Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве
Пущенная вперед рыбацкая сеть целиком накрыла малыша.
Зуева разбудили возбужденные голоса. Он выкарабкался из чума. Прижимая медвежонка к груди, вприпрыжку скакал Вану.
— Натуралисса, смотри, кого поймали!
Медвежонок посапывал, уютно прикорнув в ладонях остяка. Нос у медвежонка мокрый, холодный. Детеныш был пропитан запахом свежей рыбы, солоноватого морского ветра.
Из путевого дневника Василия ЗуеваВот и достигнута конечная точка моего путешествия. Завтра — в обратный путь. Эптухай проводит до Салегарда. Откуда в молодом самоеде такая прозорливость, умение не хуже компаса разбираться в сторонах света, по малейшей примете знать время дня?
Прикидываю, сколько времени уйдет на обратный путь… Тяжко. Из десен идет кровь.
Нет со мной Шумского. Нет дня, чтобы не вспоминал о нем. Всяких стариков видывал я за свой короткий век. Иные живут памятью о юных летах, когда проявляли доблесть и служебное рвение. Другие на печи лежат и клопов давят, зеваючи от скуки. Третьи вышли в менторы, а за душою пусто, ибо не всяким старцам есть что сказать и чему поучить. Шумский же за шестым десятком пошел в экспедицию, а всякая экспедиция есть кромешная тьма и неизвестность. Не испужался. Хоть для виду плакался и стонал, а любопытствие победило. Как же должна быть благодарна ему натуральная наука. Пусть могила на краю тундры напомнит всем, кто следом пойдет, что есть край земли, но нету окончания преданности научному изысканию.
Слезы на глаза навертываются. Да будет…
Когда-то Шумский обещал мне, что я дойду до истины. В простоте душевной так говорил. Синицу в руках держишь, а все на небе видишь журавля. Вон он, пойди схвати его. Был гимназеем, им и остался. Нет лукавства в этих моих словах. Сотоварищи мои Коля Крашенинников, Мишенька Головин, Фридрих Рихман небось уже и университетской науки отведали. А мои годы учения на прежнем месте остались. Молю провидение, чтобы благодетель Паллас не оставил меня. Воспротивится Тауберт дальнейшему моему учению — попрошусь в кунсткамеру.
Сегодня собирал окаменелости, моллюски, водоросли. Вода отступила от берега, ветер до костей пробрал. Кто поверит, что на дворе июль? Остяк Вану отыскал желтый камешек, а внутри то ли паучок, то ли букашка какая. Морская кунсткамера на ладони. Вот мера времени. Вот когда понимаешь, сколько тысячелетий позади и сколько их будет после. И еще подумалось: не есть ли ты сам такая букашка в подлунном этом мире? Ползешь, ползешь, ползешь. Ан, нет. Дай мне судьба крылья, полетел бы по побережью на запад, к Каниному Носу. Отсюда недалече.
Глава, в которой читатель прощается с героем повести
В последних числах августа Зуев и Вану без особых приключений возвратились в Березов.
Оголились деревья. Обь в седых барашках ежилась, сопротивляясь ветру с Ямала.
Атаман Денисов встретил Зуева как родного человечка.
— Живой… Братец ты мой…
Волосы Зуева спутались, щека щеку достает, глаза жесткие. Кашляет. Допекла, допекла тундра полярная. Какие пространства одолел, скажи кому…
— Зови команду!
Зуев не тронулся с места.
— Дядьку Шумского не уберег. — В горле запершило. — Помер крестный.
— Вон как.
— Не уберег…
— Да ведь дело такое… Не стариковская забота в тундры ходить.
— Это, атаман, особый был старик.
— Как он чучела делал! А как убивался, когда ты в Небдинские юрты ходил! Господи, прими его душу грешную…
Помолчали.
— Ерофеев в слободе?
— Дончак? — спросил атаман.
— Ну.
— Нет, не появлялся. А с тобой его, что ли, нет?
— Покинул отряд. И в Сале-гард не приходил?
— Не было у нас дончака.
Атаман горестно покачал головой.
— Думаешь, погиб? — спросил Зуев.
— Другого пути, кроме Березова и Сале-гарда, тут нет. Одна дорога — Обь. По ней ходим…
Сухими глазами Зуев смотрел сквозь слюдяное окошко. Лошадь у плетня. Стог сена. Вдали стена леса.
Снаружи кто-то подошел к завалинке и, приставив ладони ко лбу, вглядывался в избу.
Петька!
Зуев вышел во двор.
— Ждал во все жданки, — кинулся к нему мальчик. Петька окреп, постригся в кружок — настоящий казачонок.
— Да ты скоро атаманом станешь! — сказал Зуев. — Меня ростом догоняешь.
