Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы
— Бештыдницы, — кричал он, — бештыдницы! Ра-ра-жве так обма-ма-нывают?!
— Каково это! Еще мы же и виноваты?! — заливаясь смехом, воскликнула княжна.
— А то кто же… кто же?! — вне себя визжал Кокушка. — Я… я не виноват, вы так были похожи на наштоящую мисс Токш! Этак вшакого обмануть можно, бештыдница! То-то-лько другой раж не надуете — дудки!..
И он, вне себя от негодования, убежал…
Три дня он дулся и не показывался у Кашиных; но затем явился как ни в чем не бывало.
Когда с ним заговаривали о мисс Токс, он делал вид, что не слышит, и быстро начинал о чем-нибудь совсем постороннем.
Но так как княжна настаивала и его стыдила, он на коленях попросил у нее прощения, и они помирились. Он опять стал ее считать своей невестой и на этот раз с таким упорством, какого в нем прежде не замечалось в подобных случаях. Княжна решительно была в его вкусе. Глядя на нее или о ней думая, он, хотя и совсем бессознательно, испытывал нечто особенное, о чем до сих пор не имел понятия…
Вернувшись в Петербург, княжна рассказала отцу, между прочим, и об их забавах с Кокушкой.
Князь вдруг задумался и привел ее в необычайное изумление, спокойно и серьезно выговорив:
— А ведь это идея! Отчего бы тебе и в самом деле не женить на себе этого претендента?!
— Как, выйти замуж за Кокушку Горбатова, за идиота?! Папа, вы, конечно, шутите?!
— Нисколько не шучу! Какой же он идиот?
— Идиот самый настоящий!
— Совсем нет — никто его не признал идиотом. Он совершеннолетний, имеет все права, у него вон даже и чин есть.
Это была правда. Кокушка считался на службе в канцелярии начальника одной из тех губерний, где у Горбатовых были большие поместья. Его обязанности по письмоводству исполнял и получал его жалованье какой-то услужливый писарек. А Кокушка, зачисленный на службу после дружеского разговора между губернатором и Клавдией Николаевной, уже несколько лет тому назад, теперь, к своим двадцати трем годам, получил за отличие три чина. Он надеялся вскорости быть произведенным в титулярные советники и уже заранее заказал себе визитные карточки, на которых значилось:
«Николай Сергеевич Горбатов, т-ный советник».
Кокушка рассчитывал, что при таком сокращении он может сойти и за «тайного» советника.
Эта служба Кокушки была семейным делом и как есть никому не казалась странной, а тем менее противозаконной и предосудительной…
— Я не знаю, как он там считается, — сказала княжна, — может быть, он и может жениться, только неужели найдется ему какая-нибудь невеста!
— Отчего же нет?!
Князь совсем оживился, и рачьи глаза его так и метали искры.
— Отчего же нет, самый завидный жених! Прекрасное имя, большое богатство и при этом с таким мужем полная свобода, он стеснять не станет. Удивляюсь, как еще до сих пор в Москве не нашлось умницы, которая бы им завладела.
Княжна засмеялась.
— Да ты не смейся, матушка, не смейся, ничего тут нет смешного, я вовсе не шучу, пойми, совсем не шучу, и советую тебе, когда он приедет в Петербург, и если до тех пор его не окрутят, серьезно об этом подумать — лучшей партии ты не найдешь… И в нашем положении твой Кокушка был бы спасением и тебе, и мне, и всем нам.
— Папа!
Голос княжны вдруг дрогнул, она с испугом взглянула на отца.
Она поняла, что он не шутит.
Князь действительно не шутил. Кокушка был для него новым вдохновением, таким, какого уже давно не являлось. Не откладывая в долгий ящик, он навел все нужные справки и окончательно убедился, что Николай Сергеевич Горбатов, «т-ный» советник, вполне правоспособный человек, по закону пользующийся самостоятельностью, владеющий всем своим состоянием и имеющий право им распоряжаться. Пока официальным путем, при помощи медицинской экспертизы и так далее его не признали невменяемым, страдающим умственным расстройством, он может сделать предложение, жениться и получить в свои руки все свое наследство после деда.
Князь даже съездил в Москву, где и узнал наверное, что во всех документах, относящихся к наследству после Бориса Сергеевича Горбатова, Кокушка расписывался вместе с другими сонаследниками. Узнал он также, что по случаю смерти Клавдии Николаевны все молодые Горбатовы переезжают в Петербург.
«Это все само так в руки и идет! — решил князь. — Дурак я буду, если упущу такое дело. А Елену уломаю, да и не дура же она — поймет!»
Он вернулся в Петербург с твердой решимостью получить Кокушку и его состояние, и только об этом теперь и думал.
