Юсуф Зейдан - Азазель
Присутствующие почтительно рассмеялись его остроумному замечанию, меня нисколько не развеселившему. Епископ Несторий поднял книгу, которую держал в руках, когда я входил в залу, и протянул мне, чтобы я передал ее епископу Раббуле:
— Это, Гипа, благословенный перевод Евангелия епископа Раббулы с греческого на сирийский… Видел ли ты когда-нибудь прежде нечто подобное?
— Нет, благословенный отец мой, но я слышал о нем. Вне всякого сомнения — изумительный труд!
Я перенял книгу из его рук и передал Раббуле, который благоговейно положил ее себе на колени и погладил обложку. Лицо его озарилось гордостью, и с нескрываемым удовольствием, покачивая головой, он сказал:
— Это результат моих смиренных усилий, направленных на отвращение людей нашей церкви от Диатессарона и его еретического сочинителя[15].
Меня подмывало взять в руки этот перевод и заглянуть в него. Но я воздержался от соблазна, когда увидел, с каким высокомерным удовольствием поглаживает книгу епископ Раббула. Через какое-то время священники извинились и ушли, остались оба епископа и какой-то человек из Антиохии в священническом облачении. О епископах, благодаря их известности, я раньше слышал, а неизвестного священника мне представил Несторий:
— Это пресвитер{96} нашей церкви Анастасий, антиохиец, но сейчас он вместе со мной пребывает в Константинополе. Брат выдающегося ума и сердца, исполненного веры.
Я дружелюбно наклонил голову, приветствуя священника, и он в ответ поприветствовал меня, холодно кивнув. В его лице было какое-то напряжение, причины которого я поначалу не разобрал, хотя состоявшийся впоследствии между нами разговор показал, что таилось в его сердце. Когда благословенный Несторий начал говорить, улыбки с лиц присутствующих исчезли и могло показаться, что наше собрание было созвано, чтобы обсудить некое важное дело.
— Гипа, я послал за тобой, чтобы ты помог мне советом в одном деле.
— Прошу прощения, отец мой, но кто я такой, чтобы давать советы Преосвященнейшему Владыке, благословенному Несторию!
— Дело касается Александрии.
Мое сердце забилось сильнее, и я весь затрясся… Опять Александрия! Видимо, дело настолько важное и опасное, что одного упоминания о нем оказалось достаточно, чтобы от улыбок, блуждавших недавно на лицах присутствующих, не осталось и тени. Несторий протянул руку к свитку папируса, сверху донизу исписанному в два столбца: первый — по-коптски, второй — по-гречески. Сверху на свитке был заголовок на двух языках, заставивший мое сердце забиться с удвоенной силой: «Послания папы Кирилла, главы епископатов Александрии, пяти западных городов, Египта и Эфиопии{97}, пастыря проповеди святого Марка, говорящего языком святого апостола Марка. Содержит двенадцать анафем, составленных папой Кириллом против еретика Нестория».
Увидев такой заголовок и бросив взгляд на следующий под ним текст, мое тело пронзила скрытая дрожь, как будто в венах вместо крови тек горячий песок. В этот момент я вдруг осознал, что боюсь и мне нигде не укрыться от этого страха. Неужто минувшее внезапно обрушилось на нас и вонзило когтистую лапу ненависти в незащищенную плоть наших спин?
Лист XVII
Выносившая Бога
Быстро пробежав глазами испещренный письменами свиток и вникнув в его содержание, я в изумлении поднял брови. Несторий попросил меня прочесть все три послания Кирилла и определить, равнозначен ли их перевод на коптский, не противоречит ли он где-нибудь оригинальному греческому тексту… Начальные строки первого послания я прочитал вслух громко и отчетливо, но по мере того, как погружался в написанное и обнаруживал все новые богословские нападки, мой голос становился все глуше и прерывистей. Первые два послания были мне известны — копии этих писем, написанных по-гречески, я видел в монастыре — они каким-то образом оказались в распоряжении монаха Фарисея, и он не преминул поделиться ими со мной. Я вернул их ему на следующий день, никак не комментируя и не обращая внимания на его насмешливую улыбку. Тогда я считал, что этими посланиями все и ограничится… Они содержали гневные и уничижительные толкования, подготовленные Кириллом в связи с переданным ему наветом на Нестория о том, что тот якобы отрицает бытующие среди христиан догматы и обычаи, и в особенности общепринятый догмат о Деве Марии как о роженице Бога!
