Алекс Брандт - Пламя Магдебурга
– Что молчишь?
– А что толку говорить, Стефан? Большинство проголосовало против. Думаю, через некоторое время он и сам поймет, что… погорячился.
– Ты так думаешь? А мне кажется, что молодой Эрлих еще покажет себя. Сказать по правде, Карл, его слова были убедительнее твоих. И, видишь, многим запали. Ну-ка, посмотрим, – он вынул из-за пазухи сложенный вчетверо лист, – сколько их здесь? Семнадцать. Чертова дюжина и сверх того еще четыре. Неплохо, правда? Семнадцать человек. И заметь: Эшер тоже подписался, вот они, его каракули. Чертов болван… Нет, нет, тут все не так просто. Маркус не только из-за отца начал этот разговор. Здесь что-то другое, нехорошее что-то. И если ты меня спросишь, я скажу тебе, что именно. Ему нужна власть, Карл. Не знаю, хочет ли он запрыгнуть на место Якоба или же сразу на твое. Но метит он высоко, в этом я не сомневаюсь. Ему важно не дороги завалить, а получить под свое начало людей при оружии. И вот тогда он будет разговаривать с нами по-хозяйски. Уже не просить будет, а приказывать. Видел, как его слушали? Петер Штальбе так просто разинул рот, будто перед ним прочли Нагорную проповедь. Попомни мои слова, Карл: если мы дадим Маркусу то, что он просит, он станет хозяином города.
– Ты преувеличиваешь, – покачал головой Хоффман. – Из-за смерти отца он потерял голову, вот и всё. Хотя, признаюсь, мысль о том, чтобы перекрыть дороги, кажется мне разумной. Скажу больше: если бы он не начал этот дурацкий разговор про нападения на солдат, думаю, мы могли бы принять такое решение. И я поддержал бы его.
– Поддержал? Святый Боже, Карл, не говори так! Ты – один из немногих здравомыслящих людей в этом городе и не уподобляйся Фридриху Эшеру. Рубить деревья, заваливать дороги… Чем это обернется для нас? Маркус об этом не думает, не хочет думать. Ему сейчас нужно произвести впечатление, потянуть других за собой, стать вожаком. А вот нам с тобой – хотя бы нам двоим, коль скоро рассчитывать ни на Хагендорфа, ни тем более на Эшера в таких делах не приходится, – надо крепко обо всем поразмыслить, заглянуть вперед. Если мы отрежем себя от Магдебурга, отсечем последние возможности для торговли, это будет гибель для Кленхейма.
Они миновали площадь и шли теперь по Липовой улице. Горожане, попадавшиеся им навстречу, почтительно приподнимали шапки.
– Люди плохо представляют себе истинное значение и важность торговли, – продолжал Хойзингер. – Не понимают, что без нее Кленхейм навсегда остался бы маленькой охотничьей деревушкой, которой когда-то был. Посмотри вокруг – скольких людей может прокормить эта земля? Сотню, не больше. Так и было, пока архиепископ не разрешил нам поставлять свечи для нужд магдебургских церквей. С тех самых пор и началось наше процветание, Карл. С тех самых пор торговля стала приносить нам больше, чем приносила земля. Поройся в своей богатой памяти, и ты вспомнишь, как это было. Вместо крохотной часовенки в Кленхейме построили собственную церковь. Построили ратушу, здание цеха, конюшню, мельницу, амбар, сторожевые башни. И все это – на свечные деньги. Что был Кленхейм? Убогая маленькая деревушка в лесу, два десятка хижин. Чтобы окрестить ребенка, надо было отправляться в Магдебург или Гервиш. А теперь? Город! Маленький, но город, шесть дюжин дворов. Дома не чета прежним, высокие, почти каждый со своим садом. Мастерские, огороды, пасека и сколько всего еще. Кленхейм – город ремесленников. Лишить нас торговли – то же самое, что подрубить корни, питающие дерево. Некоторое время дерево простоит, но потом все равно засохнет, сгниет изнутри. Без торговли с Магдебургом нам не прожить.
– Не вспоминай про Магдебург, Стефан. Что толку цепляться за старое?
– Вот-вот, – сокрушенно покачал головой казначей. – И твой Маркус говорит о том же. «Приверженность старым порядкам…» Может быть, ты и прав, я цепляюсь за старое. Но что еще остается? Человек, которого вышвыривают из собственного дома, тоже будет цепляться, да еще как. И не потому, что глуп, а совсем наоборот. Я цепляюсь за старое? Да, потому что в нем, в этом старом, был разум, были законы, была честность. А что мне предлагают взамен? Потрошить чужие карманы? Убивать, чтобы прокормиться? Нет, Карл, я буду цепляться, буду до последнего, до тех пор, пока есть надежда, надежда вернуть себе то, чем мы владели когда-то. Не знаю, сможет ли Магдебург возродиться из пепла и как скоро это произойдет. Но мы должны ждать этого, ждать, как второго пришествия. Кленхейма нет без Магдебурга, понимаешь?! Торговля связывает нас вместе, как пуповина связывает мать и дитя. Стоит разорвать эту связь…
Он не договорил и лишь обреченно махнул рукой.
