Фаина Гримберг - Анна Леопольдовна
Я была дома, когда из дворца пришло с курьером предписание мне покинуть Петербург и выехать из России в течение суток. Растерянная госпожа Сигезбек робко пыталась узнать причину столь поспешной высылки…
– Необходимо собраться, нанять дорожную карету… – бормотала она.
Однако же курьер возразил, что наутро (а прибыл он к нам в полдень) меня посадят на корабль, отплывающий в Данциг. Я спросила, касается ли данное распоряжение меня одной, или же высылают и госпожу Адеркас. Курьер сурово отвечал, что ему не известны никакие подробности, кроме тех, которые он уже сообщил.
Растерявшись вконец, госпожа Сигезбек приказала горничной укладывать мои платья. Я обмерла, подобно жене Лота, обратившейся в соляной столп. Я подумала о разлуке с Андреем. Нет, прежде я не понимала, насколько важно для меня видеть этого человека, быть вблизи от него, хотя бы в одном городе… Я прижала ладони к груди, чувствуя болезненный комок в горле… Госпожа Сигезбек что-то говорила, но я не слушала ее. Я не могла уйти в свою комнату (в самом ближайшем будущем – уже не мою!), там послушная горничная укладывала в дорожный сундук мои платья. Я побежала в оранжерею, где, к счастью моему, никого не оказалось. Я села на скамью, на которой столько раз сиживала рядом с Андреем; я закрыла лицо ладонями и заплакала.
Естественно, я не запомнила, сколько просидела в слезах и одиночестве. Я отняла ладони от лица, смиренно положила руки на колени, уже не плакала, разглядывала зеленые растения… Переливы и оттенки зеленого цвета заняли меня. Я смотрела прямо перед собой и пыталась не думать о случившемся. Внезапные быстрые мужские шаги заставили меня вздрогнуть. Неужели это Андрей? Это не мог быть он! Я встала навстречу приближавшимся шагам. Скоро я увидела господина Сигезбека, явно взволнованного. Он запыхался и махал мне рукой. Я побежала к нему, недоумевая, но уже не тревожась. Мне казалось, что самое худшее уже произошло.
Господин Сигезбек велел мне идти в дом. Я посмотрела на его лицо и ни о чем не стала спрашивать. Госпожа Сигезбек выглядела еще более взволнованной, нежели ее муж.
– Иди, иди скорее к себе, Элена! – Она едва не подталкивала меня в сторону моей комнаты. И снова я не спросила ни о чем.
В комнате мне прежде всего бросился в глаза сундук с поднятой крышкой и мои платья, брошенные на постель. И лишь затем я увидела принцессу, присевшую на стул у окна. Она увиделась мне задумчивой, грустной более обычного, но не встревоженной. Ее высочество сказала, что я должна ехать с ней сейчас же в Екатерингоф.
– Утром госпожа Адеркас должна будет отплыть на немецком торговом судне в Данциг, ее высылают из России…
– Меня также, – сказала я коротко и остановившись у двери, которую прикрыла за собой.
Принцесса глядела на меня детски растерянно, сжав губы так по-детски.
– Ты хочешь уехать? – спросила она, и в голосе прозвучали явственно удивление и обида.
– Нет, – отвечала я с чистой совестью, потому что я говорила правду, – я не хочу уезжать.
Она слабо вздохнула с облегчением.
– Тебя ни в чем не винят, – заговорила Ее высочество быстро, – я уже все знаю, но тебя ни в чем не винят. Императрица просто полагает, что ты как племянница госпожи Адеркас не можешь не последовать за своей тетушкой. Но ведь ты можешь! Ты можешь попросить у Ее величества позволения остаться. Мне было бы тяжело, грустно без тебя. Я обещаю: тебе не будет плохо в России, тебя никогда никто не обидит!..
Она смотрела испытующе. Я кивнула.