— Атаманом не хочу.
— Что так?
— А так.
— Жизнь ничего?
— Известное дело — сиротская жизнь.
Они медленно брели по улице. Сбоку — верный Петькин пес Бурый.
— Вася, я вот что надумал, — сказал Петька. — Хочу быть натуралиссой.
— Чего? — Зуев попытался улыбнуться. — Натуралистам медалей не дают.
— На кой мне медаль. Помнишь, говорил — в Тобольске есть школа.
— Есть.
— Буквы кой-какие знаю. А счету выучусь. Или с собой бери. Куда хошь пойду. Чего хошь добуду.
— Добытчик ты известный. Да не могу взять с собой.
— Мал, да?
— У нас дорога долгая. А вот насчет тобольской школы — тут резон есть.
Денисов поддержал Зуева — богоугодно пристроить сироту. Мальчонка справный. За коштом дело не станет. Худо-бедно, а на кошт березовские казаки соберут деньжат.
Вану пропадал у своих сородичей.
Зуеву показали приземистую юрту без окон. Свернувшись калачиком, Вану спал на кошме. Тлел очаг. Баба в залатанном кафтане раскачивала люльку, подвязанную к матице.
Ни слова не говоря, Зуев толкнул остяка. Тот даже не пошевелился.
— Зацем присёл? Спит музенек! — вскричала баба.
— Муженек?
— Хоросий музенек.
— Послушай, Вану мой проводник. Он ходил со мною к морю. Теперь я ухожу в Тобольск.
— Уходи, уходи. Ты — русский, уходи к русским. Вану со мной зить будет.
За несколько месяцев совместного путешествия Вася привязался к остяку. Ему был мил этот бесхитростный, славный человечек. Жаль расставаться. Махнул рукой:
— Черт вас разберет…
Что осуждать остяка? Дошел до Карского залива, претерпел все тяготы мучительной дороги по тундре. Как и обещал.
2Атаман Денисов выделил на обратный путь четыре лодки с казаками. Поклажа — чучела, коллекции — заняла много места. Казаки, обещал атаман, помогут Зуеву добраться до Тобольска, отправить в столицу багаж.
Зуев просил Денисова передать остяку деньги. Вместо пяти рублей отвалил четвертную, третью часть своего годового оклада.
Казаки уже взялись за весла, когда к берегу прибежал Вану. Был он весел, что-то выкрикивал.
— Стой, стой. Вану с Васей пойдет.
Вану, высоко поднимая ноги в кожаных чарках, торопливо шлепал по мелководью, вскарабкался на лодку.
— С тобой пойду. Не буду жениться.
Казачонок Петька подобрал под ноги мешок с пожитками. В мешок он сложил все свое имущество — лук, стрелы, беловятки, пару холстинных рубах, чулки, пимы.
— Садись рядом, — сказал Петька.
Остяк набрал пригоршню воды, плеснул в лицо. Песенка складывалась сама по себе, рождалась, как ручеек, пересчитывающий камешки. Вану прилежно перечислял слова: Зуев, Тоболесск, тундра, тайга, натуралисса.
Возле остяка в деревянной клетке спал белый медвежонок.
Почти все население Березова высыпало на берег. Явился и атаман Денисов. Он был в полной воинской амуниции, в руке мушкет.
— Зуев Василий, прощевай! — крикнул атаман. И дал залп из мушкета в воздух.
— Про-о-оща-ай, Денисов!
— Зуев Василий, пути тебе счастливого! — Атаман помахал рукой и что было сил — лодки уже отошли далеко — сипло проорал: — Сим победиши!..
А по песчаной отмели, вровень с лодками, бежал пес Бурый. Он сердито звал Петьку. Насторожа уши, останавливался, ожидая знакомого, сызмальства узнаваемого отклика.
Потом Бурому преградила дорогу глубокая излучина. Он носился вдоль кромки воды.
И долго-долго еще слышался отчаянный, захлебывающийся от смертной тоски лай собаки…
3Через несколько месяцев по приезде Василия Зуева в Красноярск Паллас писал в Академию наук:
Я должен сего гимназиста хвалить. Зуев своею ездою через северную болотистую страну, называемую тундрой, доставил первые известия о состоянии и естественных продуктах сей северной страны и северной части Уральского горного хребта. Описал он рыбную и звериную ловлю в тамошней стране и сделал нужные коллекции и модели. Да сверх того собрал достопамятные известия о нравах и обыкновениях остяков и самоедов, а также сочинил словари чистого остяцкого и самоедского племени, их языков. Привез он и живого белого медвежонка. Через то мог я сделать описание сего, зоологами не описанного зверя…
Дойдя до Ледяного моря, дал точное положение Карской губы.