Они повернули на улицу Адальберта Святого, на которой находился двухэтажный дом Хоффманов. Тающий от собственного тепла солнечный диск медленно плыл с юга на запад.
– Ты не хочешь понять меня, Карл, – тихо произнес казначей. – Ты уже смирился с тем, что происходит вокруг, и думаешь, как бы побыстрей приспособиться к этому хаосу. А я не желаю мириться! Не желаю идти на поводу у горлопанов, которые хотят превратить Кленхейм в разбойничье логово. Разве это возможно, разве это правильно? Разве грабежом можно что-то создать?! Германия создана трудом, Карл. Трудом и торговлей. Господь благословил эту землю, он дал ей судоходные реки и морское побережье. Рейн и Дунай, Везер и Регниц, Эльбу и Неккар… Сколько городов выросло на этих берегах, сколь славными и богатыми они стали! Кельн, Нюрнберг, Франкфурт, Любек, Бремен, Магдебург, десятки и сотни других… Труд создал их богатство, торговля сделала его востребованным и умножила тем стократ. Германия – это города. Города, связанные между собой кровеносными сосудами рек, вереницами кораблей и груженых повозок. Города, которые давали взаймы кайзеру и снаряжали для него войска. Города, из которых проистекало могущество и богатство Империи. Города, перед чьей силой склонялись и чьей дружбы искали многие европейские государи… Господи Боже, зачем Фердинанду нужно было уничтожать это все?! Резать торговые пути, накладывать контрибуции, разорять постоями и грабежами целые земли, уничтожать ту основу, на которой покоится его власть… Впрочем, неважно. Пусть кайзер окончательно лишился рассудка. Пусть хоть всю Германию теперь захватило безумие – разве мы должны поддаваться ему? Мы должны быть верными собственным правилам, Карл. Только в них можно найти опору. Или ты считаешь иначе?
Но бургомистр только пожал плечами и ничего ему не ответил.
Глава 12
Иеремия Гефнер был родом из Альтбаха, маленькой бедной деревушки неподалеку от вольного имперского города Франкфурта. Отец его был бочар, платил полтора гульдена годовой подати и пользовался в деревенской общине уважением. После смерти отца, когда дом и земля перешли по наследству его старшему брату Генриху, Иеремия ушел из деревни и направился пешим ходом во Франкфурт. В ту пору ему уже исполнилось шестнадцать. Он был силен, умел обращаться с плотницким инструментом, мог написать свое имя. Вдобавок к тому знал наизусть «Верую…» и «Отче наш…» и умел ездить верхом.
Во Франкфурте он подрядился работать на корабельной пристани. Днями напролет перетаскивал на широкой спине мешки, спал в грязном бараке, ел жидкую похлебку и черствый хлеб. Однажды в воскресный день решил отправиться на городской рынок, чтобы присмотреть себе новые башмаки, – деньги на эту покупку он откладывал несколько месяцев. На площади перед собором Святого Варфоломея Гефнер услышал звук барабанной дроби и крики глашатая – вербовщики набирали солдат. Иеремия подошел ближе. Вербовщик кричал, приставляя ладони ко рту, что храброму графу Эрнсту фон Мансфельду требуются крепкие и смелые парни для войны против войск императора Фердинанда и его кузена, испанского короля. Каждому, кричал вербовщик, кто запишется в полк, будет выдана новая рубаха, полталера серебром и кружка бесплатного пива. Почесав пятерней затылок, Иеремия подошел к столу вербовщика. Тот спросил у него имя и ремесло, велел показать ладони и зубы, спросил, умеет ли он обращаться с мушкетом или аркебузой. Юноша ответил, что, кроме топора и охотничьего ножа, другого оружия в своей жизни не видел.
– Ничего, – усмехнулся вербовщик, – еще увидишь.
Так Иеремия Гефнер стал солдатом. Новое ремесло пришлось ему по душе. Карточная игра, драки и пьянство – все, чем развлекают себя люди, одуревающие от скуки и безделья в военных лагерях, – все это не занимало его. Днями напролет он учился обращаться с пикой, рубить коротким, в локоть длиной мечом, прозванным «кошкодер», метать в дерево нож. После того как в оружейне ему дали старый, хотя и не заржавленный еще мушкет, он занял у одного капрала немного денег в счет будущего жалованья, купил на них запас пороха и свинцовых пуль и принялся упражняться в стрельбе. Стрелял вначале с двадцати шагов, потом с тридцати, потом с сорока, постепенно увеличивая расстояние. Стрелял по камням, по дубовым поленьям, по пустым винным бутылкам, которые время от времени выбрасывали из офицерской палатки. Потом – чтобы не тратить понапрасну пули – придумал иной способ. Набил песком небольшой мешок, нарисовал на нем углем круги мишени и стрелял уже по мешку. Пули застревали в песке, и он легко вынимал их оттуда, чтобы вновь зарядить мушкет.