Первое послание я прочитал быстро. Вникнув в его перевод на коптский, я увидел, что он полностью соответствует греческому оригиналу, о чем не преминул оповестить всех. Епископ Раббула одобрительно кивнул, а Несторий и Иоанн остались спокойны и недвижимы. Иерей Анастасий лишь презрительно сжал губы, лицо его при этом исказила гримаса недовольства и брезгливости. Коптский перевод второго послания содержал колкости и казался более резким, чем греческий первоисточник, который, в свою очередь, отличался от первого послания большей напористостью. Обо всем этом я и поведал присутствующим.
А вот третье послание, содержавшее перечень двенадцати анафем, оказалось гораздо более оскорбительным по тону и было полно неприкрытых угроз на обоих языках. Оно начиналось так: «Кирилл и Собор, собравшийся в Александрии из египетского округа, Несторию, благоговейнейшему и боголюбезнейшему сослужителю, желают о Господе всякого блага…» Когда я прочел следующий за приветствием текст и сообщил, что преамбула на обоих языках звучит одинаково, епископ Антиохийский Иоанн презрительно заметил, что Кирилл всегда начинает за здравие.
— Это уловка, Преосвященнейший Владыко, — ответил ему Несторий. — Он начинает, обращаясь ко мне, с утрированной похвалы, что призвано вызвать у людей гнев, а затем провоцирует в них пренебрежительное отношение ко мне. Меня начинают обвинять в ереси, а он при этом в глазах других остается учтивым.
Епископ Раббула дал мне знак, что пора продолжить чтение. При всей своей незначительности подобный жест выглядел несколько невежливо, и причину этого я не вполне понимал. Я выразительно посмотрел на него, давая понять, что его жестикуляция не очень прилична, но он, насупившись, молча отвернулся. Я продолжил читать послание, слова которого очень скоро превратились в языки пламени и пылающими обличающими абзацами жгли епископа Нестория. Послание Кирилла начиналось так: «…книги твоих толкований разнесены… повсюду, то какая еще причина достаточна будет к нашему молчанию? Или как невольно не вспомнишь Христовых слов: «Не мните, яко приидох воврещи мир на землю, но меч Приидох бо разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою»»{98}.
Далее следовали пассажи еще более уничижительные. Вот что писал епископ Александрийский Несторию: «…достаточно будет того, чтобы твое благоговеинство только исповедало с нами Символ веры, изложенный некогда во Святом Духе святым и великим Собором, который был собран по обстоятельствам в Никее, ибо ты понял и объяснил его неправильно и даже превратно… следует, чтобы ты письменно и с клятвою исповедал, что ты проклинаешь злочестивое и гнусное свое учение…»
В этом месте послания мой голос сорвался и стал глуше. Буквы запрыгали в глазах, я начал запинаться и в конце концов замолчал. Присутствующие не проронили ни слова. Несторий знаком велел мне продолжать, и я прочел новый яростный отрывок: «…Исповедуя, что Слово соединилось с плотью ипостасно, мы поклоняемся единому Сыну и Господу Иисусу Христу, и в этом случае мы не разлагаем по частям и не разлучаем человека и Бога… един Христос и Сын и Господь… есть Бог всего и владычествует над всем, а сам для Себя Он ни раб, ни Владыка…»
Слова послания и их наполненность изнуряли меня, я напрягал всю свою волю, чтобы не упустить различия между греческим первоисточником и его коптским переводом, и так устал, что собрался было просить у присутствующих разрешения немного передохнуть или даже совершенно избавить меня от этой гнетущей обязанности. Но папирусный свиток уже заканчивался. Оставалось зачитать только перечень двенадцати анафем, первая из которых гласила: «Кто не исповедует Эммануила истинным Богом и посему Святую Деву Богородицею, так как Она по плоти родила Слово, сущее от Бога, ставшее плотью, да будет анафема». В этом месте епископ Антиохийский Иоанн спросил, что в коптском переводе понимается под греческим термином «анафема», означавшим «проклятие». Я разъяснил, что по-коптски это означает «отлучение» и что между этими двумя терминами нет существенной разницы: «проклятие» и «отлучение» на обоих языках означают то, что изливается на головы еретиков, безбожников и отступников.
Затем я продолжил перечислять проклятия епископа Кирилла, изложенные настолько емко и предельно сурово, что не оставляли места ни сомнениям, ни надеждам на возможное смягчение участи Нестория. Все обвинительные пункты заканчивались категоричным заключением: всем не согласным с установленными православными догматами — «анафема, анафема, анафема…» Так двенадцать пунктов послания Кирилла вылились в проклятия, которые исторгла из себя Александрийская церковь; в проклятия, ставшие искрой, из которой возгорелось пламя, в конце концов охватившее весь мир.
