Анна Ветлугина - Карл Великий (Небесный град Карла Великого)
— Смочить ей платок уксусом и немедленно пустить кровь, — распорядилась Бертрада, брезгливо отодвигаясь от моего дядюшки. — Афонсо! Что ты расселся? Иди, позови лекаря.
Я бросился на поиски, но лекарь, ещё недавно постоянно встречавшийся мне, как назло, куда-то исчез. И его никто не видел.
Возвращаясь к каморке матери, я вновь наткнулся на Бертраду.
— Что? Нашёл этого лодыря?
— Нет, Ваше Величество.
— Пойдём, посмотрим, может, ей стало лучше.
Королева-мать решительно распахнула дверь. Бедная больная, увидев входящих, закричала:
— Проклятые варвары! Да падёт на вас гнев богини Гекаты!
Дядя сделал отчаянное лицо. Бертрада нахмурилась:
— В неё вселился бес. Надо позвать священника. Но кровь тоже можно пустить. Афонсо, сходи, поищи нашего капеллана, а я велю прийти Радегунде. Она умеет пускать кровь.
Решительными большими шагами королева-мать удалилась. Я побежал к часовне. Вдруг что-то остановило меня и заставило вернуться к двери каморки. Я стоял, не решаясь войти, поскольку не смог бы объяснить своё возвращение даже самому себе. Из-за двери снова донеслись хриплые проклятья. Одновременно с её криками на улице произошёл порыв ветра, и дверь каморки едва заметно приоткрыло сквозняком. В узкую щель удалось разглядеть часть кровати и бледное исхудавшее лицо матери с красными пятнами на щеках.
— Уйди! — еле слышно говорила она, видимо, устав кричать. — Ты предал наш народ. Ты даже не помнишь имён семи эллинских мудрецов. Эти варвары заморочили тебе голову.
— Тише, Халкиопа! — Дядя с силой выпрямлял и клал на кровать её руки, которыми она пыталась жестикулировать. — Тише. Не надо, чтобы про нас знали.
— А я не боюсь больше! — её голос снова начал крепнуть, наливаясь безумной лихорадочной силой. — Довольно я скрывалась. Всю жизнь я потратила на страх. Теперь я открыто скажу всем. Этому самонадеянному королю, его невоспитанным прислужникам.
— Халкиопа, у тебя сын, своим выступлением ты погубишь его.
Она расхохоталась неприятным скрипучим смехом:
— Какой сын? Этот дурачок, влюблённый в жену короля? Он похож на своего отца, за которого ты выдал меня когда-то, хотя я его терпеть не могла. Ты всё твердил, что от этого будет польза. Где она? Вместо того чтобы хранить наши обычаи, нашу эллинскую философию, ты сдружился с дикими саксами. Потому, что тебе нужна власть и ничего больше.
Покрывала сползли с неё, обнажая пожелтевшие сухие ноги.
Но ты же понимаешь, что без власти я ничего не смогу сделать для народа, — внушал Хильдеберт, пытаясь снова укрыть больную.
— Для какого народа? Ты уже не поможешь и не захочешь помочь подлинной Элладе, став диким саксом! Будь ты проклят! Гнев Эриний и проклятье Гекаты да преследует тебя. Пусти, я встану, я пойду к королю и всё скажу про тебя!
— Он в Лангобардии, куда ты пойдёшь?
— Я возьму коня у своего сына и поеду туда, пусти! Хорошо, я не поеду, я скажу всё его матери! Ваше Величество! Королева Бертрада! На помощь!
Дядя бросился к кувшину с водой, бормоча:
— Тебе нужно попить. Станет легче. Попей.
Он налил воды в кружку. В щель я очень хорошо видел его руки. Одна из них скользнула за пазуху и быстро вытащила маленький флакон на цепочке. Другая открыла его и вылила содержимое в кружку. Похолодев, я смотрел, как он подносит кружку к губам моей матери и, поддерживая её голову, заставляет всё выпить.
За спиной у меня послышались шлепки босых ног:
— Чего там у вас? — Радегунда, как всегда, не собиралась выказывать мне уважение.
— С матушкой плохо.
Оттолкнув меня, она вошла в каморку и встала, уперев руки в боки, перед кроватью. Глаза матушки были закрыты, лицо выглядело совсем прозрачным.
— Вроде бы ей получше. Заснула, — прошептал дядя Хильдеберт.
— Как заснула? — возмутился я. — Она только что бесновалась. Что вы с ней сделали?
— Ты что это, Афонсо? Не кричи, ты разбудишь свою матушку. — Дядя старался говорить пристойно, но взгляд, брошенный на меня, сверкнул ненавистью. — Думаю, лучше оставить её сейчас в покое, — добавил он, обращаясь уже к камеристке Берграды.
— Не поймёшь вас. Её Величество велела срочно пустить кровь, вы велите оставить в покое.
