Unknown Unknown - Сказание о Ёсицунэ (пер. А.Стругацкого)
Оставшись один, Бэнкэй не стал прыгать там, где переправились Судья Ёсицунэ и все остальные вассалы. Вместо этого он поднялся вверх по течению на полтора десятка шагов, счистил с края скалы рукоятью алебарды снежные сугробы и заявил:
– Противно было смотреть, как вы топчетесь перед этой жалкой канавой, как вы прыгаете и отчаянно хватаетесь за эти несчастные бамбуки. Ну-ка, там, посторонитесь! Поглядите, сколь ловко перепрыгнул!
– Это он из зависти, чтобы мне досадить, не обращайте на него внимания, – произнёс Ёсицунэ, подтягивая распустившиеся тесёмки на сапогах цурануки.
Он стоял на колене, опустив голову, как вдруг раздался отчаянный вопль: «Эйя! Эйя!» Это Бэнкэй, совершая ловкий прыжок на тот берег, запутался ногой в азалиях, проросших из трещины в скале, и обрушился в воду. Стремительный поток колотил его о камни. Река уносила его. Увидев это, Судья Ёсицунэ вскричал:
– Ах ты, сорвался всё-таки!
Он схватил «медвежью лапу» и подбежал к краю воды. Бэнкэя несло мимо, крутя и переворачивая. Ёсицунэ подцепил его за наспинную пластину панциря и потащил к себе.
– Видел кто-нибудь что-либо подобное? – произнёс он.
Подбежал Исэ Сабуро и ухватился за рукоять «медвежьей лапы». Судья Ёсицунэ стоял и смотрел, как огромного монаха в полном боевом снаряжении подвесили на «медвежьей лапе» в воздухе. Вода с него стекала ручьями. Затем его рывком выбросили на берег. Спасённый от верной гибели Бэнкэй, жалко хихикая, предстал перед господином.
Судья Ёсицунэ оглядел его и произнёс с отвращением:
– Ну что? Сладка ли доля отъявленного болтуна?
Бэнкэй ответил на это игриво:
– Ошибки случаются. Говорят, иной раз плошал и сам Конфуций.
Все снова двинулись в путь, а Бэнкэй задержался и подошёл к бамбукам. Присев на корточки перед тремя бамбуковыми стволами, он обнажил свой меч «Иватоси» – «Пронзатель Скал» – и обратился к ним, словно к людям, с такой прочувствованной речью:
– Бамбук – живое существо, и я тоже живой человек. У бамбука есть корень, и, когда приходит весёлая зелёная весна, от него вновь у всех на глазах поднимается росток. А у нас ведётся не так: коль мы раз умираем, то второй раз не возвращаемся к жизни. Мне жаль рубить вас, бамбуки, но что поделать, иначе погибнем мы!
И он их срубил, завалил комли снегом, а верхушки с листвой выставил над волнами реки.
Нагнав Судью Ёсицунэ, он сказал:
– Я там подправил немного наши следы.
Судья Ёсицунэ оглянулся. Позади с грохотом катились воды горного потока. Дела древних лет пришли ему на память, и он произнёс с большим чувством:
– Кётёку, возлюбивший песню, плыл в лодке, опрокинулся и утонул. Хоте, возлюбивший флейту, плыл на бамбуковом стволе, перевернулся и утонул. Чжоуский Му-ван взобрался на стену и вознёсся к небесам. Чжан Бо-ван в древности переплыл на бревне Великое море. А я, Ёсицунэ, ныне переправился через горный поток на листьях бамбука!
Они поднимались в гору и вскоре очутились в расселине, защищённой от ветра. И сказал Ёсицунэ:
– Аварэ, отменное место! Здесь будем ждать врага. Если враг с ходу перейдёт поток, будем расстреливать его сверху вниз, а когда кончатся стрелы, вспорем себе животы. Если же эти мерзавцы переправиться не смогут, мы проводим их восвояси насмешками.
А монахи уже тут как тут, подступили к реке.
– Неужели здесь можно перейти? Да тут нипочём не переправиться! – закричали они и отчаянно забранились.
– Каков бы он ни был, этот Судья Ёсицунэ, – сказал тогда Дзибу-но Хогэн, – он всё-таки человек, а не злой дух. Значит, должно быть здесь место, где можно переправиться. – Он внимательно огляделся и заметил склонённые над водой бамбуки. – Ну вот, так я и знал! Они хватались за эти вон стволы и переходили! Это каждый может. Давайте сюда, братья!
И вот три монаха с вычерненными зубами, в панцирях с полным прикладом, при копьях и алебардах за поясом взялись за руки, рванулись вперёд с лихими воплями и прыгнули. Они ухватились за верхушки бамбуковых стволов и с криком «Эйтц!» попытались подтянуться, но ведь Бэнкэй только что срубил эти стволы под корень, и монахов накрыло с головой, понесло и ударило о камни, и больше их не было видно. Прахом легли они в водяную могилу. А когда на том берегу, высоко на склоне горы, дружным хохотом разразились шестнадцать воинов, братия только подавленно молчала.
Потом Преподобный Хитака сказал:
– Это дело рук дурака по имени Бэнкэй. И дураками мы будем, если останемся здесь ещё хоть недолго. А если идти вверх по течению в обход, на это уйдёт несколько дней. Давайте лучше вернёмся в храм и всё хорошенько обсудим.
