Садриддин Айни - Рабы
Но, подумав, сказал:
— Если же в России не установят твердый порядок, нашему государству будет трудно. Покой у нас кончится.
Принесли чайники свежего чая и расставили их перед гостями на коврах.
Урман-Палван, пододвинув себе чайник и пиалу и спросив разрешения у гостей, вытянул ноги по одеялу.
— Я три недели почти не ложился. День и ночь сидел в седле. Нас пять-шесть тысяч конных воинов, ежеминутно готовых кинуться в бой, три недели простояли на страже его высочества.
— Пожалуйста, пожалуйста, ложитесь поудобнее, но расскажите нам о происшедшем. Что это за джадиды? Чего они хотят?
— Джадиды? Они — мусульмане, но читают газеты и отвернулись от веры. С ними заодно бухарские евреи и персы. Раньше они добивались, чтобы открылись школы по новому образцу и чтобы исправили программы, по которым учатся в медресе. Но когда Николая согнали, джадиды начали требовать исправления всей нашей страны, — чтоб с земель взимали налог по размеру поля, независимо от урожая, чтоб запрещена была торговля кельями в медресе, чтоб над доходами и расходами государства был установлен присмотр, а для всех этих реформ, наряду с эмиром, должны быть эти люди из джадидов.
— О господи! — прервал Урман-Палвана старший мулла. — Это разрушит и шариат и государство.
— Какие испорченные люди! — удивился другой мулла.
— Да. Пока не согнали Николая, требования джадидов были направлены против нарушения порядков в стране и шариата, но не касались священной особы эмира. А после бегства джадидов в Каган дело приняло другой оборот. Там к ним присоединились разные сомнительные люди Бухары, босяки, окрестные крестьяне, рабы из Зирабада,[95] татары, черкесы, рабочие хлопкоочистительных заводов, железнодорожники и русские солдаты. Все они заговорили совсем иначе.
— Ну и пусть говорят! — сказал старший мулла. — Раз они изгнаны из страны, какой же вред его высочеству от их разговоров?
— Да, но в их словах — откровенные угрозы. К ним присоединятся люди еще и еще. Сотни превратятся в тысячи, — возразил Урман-Палван.
— Ну кто ж к ним присоединится, к безбожникам? Ну, вот нас здесь почти десять человек, — кто из нас стал бы этакие слова слушать?
— Да вот хотя бы в нашем тумене. Мало ли безземельных босяков, дерзавших поднимать голос против казия, амлакдара или раиса? Скандалили при сборе податей, при распределении воды, всякий раз скандалили! Разве теперь они усидят спокойно? Молите бога, чтобы в России появился царь, а не то оттуда подует опасный ветер.
Мальчик, приоткрыв дверь комнаты, прервал Урман-Палвана:
— Пришел человек от казия, желает видеть вас. — Пусти сюда.
Вошел человек, опоясанный поверх халата белым кушаком. Он вытащил бумагу, запечатанную, по обычаям тех лет, треугольником, и вручил Урман-Палвану.
Отойдя, человек сел в стороне, около мулл, а Урман-Палван осмотрел печать и показал ее старому мулле:
— Похожа ли на печать казия — заступника шариата?
Старший мулла взял конверт из рук Урман-Палвана, прищурившись, осмотрел конверт и ответил:
— Оттиск очень слаб, но узор и надпись похожи. Урман-Палван ножичком вскрыл конверт и передал мулле:
— Прочтите, что он пишет?
Старший мулла, прищурившись, осмотрел бумагу сверху донизу и передал ее другому мулле:
— Прочитайте-ка вы, я оставил свои очки дома.
Второй мулла, повертев бумагу в руках, очень недовольный и явно смущенный, принялся читать ее, запинаясь и по складам:
— «Преданному и верному Урман-Палвану, с тем, чтобы он, прочитав сию записку, немедленно пожаловал бы в присутствии казия Шафриканского туменя, в селении Хаджи-Ариф, сияющей луне.
А засим — привет вам!»