— Посмотри её, прошу тебя, — сказал я ей.
— Тоже мне, сеньор нашёлся! — огрызнулась она, но всё же опустилась на колени перед кроватью. — Э-э, да вроде как её покой уже можно не беречь. Дайте нож.
— Ты что ещё придумала? — закричал я. Дядя молча протянул небольшой кинжал.
— Проверить, дышит ли, — неожиданно любезно объяснила Радегунда, — а ты что подумал?
Протянулось молчание, показавшееся мне вечностью.
— Увы, — сказала камеристка Бертрады, показывая нам абсолютно чистое лезвие. — Requiem aeternam. Зовите священника.
Я со всхлипом набрал воздуху, собираясь сказать... но дядя так взглянул, что у меня на макушке зашевелились волосы и я выскочил из комнаты словно выпущенная стрела.
Так я стал круглым сиротой. Дядя снова исчез на другой день после похорон, и, слава Богу! Теперь, он внушал мне ужас. При одном только взгляде на него у меня начинали трястись руки. Осталось непонятным: догадался ли он, что я видел его злодеяние, погубившее мою мать.
В эти тяжёлые дни меня поддерживала королева Хильдегарда. Она снова была беременна, ходила с трудом и очень скучала. Каждый день я читал ей вслух, а она рассказывала о своём детстве. Горечь от потери смешалась со сладостью общения с королевой, и я боялся, что возвращение Карла испортит моё хрупкое счастье.
Карл вернулся к Пасхе 776 года, как всегда, с победой. Вопреки предсказаниям Эйнхарда, мятеж в Лангобардии имел место, но открыто бунтовал только один Ротгауд, герцог Фриульский. Этот Ротгауд погиб в первом же сражении. Адельхиз же, несмотря на опасения папы, так и не решился вернуться в Лангобардию. Карлу пришлось взять Тревизо, где засел тесть герцога Фриульского, после чего часть мятежников переловили, а остальные сбежали за пределы страны, примкнув к аварам.
К пойманным мятежникам Карл проявил обычное для себя милосердие. Никого не казнил, но принудительно переселил во франкские земли, а имущество раздал тем из их соотечественников и соседей, кто в сложной ситуации сохранил верность королю франков.
Примерно в это время наша королева показала образец редкого душевного благородства. Дело в том, что в прошлом году случился неурожай почти во всём Франкском королевстве, и нынешней весной многие бедные семьи страдали от голода. Карл, с головой ушедший в войну, не придал этому большого значения. Хильдегарда пришла к нему как раз, когда мы с Эйнхардом составляли дарительные грамоты для лангобардов, со словами:
— Мой король! Вы заботитесь о стольких народах, но для своего, родного, у вас не хватает внимания.
Брови Его Величества удивлённо взлетели.
— Во франкских землях был неурожай, — объяснила королева. — Многие достойные люди голодают.
Он тяжело вздохнул. Хильдегарда быстро продолжала:
— Но я знаю, что делать, мой король! Как в твоей армии трое вооружают четвёртого, так и сейчас в каждой деревне самые богатые семьи пусть возьмут под свою опеку голодающих.
— Дорогая! Ты никогда не перестанешь удивлять нас, — сказал король, нежно обняв её. — Жалко, что Роланд сейчас в Бретани. Он обязательно бы спел в твою честь песню о святой Женевьеве.
— Ну а как же с моей идеей? — не успокаивалась королева. — Она не кажется вам глупой?
— Нисколько, милая Хильдегарда. Твоя идея прекрасна. Мы немедленно выпустим новый капитулярий с нею и ещё одним дополнительным пунктом, запрещающим купцам повышать цены на зерно в голодные годы. Наши переписчики займутся составлением этого документа прямо сейчас.
...Забегая вперёд, скажу, что с этих пор король внимательно следил, чтобы никто из его подданных не голодал и к более страшному голоду, случившемуся весной 779 года, издал капитулярий следующего содержания:
«Каждый из епископов должен отслужить три мессы — одну за господина короля, другую за франкское воинство и третью за преодоление голодного времени; монахи, монахини и каноники — совершить молитвы за чтением псалмов. Мирянам с семьями, если это в их силах, надлежит поститься два дня, подавая милостыню. Кроме того, епископы, аббаты и аббатисы обязаны прокормить по четыре бедняка вплоть до следующего урожая. Богатые графы должны пожертвовать фунт серебра или сопоставимое с этим количество. «Средние» по достатку — полфунта, a «vassus dominicus» (королевский вассал) обязан пожертвовать на двести дворов полфунта, на сотню — пять шиллингов и на тридцать — одну унцию».
— Благодарю вас, мой король! — Хильдегарда, выходя, столкнулась в дверях с человеком в пыльной дорожной одежде. Он поклонился ей, а потом — Карлу:
