Мичо Каламата - Под властью пугала
И все же постепенно он свыкся с такой жизнью. Правду говорят, что человек привыкает к любой обстановке. Всякое другое существо, помести его в непривычные условия, не вынесет, погибнет, а человек не только переносит тяжелейшие обстоятельства, но и умудряется даже обнаружить в них приятные стороны.
Тюрьма с каждым днем все полнее раскрывалась перед Лёни. Он перезнакомился с заключенными, знал, кто из них какое преступление совершил, на сколько лет осужден, сколько просидел и сколько еще осталось.
Но в тюрьме были не только убийцы и воры. В отдельной камере сидели политические заключенные, "политики", как их тут называли. Одеты они были лучше, выглядели опрятно, спали на кроватях с матрасами и простынями и по большей части держались друг друга, с уголовниками почти не разговаривали.
Лёни обнаружил, что в тюрьме, как и на воле, люди поделены на своеобразные сословия; здесь, как и там, был свой класс "порядочных", "благородных". "Политики" были тюремной аристократией. Даже охранники относились к ним лучше, никогда не забывали вставить при обращении "господин". Остальных обычно называли просто по имени, о политическом же говорили "господин такой-то".
Ступенью ниже стояли те, кто попали в тюрьму за убийство из мести за поруганную честь. Этих почитали как людей смелых и отважных, постоявших за свое доброе имя.
Потом шли осужденные за незначительные проступки: долги, драки из-за межи или, как дед Ндони, за недоимки.
Предпоследнее место занимали грабители, те, кто убивали ради грабежа, воры всех мастей, и уж совсем последними были те, кого презирали все, – осужденные за изнасилование, такие, как дервиш или еще один, изнасиловавший маленькую девочку.
Такое деление никто не устанавливал, оно сложилось как-то само собой, но каждый тем не менее знал свое место и держался своего круга. Даже когда посадили одного старого богача – торговца, который изнасиловал свою племянницу, – его тоже все сторонились.
Состоятельные заключенные и те, у кого семьи были в Тиране, не бедствовали, они вообще не питались из тюремного котла: еду им каждый день приносили с воли. Охранники за деньги доставали им любые лакомства, сигареты, кофе, а иногда потихоньку и бутылку раки. В таких случаях, собравшись компанией в четыре-пять человек, они усаживались по-турецки и прихлебывали водку из алюминиевых кружек, а немного захмелев, затягивали песню.
Хотя Лёни никому не рассказывал подробности своего дела, но вскоре их знали уже все. Он стал замечать, что на него поглядывают уважительно.
Однажды во время прогулки к нему подошел сухощавый человек в добротном сером костюме и белой рубашке с отложным воротником. Лёни видел его и раньше, но ни разу с ним не разговаривал. Говорили, что он политический, сидит за участие в Фиерском восстании, по профессии адвокат. Еще говорили, что он хочет, пока сидит в тюрьме, попрактиковаться в своем ремесле, потому и расспрашивает дотошно каждого, как шел суд да что говорили судья, защитник и свидетели, какой был приговор – в общем, выспрашивает все до мелочей, а потом высказывает свое собственное мнение о приговоре. Адвокат пользовался в тюрьме доброй славой, заключенные ему доверяли, потому что он помог некоторым подать на апелляцию и составлял для них прошения. Кое-кто был даже после этого освобожден.
Адвокат подошел к Лёни, когда он разговаривал с Хайдаром Кочи. Лёни сдружился с этим рассудительным горцем, они всегда держались вместе на прогулках. Только ему Лёни рассказал о себе все без утайки.
Присев рядом, адвокат вдруг спросил:
– Скажи-ка, молодой человек, надолго ли тебя посадили?
– На восемь лет.
– По какой же статье?
– Не знаю.
– Расскажи, как шел суд.
Видя, что Лёни не хочется рассказывать, Хайдар вмешался:
– Говори, говори, Лёни. Господин Халим посмотрит, правильно ли тебя осудили, поможет тебе.
Лёни начал рассказывать.
Адвокат то и дело прерывал его, заставляя вспоминать детали.
– Значит, тебе предъявили обвинение и осудили за преднамеренное убийство?
– Вроде бы так.
– Кто выступал свидетелем с его стороны?
– Двое его приказчиков. Они сказали, будто видели меня в засаде и я собирался вроде бы напасть на бея в его собственном доме.
– Они сказали, что ты был вооружен?
– Да. Так они сказали.
– А у тебя было тогда оружие?
– Нет. У меня не было револьвера, иначе бы его в живых не оставил.
– Ты и на суде так сказал?
– Нет, сказал только, что у меня нет револьвера.
– А о мотивах покушения говорилось что-нибудь на суде?
