Царство Небесное, превратив злобных волков в кротких овец». Прочитали и грамоту папы Адриана из Рима. В своём послании понтифик выражал радость от действий «верного сына Божия» и надеялся на скорейшее и полное обращение всей Саксонии.
На самом деле, Саксонии было ещё очень далеко до обращения, и король опасался, как бы вероломные саксы не осквернили какой-либо церкви прямо во время Собора.
Я сидел, записывая речи, и думал о матери и дяде. Никаких обид на мать не осталось в сердце, при мыслях же о дяде кулаки сжимались. Уже много дней я искал случай рассказать о нём королю, но решительность покидала меня всякий раз, как я собирался открыть рот. От этого я ненавидел себя всё больше. Единственное, что немного утешало меня: король больше не велел давать мои записи на переделку Эйнхарду. Значит, всё же чему-то я смог научиться. Правда, коротышка тоже присутствовал на Соборе и делал пометки на кусочке пергамента.
Не выдержав, я спросил его в перерыве:
— Тебе тоже поручили записывать?
— Да, друг мой. Оказалось, хе-хе, я не так искусен в историографии, как мне думалось ещё совсем недавно.
— Но зачем тогда ты пишешь? Разве кто-то будет править твои записи?
Он внимательно посмотрел на меня и тихо засмеялся:
— Разумеется, любезный Афонсо. И мои, и твои. Только это будет не правка, а использование наших жалких писулек для серьёзного исторического труда.
— Но кто же его напишет?
— Известный лангобардский книжник, Павел Диакон. Теперь он — официальный историограф короля.
Я даже почувствовал гордость. Писать вместе с таким прославленным учёным — большая честь, даже если работать анонимно. Но, похоже, Эйнхарда это не радовало. Роль подмастерья не соответствовала его амбициям. Что ж, ему же хуже!
После Собора состоялся смотр войска. Франкские мечи и доспехи, как всегда, произвели фурор своим устрашающим блеском. Но я знал — воины получили строгое предписание при передвижениях не приближаться к лесу, чтобы оградить праздник от возможного нападения саксов.
Не успели мы с Эйнхардом отдохнуть от этих важных мероприятий, как король срочно вызвал нас снова. В Падерборне ожидалось иностранное посольство, да не какое-нибудь, а сарацинское, из далёкой Испании.
— Афонсо, — спросил король, — как твой греческий?
Я в этот момент как раз задумался про своё греческое происхождение, оттого вздрогнув, ответил слишком бодро:
— Хорошо, Ваше Величество.
— Отлично. Будешь переводить сарацинов.
И король быстро вышел делать новые распоряжения, оставив меня в глубоком смущении.
— Ты воистину смел, друг мой, — заметил Эйнхард, листая толстую книгу на греческом. — Я бы не решился столь уверенно заявить о своих знаниях.
Мне захотелось придушить коротышку, хотя тот не имел в виду ничего плохого. Просто в своём знании греческого я был совсем не уверен, но куда теперь деваться?
— Послушай, Эйнхард, а почему арабы будут говорить по-гречески? Может, здесь какая-нибудь ошибка?
— Ни в коем случае, любезный Афонсо. Они будут говорить по-гречески, чтобы облегчить понимание, ведь арабского языка никто из нас не знает. А греческий им знаком — за несколько веков они собрали в своих хранилищах всю эллинскую науку.
Наконец посольство прибыло. Ни мы, ни саксы не видели ничего подобного. Сарацины носили одежду ярких расцветок с диковинным рисунком. Головы они обмотали полотном, отчего те стали похожи на тыквы. На поясах у всех висели кривые сабли. Над делегацией веял аромат пряностей, которые они привезли в подарок королю.
Гостей провели в пиршественную залу Падерборнского замка. Франки тоже принарядились. Король, вопреки обычной скромности, надел рубаху, расшитую золотом, подпоясанную поясом, украшенным самоцветами, на голову нацепил обе короны — франкскую и лангобардскую. И Борнгард, и Герольд, и другие военачальники оделись весьма богато.
Сарацины долго кланялись. Потом уселись. Не на скамью, а прямо на шкуры, которыми был устлан пол в зале. Позже, когда подали угощение, им всё же пришлось пересесть, и было видно, что сидеть по-нашему для них крайне непривычно. Я весь обратился во внимание, чтобы не осрамиться при переводе, но переводить мне не довелось. На первую же их греческую фразу король ответил быстрее, чем я успел раскрыть рот. Мне оставалось утешаться тем, что я всё же понимаю общий смысл разговора. Разговор же оказался весьма удивительным.