X. КНЯЗЬ ПОБЕДИЛ
По приезде в Петербург Кокушка чувствовал себя на седьмом небе. Правда, брат Владимир то и дело охлаждал его восторги и решительно противился осуществлению некоторых его планов.
А между тем планы были самые блестящие. Прежде всего Кокушка желал иметь маленькие сани с пристяжкой на отлете. Затем он решил было постоянно ходить не иначе, как в мундире того ведомства, откуда ожидал чина «т-ного» советника, в треуголке, шинели и с орденом Святой Нины, недавно им купленным.
В таком костюме он решил как можно чаще попадать на глаза государю, хотя бы пришлось для этого полдня торчать перед Зимним дворцом, а другие полдня в Летнем саду.
По счастью, об этих своих главнейших намерениях он сразу же проболтался Владимиру, и тот объяснил ему, что все это невозможно.
Кокушка дошел до остервенения и стал визжать, как будто его резали.
— Ка-ка-как невозможно!.. Отчего невозможно, что тут дурного… как ты можешь мне жапрещать?
— Я тебе ничего не запрещаю, но если ты вздумаешь все это проделать, то прежде всего попадешь в полицию, а раз ты попал в полицию, тогда конечно — пошлют тебя не в посольство, не в дипломаты, а вон из Петербурга, и даже не в Москву, а в деревню… неужели ты этого не понимаешь?
Кокушка не понимал, но брат говорил таким серьезным и убедительным тоном, что он не на шутку струсил, даже побледнел и растерянно стал ворочать глазами.
— Да жа-жа что же?! — прошептал он.
— А за то, что с пристяжкой ездит только обер-полицмейстер по Петербургу да брандмайор в случае пожара… Если же ты вздумаешь следить за государем, то тебя сочтут уж непременно нигилистом.
Кокушка даже вздрогнул.
— Нигилиштом?!
— Ну да, само собою.
— Ну, а му-му-ндир, что же тут дурного? Ражве и это недожволено?
— Не то что недозволено, а крайне неприлично! Когда ж ты видел, чтобы штатский, кроме особенных случаев, носил мундир да еще форменное пальто и треуголку? Ты знаешь, что у меня есть тоже мундир, а видел ты меня когда-нибудь в нем? Я надеваю его раза три-четыре в год. Ходить в мундире не принято и неприлично. А тому, кто не знает приличий, тому никогда не быть представленным государю и не попасть в дипломаты. Вот видишь, что я вовсе не хочу тебе перечить, а думаю о твоей будущности.
Кокушка уныло опустил голову и печально задумался. Он понял, что брат прав и что приходится расставаться с лучшими мечтами.
— Ну, а Нина? — воскликнул он. — И это неприлично?!
Владимир сразу даже и не понял.
— Какая Нина? — изумленно спросил он.
— Орден Нины, ражве и его я не мо-мо-гу ношить?
— И этого бы не советовал, потому что всякий знает, что этот орден продается, и даже очень дешево. Над тобою будут смеяться.
— Так жачем же мне ших пор не дали наштояшего ордена? Вот уж я бо-бо-льше шешти лет на шлужбе! Ведь у тебя же ешть орден, даже два це-це-лых… это… нешправедливо!
— Потерпи, может быть, и ты получишь…
— То-то вше… терпи да терпи!.. Дудки! Так я бу… буду ношить маленькую рожетку, по… подумают иноштраный орден… это то… то ведь уж мо-мо-жно?
— Можно, можно! — согласился Владимир.
Кокушка отправился к Сарра, заказал себе всякого платья. Два раза выходил он и опять возвращался в магазин, напоминая, чтобы не забыли на фраке, сюртуках и визитках прорезать петли для розетки.
От Сарра он, с необычайно важным и сосредоточенным видом, объездил еще несколько магазинов, накупил себе галстуков, перчаток, шляп, духов. Дорогой он как-то разбил один флакон, весь облился духами и распространял от себя такой сильный аромат опопонакса, что Софи, случайно оказавшаяся рядом с ним за обедом, объявила, что она не может этого выносить, что ей делается дурно, — и переменила место.
— Очень рад! — прошипел Кокушка и сейчас же робко покосился на брата.
Он хорошо помнил заключенное относительно сестры условие, но иногда его ненависть к ней невольно прорывалась.
У Кокушки был адрес княжны и он сильно стремился на Знаменскую, но решил, что в московском виде ни за что ей не покажется. Он измучил Сарра, раза два в день заезжая и спрашивая, скоро ли готово его платье.
Наконец ему принесли первую пару. Тогда он велел заложить дрожки, разрядился в пух и прах, вдел в петлю сюртука, которую Сарра не забыл проделать, огромную розетку и с торжествующим видом выехал из дому. Он заехал к Баллэ и купил хорошенькую бонбоньерку, причем так торговался, что продававшая ему француженка под конец рассердилась, несколько раз объясняя ему, что у них prix fixe [40].