Никто не сказал на это: «Стыдно! Один за другим прыгнем в реку и умрём!» Все сказали: «Правильно, так и сделаем». И они повернули назад по собственному следу.
Увидев это, Судья Ёсицунэ подозвал к себе Катаоку и сказал ему:
– Окликни ёсиноских монахов и передай: «Ёсицунэ-де признателен им, что проводили его столь далеко, хоть и не сумели переправиться за ним через реку». Это им на будущие времена.
Катаока наложил на свой лук нелакированного дерева огромную гудящую стрелу, выстрелил через ущелье и крикнул:
– Слушайте слово господина! Слушайте слово господина!
Но монахи убредали, словно бы не слыша.
Тогда Бэнкэй в промокших насквозь доспехах взгромоздился на поваленное дерево и заорал им вслед:
– Если кто-либо из вас наставлен в искусствах, глядите сюда! Бэнкэй, знаменитый в Западном храме на горе Хиэй, исполнит танец рамбёси!
Услыша это, монахи приостановились. «Давайте посмотрим», – сказали одни. «Нечего нам смотреть!» – возразили другие. Бэнкэй произнёс:
– Играй, Катаока!
И Катаока с совершенно серьёзным видом принялся отбивать такт боевой стрелой по нижней части лука, припевая: «Мандзайраку, мандзайраку – радость на множество лет…» Бэнкэй танцевал и танцевал, а монахи глядели на него, не в силах повернуться и уйти. Но сколь ни забавно он танцевал, ещё потешнее была песня, которую он повторял снова и снова:
Если весной плывёт по реке
Вишенный цвет,
Какое мы имя дадим реке?
Назовём Ёсино.
Если осенью плывёт по реке
Красный кленовый лист,
Какое мы имя дадим реке?
Назовём Тапута.
Ах, незадача! Зима к концу,
А по реке плывут
Монахи, красные со стыда,
Красные, что кленовый лист!
Один из монахов, неизвестно кто, крикнул:
– Болван ты!
– Если есть у тебя что сказать, говори! – предложил Бэнкэй, и тут наступил вечер.
Когда сгустились сумерки, Судья Ёсицунэ сказал своим самураям:
– Жаль, что не удалось нам беззаботно угоститься вином и яствами, которыми одарил нас от чистого сердца Саэмон из храма Будды Грядущего. Может, кто из вас успел прихватить что-нибудь с собою? Тогда выкладывайте. Нам надлежит отдохнуть, прежде чем двинемся дальше.
Все сказали:
– Когда приблизился враг, мы кинулись бежать наперегонки, и никто ничем не запасся.
– Не очень-то вы предусмотрительны, – произнёс Ёсицунэ. – А я прихватил только свою долю.
Им-то казалось, что побежали все разом, так когда же успел господин их запастись едою? А Ёсицунэ уже извлёк из-под панциря бумажный свёрток, а в нём двадцать лепёшек моти в мандариновых листьях. Он подозвал Бэнкэя и сказал:
– Всем по одной.
Бэнкэй разложил лепёшки на расстеленном кафтане, затем наломал веток дерева юдзуриха и принялся откладывать на них одну лепёшку за другой, приговаривая:
– Одну для будды Единого Пути Итидзё; одну для будды Прозрения Бодай; одну для бога Досодзина, охранителя дорог; и одну для защитника буддийского учения Сандзингохо, горного духа.
Он взглянул на оставшиеся лепёшки. Их было шестнадцать. Людей тоже было шестнадцать. Он положил одну лепёшку перед господином, четырнадцать роздал товарищам и объявил:
– Теперь осталась одна. Добавим её к четырём для богов и будд и посчитаем, что эти пять достались мне.
Взысканные такой милостью господина, все воины с лепёшками в руках громко восплакали.
– Сколь печален сей мир! – стенали они. – Во дни процветания, когда желал господин наш явить свою милость, то дарил нас за верность отменным доспехом либо резвым конём, а ныне рады тому мы, что пожаловал нас он лепёшкой! Сколь это печально!
И они омочили слезами рукава доспехов. Судья Ёсицунэ тоже пролил слезу. И Бэнкэй заплакал было навзрыд, но тут же сделал вид, будто всё ему нипочём, и сказал так:
– Дураки вы, как можно рыдать оттого лишь, что кто-то принёс подарки и вас оделил? Кто верен богам и буддам, того не одолеть никому! А думать лишь о своём спасении – разве это не значит отступить перед кем-то? Впрочем, жаль, что вы растерялись и бежали с пустыми руками. У меня же хоть и не много, но тоже есть кое-что в запасе.
С этими словами он вытащил двадцать лепёшек. Господин кивнул благосклонно, а Бэнкэй уже преклонил перед ним колени, извлёк из-под панциря некий большой чёрный предмет и положил на снег. «Что такое?» – подумал Катаока, подошёл и взглянул. Оказалось, что это бамбуковая фляга, полная вина. Между тем Бэнкэй вытащил из-за пазухи две глиняных чарки, поставил одну перед господином и трижды подряд её наполнил. Затем он потряс флягу и сказал:
