Юсуф Зейдан - Азазель
Солнце стояло в зените, когда мой осел выбился из сил. Я решил устроить привал в живительной тени небольших деревьев на окраине маленькой сонной деревушки Сармада. Видневшиеся вдалеке дома под лучами полуденного солнца казались безмолвными. Осел довольно жевал просо из переметной сумы. Я подкрепился хлебной лепешкой, которая не показалась мне такой же вкусной, как ослу его корм. Неожиданно мне захотелось вареного яйца. Но стояли дни поста, и приходилось смирять голодные позывы… Неужели эти приступы чревоугодия будут преследовать меня всю жизнь? Почему молитвы, обедни, воздержание и уроки аскетизма так и не отучили меня от яственных пристрастий? Не пора ли повзрослеть и избавиться от мыслей о наслаждениях, чтобы ощутить гармонию? Нет, надо решительно и сурово взяться за себя, а не то я стану таким же, как этот осел, с упоением поедающий корм. И вообще, ведает ли это животное о существовании Бога во вселенной?
Когда тень от деревьев, в которой я прятался, сместилась к востоку, я взобрался на осла и продолжил путь, не обращая ни малейшего внимания на тут и там разбросанные домишки: в те дни Сармада не значила для меня ничего. И откуда мне было знать в ту пору, что эти лепившиеся друг к другу бедные строения однажды стали приютом для обидевшейся на меня Марты…
В Антиохию я прибыл перед закатом. Как и во всех крупных городах, там было очень шумно. Добраться до главной церкви, на подворье которой остановился епископ Несторий, мне не составило никакого труда, поскольку настоятель подробно описал дорогу. Какой-то мальчишка приятной внешности вызвался проводить меня. Антиохия больше Иерусалима, но меньше Александрии. Жители, если судить по их внешнему облику, незлобивы. Они кажутся более радостными и дружелюбными, чем александрийцы, и менее печальными и сердитыми, чем египтяне. Когда мы приблизились к большой церкви, я увидел большое число священнослужителей, облаченных в расшитые одежды. Они с суетливой деловитостью крутились вокруг церкви, будто пчелиный рой над ульем. Сама церковь представляла собой красивое здание, обнесенное, как и все прочие твердыни веры, высокими стенами.
Возле входа в странноприимный дом стоял охранник. Я сообщил ему, что прибыл по приглашению епископа Нестория. Поздоровавшись, он перехватил у меня поводья и пригласил войти. Я стоял в нерешительности, и тогда охранник добавил:
— Епископ на службе в большой церкви. Если хочешь присоединиться к остальным, я тебя провожу. Очень советую сделать это: сегодня на службе будут три высших епископа, не упусти столь редкий случай, добрый монах!
Церковь была переполнена: сотни священников, монахов и прихожан. Торжественность священнодействия дополняло бесчисленное количество свечей и красивых лампад, в которых, подрагивая, плясало пламя, волнами света устремляясь вверх и удерживая ангелов под церковным куполом. Меня поразили печальные гимны и псалмы, и особенно повторяемые младшими дьяконами слова: «Да будешь благословен ты, человек, по милости небес…» Одухотворенность этого места озарила светом мое сердце, сняла дорожную усталость и распалила стремление к небесам. Я подошел причаститься, и когда священник положил мне в рот кусочек просфоры и дал глотнуть разбавленного водой вина, я вдруг всем своим существом ощутил, что это поистине тело и кровь Христовы. Огибая алтарь, я почувствовал, как сладкое головокружение будто убаюкивает душу. Причастие — великолепный обряд. Его таинство укрепляет в нас веру…
Наконец я увидел Нестория, одетого в патриаршую ризу, и душа моя возликовала.
Служба продолжалась до самого утра. Когда поднялось солнце и в церковные окна стал пробиваться свет, я вместе с сотнями других вкусивших благословения верующих вышел наружу и поспешил на подворье, чтобы поприветствовать достопочтенного Нестория. Он появился через несколько минут в окружении группы священников. Рядом с ним шествовали два епископа: Иоанн, епископ Антиохийский{93}, и Раббула, епископ Эфесский{94}. Увидев меня, достопочтенный Несторий подошел и поздоровался, и я обратил внимание, с каким уважением посмотрели на меня остальные. Никто из них не знал меня, но они понимали, что если Несторий общается с каким-то монахом, то это неспроста. Кем бы я ни был — Господь ничего просто так не делал!