Урман-Палван, взяв письмо, положил его в карман халата и сказал этому мулле:
— Хорошо, что хоть вы не забыли своих очков. А не то нам пришлось бы сходить к казию и попросить, чтобы защитник шариата сам прочитал нам, что он пишет.
Старший мулла, вспыхнув под пушистой сединой своей бороды, сказал:
— Это было бы бесполезно. Защитник шариата никогда не носит с собой очки. Прочитать письмо пришлось бы тому писарю, который его писал.
Урман-Палван ответил посланцу:
— Сейчас приеду.
Посланец вышел, а Урман-Палван начал одеваться. Поднялись и муллы со старостами, направляясь к выходу.
2
— Пошли вам бог доброго пути!
В селении Хаджи-Ариф, в приемной комнате казия Шафриканского туменя, собрались амины, старейшие старосты и старшины туменя.
Во дворе стоял человек, следивший, чтобы без ведома казия не только никто не вошел в комнату, но даже и не приближался к ней.
Двери, выходившие из этой комнаты во двор, были раскрыты, но северные, с улицы, заперты, несмотря на жару, и даже завешаны, чтобы ни один звук не проникал сквозь них.
Казий, продолжая разговор, рассказывал:
— И вот получил я от отставленного от должности главного казия Бухары Бурханиддина-махдума[96] и от высоких мулл, от Кутбиддина и от Халмурада, письмо, где сказано:
«В Бухаре более не осталось джадидов. Если и можно найти какого-нибудь джадида, то лишь из раскаявшихся и возвратившихся на путь веры».
— Что это значит? — спросил Хаит-амин, сидевший на почетном месте.
— Об этом ясно написано в тайном письме нашего господина кушбеги Мирзы Урганджи. Вам, старшинам туменя, следует составить списки всех, у кого есть лошади. Из молодых людей составить отряды и каждый отряд поручить военному человеку, чтобы он их обучил, устраивая «козлодранья» и скачки. Беглых джадидов и всех подозрительных людей ловить и доставлять сюда ко мне. Следить за всем, что делается в тумене. Сообщать мне и быть готовым ко всему, что бы ни понадобилось.
Бозор-амин спросил:
— А что будет с джадидами и подозрительными, которых к вам приведут?
— Мы отошлем их в Бухару, к его высочеству. А тех, о ком точно нам известно, мы сперва сами возвратим в истинную веру или пошлем к муфтиям, дадим им возможность покаяться.
— А о рабах в этом письме ничего не говорится? — спросил Урман-Палван, сидевший на менее почетном месте.
— В письме особо о рабах ничего не написано, — ответил казий, — однако по содержанию письма ясно видно, что если с чьей-нибудь стороны будет предпринято какое-нибудь действие против его высочества, против властей или мулл, если падет подозрение на джадидизм, то подозреваемого немедленно надо схватить, независимо от того, раб он или хаджа, таджик или узбек.
— В отношении рабов в нашем тумене надо особо подумать, — сказал Урман-Палван. — В прежние времена наши купцы торговали с Россией. Они накупили много рабов и еще больше вырастили их у себя дома. Они теперь многочисленны. Около Дехнау Абдулладжана есть даже кишлак, названный «Рабы». Да и не только там.
— Что вы хотите? — спросил Хаит-амин.
— В отношении их принять особые меры.
— Но защитник шариата ясно сказал: хватать всех опасных. Разве это вам не ответ?
— Я не все сказал… — несколько растерялся Урман-Палван. — По-моему, нужно схватить и жестоко наказать рабов нашего туменя, не дожидаясь никаких их выступлений. При взыскании податей они уже проявляли неповиновение эмиру. Зачинщиками всяких безобразий при определении налогов тоже у нас в тумене были всегда рабы. У них за душой нет ни земли, ни воды, ни денег. Ведь неспроста рабов, живущих в Дехнау, пищавших по всякому поводу, прозвали «цыплятами».
Но один из участников собрания прервал Урман-Палвана:
— Деды их были рабами. С тех пор много воды утекло. Давно они ничем не отличаются от остальных. Какое основание у нас принимать по отношению к ним особые меры?
Урман-Палван рассердился:
