Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова
На нового печника он не мог нарадоваться.
— Кар-рош, рус! — гортанно говорил он. — Мастер — длинный рука!
Он забыл, как по-русски звучат слова «золотые руки» или «золотая рука», и употребил слово «длинный», и в общем-то не ошибся: печник за три дня пребывания в доме военного атташе сумел скопировать все секретные документы, находящиеся там, в том числе и те, которые были спрятаны в сейфе.
Как можно догадаться, этим печником был офицер Генерального штаба» и, встретив через две недели на приёме в военном ведомстве этого человека при орденах, в великолепно сшитом мундире, атташе его не узнал.
Понятно, что и за российскими военными агентами, находящимися за границей, следили не менее пристально, чем мы за иностранцами, там тоже имелись специалисты — «мастер — длинный рука». Мидовские почтовые мешки с важной дипломатической перепиской они вскрывали так ловко, что от ломкой сургучной печати не отлетала ни одна малая крошка. И тем не менее сотрудники ведомства на Певческом мосту регулярно требовали, чтобы военные агенты посылали свою почту вместе с мидовской. Так, мол, надёжнее... Военные сопротивлялись до последнего, и когда терпеть наставления полоротых мидовцев сделалось невмоготу, на Певческий мост пришёл опытный военный агент, капитан первого ранга Васильев, недавно вернувшийся из Америки, наглядно продемонстрировал, как можно распотрошить мешок с дипломатической почтой.
И печать сургучная осталась на месте, и верёвки не были тронуты, а мешок оказался пустым. Мидовцы только рты открыли да глазами захлопали — такого они не видывали никогда.
— Так что, господа, время, когда дипломатическая почта была самой надёжной из всех, безвозвратно ушло в прошлое. Дозвольте нам доставлять почту в Санкт-Петербург своими каналами. Это надёжнее, а главное — Генеральный штаб будет уверен, что его почтовые мешки не будут распотрошены, как этот. — Васильев брезгливо, двумя пальцами приподнял опустошённый мешок и показал его собравшимся.
Потрясённые мидовцы молчали — они даже предположить не могли, что их благородные зарубежные коллеги могли опуститься до такой низости.
Вообще-то у военных агентов с агентами политическими, которых начали постепенно величать то послами, то посланниками, по части почты всё время возникали конфликты. Нашему военному агенту в Берлине стало известно, что в посольстве работает немецкий секретный агент Юлиус Рехак, который постоянно засовывает нос куда не надо, но более всего интересуется почтой, отправляемой в Россию военным атташе.
Рехак и с одного бока пробовал к этой почте подобраться, и с другого, но как только он протягивал к ней руку, как военный агент, будто по мановению волшебной палочки, возникал за его спиной.
Дело дошло до того, что военный агент перестал сдавать в посольский сейф шифры и секретные папки. Посол этим был недоволен, гудел себе в нос:
— Волюнтаризм какой-то! А в наших делах волюнтаризм недопустим.
При всяком удобном случае посол старался поощрить Рехака, поддерживал его, несмотря протесты военного агента, Рехак был слишком нужен, слишком услужлив: отправлял в Россию и получал оттуда товары без всяких таможенных пошлин, доставал билеты на модные театральные постановки, когда они были проданы на месяц вперёд, буквально из-под земли добывал редкие товары и вообще по этой части был настоящим магом.
— Ох, быть беде! — озабоченно кряхтел военный агент и с пронырливого Рехака старался не сводить глаз.
Наконец наступил момент, когда военный агент решительно потребовал от посла уволить Рехака.
— Но мы же его не поймали за руку, — недовольно поморщился посол.
— Если надо — поймаем, — пообещал военный агент.
— Вот когда поймаете, когда предоставите мне неопровержимые доказательства о вредительской деятельности Рехака, тогда и пойдёт разговор об увольнении, — ответил на это посол.
Военный агент слово сдержал — ухватил Рехака в тот самый момент, когда лицедей по локоть запустил руку в мешок с дипломатической почтой, приволок шпиона к послу, не давая разжать руку, держащую бумаги, и швырнул Рехака на пол.
— Теперь вы видите, кого пригрели? — спросил он у посла.
Тот знакомо поморщился и скрепя сердце подписал приказ об увольнении Рехака. Одновременно посол настрочил жалобу на военного агента в Петербург, и тому пришлось давать подробные объяснения, почему он не сдавал шифры и секретные папки на хранение в посольский сейф. Занятие это оказалось довольно унизительным. Отношения между ведомствами натянулись ещё больше.
Оперативному офицеру Главного управления полковнику Корнилову приходилось всем этим заниматься.