У входа в странноприимный дом Несторий негромко сказал, что ему нужно отдохнуть и поэтому сейчас мы расстанемся, а увидимся по окончании молитвы шестого часа после полудня. Молодой служка проводил меня в комнату, расположенную на верхнем этаже, чтобы я тоже мог немного отдохнуть. Комната представляла собой чисто прибранное квадратное помещение, в правом углу которого, прямо под окном, выполненным в форме большого креста, стояла небольшая кровать. На противоположной стене висели деревянное распятие и написанная яркими красками икона Девы Марии, которую в здешних местах изображают несколько по-другому, нежели у нас в Египте, хотя одухотворенный образ ее одинаков на всех изображениях, как и покров головы, который сходно пишут на всех иконах.
Дева… Я не отрываясь смотрел на нее, пока мне не привиделось, будто воочию вижу ее перед собой. Какой же покой изливает Твой светлый облик на наши души, какая радость исходит от Твоего умиротворенного лика и исполненных очей! Ах, если бы только я мог жить в одно время с Тобой и омываться светом Твоего лицезрения, о Мать света! Восприняла бы Ты меня? И было бы мне позволено преклонить свою голову на Твою святую и целомудренную грудь?..
Я прижался щекой к изображению Девы. Мои глаза затуманились, и жаркие слезы покатились на бороду. Несколько мгновений я оставался припавшим к иконе, пока не почувствовал, что она уносит меня в небесную высь… А когда я ощутил, что из глаз Девы выкатились две слезинки и омочили мою щеку, рыдания сотрясли меня. Я прижался к иконе так, что почти слился с ней, ощущая исходящую от нее прохладу, покой и умиротворение. Мои грудь и голова наполнились божественным светом… Я был…
— Гипа!
— Чего тебе, Азазель? Чего ты теперь хочешь?
— Антиохия, встреча с Несторием и все, что случилось тогда…
Я расслабленно вытянулся на кровати, словно возвратился из странствия по далекой небесной выси, и до самого полудня проспал беспробудным сном… Проснувшись, я почувствовал, как радость и любовь переполняют сердце, и решил по возвращении в монастырь сочинить гимн, посвященный Деве Марии, который начинался бы словами «О средоточие нежности и источник света…».
Я спустился по лестнице, освещенной лучами солнца, пробивавшимися сквозь многочисленные и изумительные по форме окна. Внизу уже собралось большое количество священников, дьяконов и служек, сновавших по длинному проходу, тянущемуся вдоль комнат и зал. Я было поинтересовался, не знает ли кто монаха по имени Фарисей, но никакого вразумительного ответа так и не получил. Тогда я стал расспрашивать о том, где остановился епископ Несторий, и меня отвели в просторный зал, высокие окна которого выходили в маленький сад, а вдоль стен были устроены скамьи, покрытые старинными покрывалами из крашеной шерсти.
Несторий сидел в правом углу залы, держа в руках большую книгу в кожаном переплете. Его окружали пятеро высших церковных иерархов, среди них выделялись два епископа, которые сопровождали его после службы. Увидев меня, Несторий отложил книгу в сторону и поднялся, чтобы поздороваться. Я поспешил к нему и поцеловал его руку. В ответ он приложился губами к моей голове и, благословив, усадил возле себя. Затем между нами состоялся разговор, который я помню слово в слово.
— Преосвященнейший владыко епископ, — произнес я, — я очень скучал по тебе.
— Тебе следовало уведомить нас о своей тоске, например послать хотя бы одно-единственное письмо в Константинополь!
— Прошу прощения, отец мой, но не привычен я писать письма.
— Зато тебе не привыкать писать замечательные стихи… А ты знаешь, Раббула, — обратился он к сидящему рядом епископу, — что Гипа — поэт, одаренный ничуть не меньше, чем ты. Он, как и ты, сочиняет стихи по-сирийски и по-гречески, хотя по происхождению египтянин, а его родной язык — коптский.
Епископ Раббула вымученно растянул губы в вежливой улыбке и ответил, что сможет решить, насколько хороши мои стихи, только после того, как услышит их.
— О поэте, — добавил он, — говорят только его стихи, а свидетельства слушателей мало что значат, даже если это свидетельство самого Его Блаженства{95} Нестория.
Присутствующие почтительно рассмеялись его остроумному замечанию, меня нисколько не развеселившему. Епископ Несторий поднял книгу, которую держал в руках, когда я входил в залу, и протянул мне, чтобы я передал ее епископу Раббуле:
— Это, Гипа, благословенный перевод Евангелия епископа Раббулы с греческого на сирийский… Видел ли ты когда-нибудь прежде нечто подобное?
