Кадзуо Навата - Тигриное око (Современная японская историческая новелла)
Наместник сёгуна в Киото имел резиденцию на берегу рва, окружающего замок Нидзёдзё,[128] что чуть южнее реки Хорикава. Вместе с укреплением в Киото власти сёгуна Токугава вокруг замка Нидзёдзё ширилось строительство зданий для усадьбы наместника, для городской управы, для множества чиновников мэцукэ,[129] для родовитых воинских семей, и город все более приобретал вид самурайской вотчины.
В те времена под началом Итакура Сигэкацу, наместника сегуна в Киото, было тридцать чиновников городской управы и сотня стражников. Входивший в число этих ста стражников Нагано Дзюдзо слыл среди них человеком способным. Говорили, что недалек тот день, когда он станет чиновником городской управы. Родственные связи в серебряной гильдии Фусими весьма пригодились ему в делах службы.
Всем известно было, что Нагано учится искусству меча в фехтовальной школе семьи Ёсиока, однако мало кто знал о его отношениях с Но, дочерью Кэмбо. И уж конечно никто не ведал о том, какую роль сыграл Нагано в поединке Ёсиока Дэнситиро с Мусаси в храме Рэнгэоин и в решающей схватке у поникшей сосны храма Итидзёдзи.
Поэтому Нагано Дзюдзо мог не стыдиться людей, и на службу в резиденцию наместника он являлся с гордо поднятой головой.
Дом у моста Итидзё-Модорибаси, долгое время пустовавший, Дзюдзо приобрел в конце прошлого года у художника Кано Мацуэй, тому дом служил загородной усадьбой. Нагано пригласил плотников, потратил немалые деньги. Содержать такой дом не под силу было бы стражнику с его скромным жалованьем, и молва рассудила, что Нагано посчастливилось оказаться сыном чиновника серебряной гильдии — верно, мол, и его родители собирались когда-нибудь перебраться в этот дом из Фусими.
В тот день он вернулся домой, когда солнце скрылось за горой Нисияма на западе Киото.
На мосту Итидзё-Модорибаси было необычно многолюдно, по всей вероятности, из-за спектаклей Театра Но, которые ради сбора религиозных пожертвований устраивались на пустыре, оставшемся после разрушения дворца Дзюракудай. О том, что на месте, где были раньше строения Дзюракудай, часто давали спектакли, неоднократно пишет в своем дневнике «Бонсюнки» монах Бонсюн[130] из храма Хокодзи в Восточных горах.
За последние несколько дней зимний холод значительно отступил.
Растаял снег, лежавший на вершинах Северных гор.
В обычные дни Нагано Дзюдзо, не переходя через мост Итидзё-Модорибаси в восточном направлении, сразу после службы направлялся на запад. Наверное, ходил обнимать женщин из чайных возле храма Китано. После недавних потрясений он отвлекался там от мрачных мыслей о неосуществившихся планах. Завязалась у него и постоянная связь. Однако сегодня ему предстояло еще одно расследование. Он спешил зайти перед этим домой и теперь стучался в ворота усадьбы:
— Это я!
На его голос выбежали служанка и переселившаяся сюда из Фусими старуха-родственница.
— Вернуться изволили!
Они встречали его немного не так, как обычно. Невольно взглянув на ступеньку для обуви, он увидел женские соломенные сандалии дзори.[131]
— Кто-то пришел из Фусими? — спросил он, снимая пристегнутое к поясу оружие перед одностворчатой ширмой работы Хасэгава Тохаку.
— Нет, не оттуда. От господ Ёсиока, дочь их…
— Это Но?
— Да, — тихо, чтобы не рассердить его, отозвались женщины.
Домашние знали о связи Дзюдзо с Но. Знали и то, что он избегает встреч с ней.
— Скажи, что вернусь поздно, и выпроводи ее вон. Я же учил тебя!
— Я и сказала, как вы велели, но она настаивала, чтобы ей позволили подождать, пока вы вернетесь.
Из комнаты в конце тянувшейся вдоль сада галереи сочился свет.
Но сидела перед чашкой с остывшим чаем и слушала, о чем говорят за стеной.
Она уже догадалась обо всем по поведению встретившей ее родственницы Нагано, но такого все же не предполагала. Слова Дзюдзо означали, что он считал отношения с ней уже разорванными. Значит, он не появлялся в усадьбе Ёсиока, чтобы продемонстрировать свое решение.
После того как братья пали от руки Миямото Мусаси, она не раз уже сталкивалась с людским отчуждением, но в своем женихе была уверена: никогда! Однако для этого «никогда» не было никаких оснований. Дзюдзо, оказывается, вовсе не думал налагать на себя кару домашним арестом из-за гибели Гэндзиро. Он почувствовал: теперь семьи Ёсиока можно не бояться, потому так и повел себя.