– Ни слова!
– Как это ни слова? Что-то должны были сказать!
– Ничего не говорили.
– А ты намеревался убить бея или нет?
– Вообще-то да, но в тот день нет. У меня и оружия никакого не было. Я в тот день даже и не думал, что встречу его. А когда увидел, кровь в голову ударила, сам не пойму, как все получилось.
– Вот именно. Разве можно минутный порыв квалифицировать как преднамеренное убийство! И потом, покушение на убийство – это еще не убийство. Вей-то ведь не умер.
– Не сдох, – поправил Хайдар.
– Во-первых, убийства не было, совершено лишь покушение на убийство. Во-вторых, покушение непреднамеренное, иначе ты бы захватил с собой оружие. И в-третьих, суд должен был принять во внимание преступление, совершенное беем, вы ведь были пострадавшей стороной. Что говорили на суде по этому поводу?
– Да ничего на суде не говорили, – ответил за Лёни Хайдар. – Они с самого начала заявили, что это поклеп на бея, доказательств никаких нет, а свидетелей и слушать не захотели.
Адвокат покачал головой.
– Суд тебя осудил несправедливо. Тебе должны были дать максимум шесть месяцев. Что ж это за правосудие!
– Тоже мне, господин адвокат, нашли где искать правосудие, у нас! – насмешливо проговорил Хайдар.
– Вы правы, господин Хайдар, нет его у нас. Я вот вспоминаю, за что посадили вас, так мне кажется, что у нас сейчас похуже будет, чем в Турции при султане Хамите, когда судили не по закону, а как угодно было султану и его наместникам.
– Вы знаете, господин адвокат, что в наших краях говорят о законе?
– Нет.
– Закон что изгородь: те, у кого богатство и власть, перепрыгивают через нее, кто поумнее да похитрее – проделывают лазейки, а застревает в ней только бедный да слабый люд.
– Остроумно, но ведь не должно так быть. Государство без законности не государство. Законность – основа цивилизации.
– О, куда вас занесло! Да у нас закона-то и в помине не осталось, давным-давно!
Еще с одним заключенным познакомился Лёни в тюрьме. Тими был из Девола, высокий худощавый юноша с маленькими усиками и кудрявым чубом, большой весельчак. Он был угольщиком и угодил в тюрьму на два года за то, что подпалил лес бея. Он появился в камере немного позже Лёни и занял место на нарах напротив него. Войдя, Тими уселся по-турецки и затянул какую-то девольскую песню.
– С тобой не соскучишься! – сказал кто-то.
– А что делать? Плакать, что ли? Слезами горю не поможешь, так что уж лучше будем петь. Давай подпевай, умеешь?
– Да я этих ваших песен не знаю.
– Тогда давай вашу споем.
Своими "историями" Тими веселил всех. Усевшись по-турецки и откинув рукой волосы со лба, он начинал: "Значит, дело было так, братцы". Заслышав эти слова, все собирались вокруг него, кто сидя, кто стоя.
– Расскажу я вам историю об нашем лесничем. Он-то как раз меня и засудил, вокруг пальца обвел да вам в товарищи и определил. Второй такой лисы не сыскать в нашем королевстве. Ночи не спит, все думает, что бы ему такое днем провернуть. А в помощниках у него лесник один, ходит носом поводит, не учует ли где запах раки. Да, а у лесничего-то нашего в Деволе не только лес, но и пастбища под началом. Ну и вот сидит он, думает, думает, потом кличет своего лесника.
– Эй, Селим!
– Чего прикажете?
– Как там поживают валахи в Костамандре?
– Да ничего, господин Джеват.
– Так уж и ничего. Разве не знаешь – Зико оставил в дураках Настоса. – А сам подмигивает.
Селим сразу сообразил, что к чему, и уж бежать навострился.
– Приказывайте, господин Джеват.
– Сходи-ка разузнай, что и как. А я послезавтра приеду разберусь.
– Будет сделано!
Селим ружье за плечо, фуражку набекрень, как его высокое величество, и рысцой в гору к тириесу[63] Настосу. Съел у него целую миску пахты, да и говорит:
– Послушай-ка, тириес Настос, сдается мне, этот Зико в дураках тебя оставил.
– Да ну?
– Сдается мне, твое пастбище кончается не у Горелой Сосны, а подальше, у Скалы.
– Ну да!
– Точно, уж я-то знаю.
– Как же быть, господин Селим? Выгоны-то там какие! Самое лучшее место!
– Уж и не знаю, как тут быть, тириес Настос, все в руках лесничего, господина Джевата.
– Может, мне с ним поговорить?
– Поговори, почему не поговорить. Он как раз послезавтра приезжает сюда, вот и скажи ему.