Сталкивался он и с чудовищными ошибками, проволочками, с небрежностью, когда от досады хотелось как следует всадить кулаком по столу, ударил бы, если б помогло, да увы...
Бюджет у Главного управления был небольшой. Наверху, где-нибудь в Минфине и в коридорах Генерального штаба, не всё ещё осознали, что значит разведка в современном мире и сколько дивизий с её помощью можно сохранить в случае военных столкновений.
В частности, на агентурные расходы было заложено лишь сорок пять тысяч рублей — это на все страны от Англии до Китая, от Персии до САШ — Соединённых Американских Штатов.
Зимой 1907 года русскому военному агенту в Англии генералу Вогаку К.И. было предложено купить семь очень важных секретных документов. За тридцать тысяч рублей.
Деньги нужны были срочно: документы представляли интерес для России — стратегический интерес, «долгоиграющий». Вогак отправил в Питер спешную — «молнией» — телеграмму с просьбой срочно прислать деньги. Вместо денег он получил неторопливый, в брезентовом мешке для дипломатической почты ответ: «Обоснуйте такие громадные траты ». Генерал едва не застонал от досады: секретные документы, за которыми он долго охотился, могли уплыть в другую страну. Взяв себя в руки, он сочинил подробное письмо, в котором объяснил, что это за документы и как важно их получить России. В ответ — снова отписка в почтовом брезентовом мешке.
В общем, когда в Петербурге наконец решили приобрести эти важные бумаги, было уже поздно — они уплыли в другое государство. У генерала Вогака не было сил даже на то, чтобы основательно разозлиться — он сделался печальным и язвительным. И было отчего стать таким.
Военные агенты, которых вскоре начали по-новомодному величать атташе, делилась на пять разрядов. Хотя жалованье у всех было одинаковым — 1628 рублей в год, всё остальное было разбито соответственно по разрядам. Агентами первого разряда считались военные атташе в Англии и в Штатах, второго — в Австро-Венгрии, Германии, Франции и в Японии, дальше — ниже. Если военный агент первого разряда получал квартирных полторы тысячи рублей, то второго — уже тысячу двести, первый имел столовых 4342 рубля, второй — 3799 рублей, служебные расходы агента первого разряда составляли 800 рублей, второму отпускали уже на сто рублей меньше. Агентам пятого разряда в какой-нибудь стране Помидории или Бегемотии денег вообще отпускали с гулькин нос, только на пару щепотей нюхательного табака, и всё — обязательно учитывался факт, что военных интересов у России в этих странах тоже с гулькин нос, поэтому и существовала такая разница.
Поскольку служба в качестве командира полка отодвинулась на неопределённый срок, то Корнилов готовился теперь стать военным агентом в одной из азиатских стран. В какой именно стране, он мог только предположить, и не более.
Несмотря на ветры и мороз, встретившие Корнилова по приезде в Питер, зима в городе выдалась тихая, снежная, с тёплыми днями. Под ногами в такие дни хлюпал мокрый снег, воробьи, гроздьями сидевшие на деревьях, орали так оглашенно и радостно, что услышать человеческий голос было невозможно, надо было кричать: на ветках, обманутые теплом, набухали почки.
Вода вскрылась не только на Неве — лёд сполз, опустился на дно даже в каналах, по самим каналам начали раскатывать прогулочные лодки — штука небывалая для этого времени года.
Ходить по улицам было невозможно: мигом промокали ноги. Можно было, конечно, купить галоши, положенные по форме полковнику, но Корнилов эту старческую обувь не любил.
Человек, дослужившийся до звания полковника, имел право носить лакированные, с глубоким байковым нутром «мокроступы», а вот подполковник, даже если ему уже стукнуло шестьдесят лет, на это не имел права. Такое обстоятельство и веселило Корнилова и одновременно вызывало грустные мысли: убей бог, но армия в его представлении никак не совмещалась с галошами.
...Он неспешно шёл берегом канала, параллельно ему, тем же курсом, легко обгоняя, двигались лодки с нахохлившимися иностранцами, наряженными в тёплые шубы, похожие на грустных петухов.
На одной из лодок Корнилов неожиданно прочитал цветистое название, написанное по-русски и по-японски: «Свежий ветер над утренней рекой, раскачивающий гибкие побеги бамбука». Корнилов даже остановился от неожиданности. А ведь эта лодка привезена в Питер каким-то офицером с Дальнего Востока, с войны. Возможно, лодка была продана здесь, а возможно, офицер сдал её в аренду кому-нибудь из местных предприимчивых людей...