Когда, переодевшись, Нагано Дзюдзо предстал перед ней, Но твердо посмотрела ему прямо в лицо.
Вот он, тот, кому она вверила себя целиком. Конечно, в глубине души она и теперь искала в нем хоть какие-то следы теплого чувства.
— Рад, рад вашему приходу, милости прошу!
Как и следовало ожидать, лицо его было напряжено.
— Вы теперь не бываете у нас, поэтому я сама пришла. Понимаю, вы обременены делами, но не явиться даже ради молитвы о душе зарубленного Гэндзиро — не слишком ли это бессердечно? Вы позорите ваш боевой меч. Сегодня я пришла затем, чтобы услышать — что все это значит?
То, что так трудно было произнести, она выпалила одним духом.
— Жаль молодого господина Гэндзиро. Старались ради чести и славы мастеров боя, а вот как вышло. Но если уж Гэндзиро пал от меча Мусаси — значит, судьба была к нему неблагосклонна, больше тут ничего не скажешь. Зачем думать об этом дурно?
Поднеся ко рту чай, поданный служанкой, он говорил все это без тени неловкости.
— Означают ли ваши слова то, что вам не в чем повиниться перед дядюшкой Мибу?
— Этого я не говорю. Я как раз собирался выкроить время, чтобы принести ему свои соболезнования.
— Выкроить время! Да это следовало сделать без промедления! Ведь есть еще и я. Если бы живы были братья, вы никогда не поступили бы со мной так…
На лице Но отразился гнев.
Следовало бы выплюнуть ему в лицо все слова, что просились наружу, — разве не Дзюдзо отмел ее возражения и вывел Гэндзиро на поединок?
— Забавно, госпожа Но пришла, оказывается, чтобы угрожать мне! Если так, у меня тоже есть что сказать.
Нагано Дзюдзо словно вспомнил что-то, и лицо его исказила отвратительная ухмылка.
— Что значит — «есть что сказать»?
— Сейчас объясню. Есть одно очень неприятное обстоятельство — нельзя, чтобы оно выплыло наружу, о нем я могу сказать только вам.
— Если так, я непременно хотела бы от вас услышать об этом.
Но утратила обычную свою рассудительность. Она не догадалась, что попала в ловушку, которую расставил Дзюдзо.
— В таком случае, позволю себе сказать, выслушайте же. Речь идет о том, что случилось в чайном домике на Четвертом проспекте, когда тела наши слились впервые.
Но невольно потупилась, но потому лишь, что ожидала совсем другого разговора.
Вновь у нее перед глазами встало лицо Дзюдзо в ту ночь — вдруг смолкнув, он учащенно дышит. И собственное чувство стыда — решившись, она своими руками снимает кимоно… Но покраснела до корней волос.
— Так вот, о той ночи. Я думал тогда, что это для вас впервые, но вы так громко вскрикивали… Которым же по счету я у вас был?
То, что комком стояло в груди, Дзюдзо высказал, растягивая каждое слово.
— По счету… — это как? — Сначала Но даже не поняла смысла этих слов.
— Это значит, что я спрашиваю, которым по счету мужчиной я был у вас.
— Не говорите таких ужасных слов!
Но невольно повысила голос. А еще она подумала, что теперь уже бесполезно что-либо говорить этому человеку.
— Неужели вы будете настаивать на своей невинности? Ведь вы же меня чуть не за волосы к себе затаскивали…
В лице Дзюдзо проглядывала похоть, он осклабился в безобразной ухмылке.
Черты его, которые прежде казались ей правильными, впервые были отвратительны для глаз Но.
Этот человек не оценил достоинств женщины, которой завладел.
Дочь мастера боя Но сама сняла с себя платье, словно готовый к смерти воин на поле брани. Только вот мужчина, которого она выбрала, этого не понял. Но даже если так, неужели он не мог найти иного предлога, решив порвать с домом фехтовальщиков Ёсиока и с женщиной, чьи чувства были ему чужды?
Горько было сознавать, что она так легко вверила свое тело мужчине, с уст которого слетают такие низости.
Надежда на то, что в Дзюдзо осталась хоть капля теплоты, растаяла без следа. Осталось лишь разочарование и усталость.
Метнув в Дзюдзо полный гнева взгляд. Но резко встала и выбежала вон. Слезы душили ее.
На улице, кажется, было тепло, шел небольшой дождь. С реки Хорикава доносился громкий рокот воды. Слегка моросило, и речная гладь была черна.
Когда Но вернулась в усадьбу Ёсиока, дождь уже прекратился. Со дна темноты, в которую погрузился город, лишь кое-где сочился свет.
От моста Итидзё-Модорибаси до скрещения улицы Ниси-Тоин и Четвертого проспекта, где стоит усадьба Ёсиока, ходьбы не больше получаса, весь путь лежит вдоль реки в южном направлении. Перед домом, который казался вымершим, стоял встревоженный Итибэй с зажженным фонарем.