– Императрица уехала в Екатерингоф, чтобы избежать выслушивания заступничеств за госпожу Адеркас, которые легко могли бы тронуть сердце Ее величества. Но я хочу просить за тебя…
В карете принцессы мы подъехали к Екатерингофу, находящемуся в нескольких верстах от Петербурга и выстроенному в два этажа из дерева на каменном фундаменте. От моря прорыт канал, а на расположенном против дворца лесистом острове прорублена просека. Императрица намеревается создать здесь охотничий парк. Дворец построен итальянцем Трезини[79]. Посреди его проходит ветряной механизм, приводимый в действие установленным на крыше флюгером. Камер-юнкер проводил нас в нижнюю залу (в первом этаже), где перпендикулярный циркуль показывает малейшую перемену ветра. Нам пришлось долго ждать. Невольно мы взялись за руки и сидели на канапе, не разнимая рук. Я хочу быть откровенной. Мне было стыдно, потому что принцесса не могла знать, не могла догадаться, отчего я не хочу уезжать. Ее высочество, верно, полагает, будто мне просто хочется оставаться с ней и причина подобного желания – мои дружеские к ней чувства. Но у меня ведь нет права говорить об Андрее кому бы то ни было. Я имею право открывать свои тайны, однако наши встречи, беседы, поцелуи и объятия – это ведь и его тайна, и возможно, это его тайна в большей степени, нежели моя…
Все тот же камер-юнкер, войдя, объявил, что императрица примет Ее высочество в гостиной наверху. Обо мне он ничего не сказал, но принцесса пошла к лестнице, держа меня по-прежнему за руку. Он не препятствовал. В гостиной, скудно меблированной несколькими голландскими картинами и зеркалами, Ее величество ожидала нас, поместившись на простом стуле. Мы не сразу приметили обер-камергера, стоявшего у стены. Он заложил руки за спину и словно бы увлечен был рассматриванием картины, изображавшей парусное судно в открытом море. Занавеси на окне были отдернуты, и виден был остров, прорубленная в лесу просека и фарватер. В лесу много берез, покрытых снегом. Я вспомнила слова Эрнста Миниха, сказанные господину Сигезбеку. Граф говорил о Ее величестве и Бироне, что нигде в свете не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увеселении ли, в скорби ли совершенное участие…
Внезапно принцесса отпустила мою руку и порывисто бросилась к ногам императрицы. В первые мгновения я растерялась, затем также опустилась на колени… Принцесса громким голосом, показавшимся мне певучим, упрашивала Ее величество не отсылать меня. Императрица молчала. Обер-камергер повернулся от картины и смотрел на нас. Наконец, когда Ее высочество смолкла, он сказал просто, указав на меня большой рукой в коричневом с белой манжетой рукаве кафтана:
– Здесь, должно быть, любовная интрижка с каким-ни будь аптекарским помощником. После она пожалеет о собственной глупости.
Меня поразило, как грубо и просто высказал он, в сущности, некую истину. Разве нельзя было назвать «глупостью» мое чувство к Андрею, равно как и мое желание оставаться в России! Но эта истина оказывалась все же в своей грубости, в своей простоте, чрезвычайной ложью… Отчего происходило подобное раздвоение? Пожалуй, не могу объяснить. Я, конечно же, была глупа в своих поступках, но в своем чувстве я не была глупа. Мое чувство было истинным, правдивым, и потому грубая истина обер-камергера оказывалась по сути ложью…
– Нет, нет! – Принцесса поднялась с колен даже величественно. – Вы не смеете оскорблять ее! – Она повернулась к Бирону. – Мне будет грустно и тоскливо без нее. Вы хотите лишить меня близкой подруги вследствие чьей-то наглой клеветы. И я знаю, чьей! Я даже знаю, что гнусная эта клеве та касается меня!..
– Замолчи! – сумрачно произнесла императрица. Черты ее смугловатого лица казались тяжеловесными, даже несколько мужеподобными. – Я верю тебе, – продолжила она, глядя в упор на племянницу. – Но нельзя, чтобы все оставалось как было…
– Вы своими действиями разбили сердца влюбленных! – смело прервала речь Ее величества принцесса.
– Ваше высочество, – почтительно обратился к принцессе Бирон, – вы слишком хорошо думаете о людях. Мелочный разврат представляется вашим глазам чистой любовью, авантюристы-ласкатели видятся вам самыми искренними ваши ми друзьями…
– Вы не смеете так говорить, – холодно бросила принцесса.
– Я позволяю ей остаться при тебе. – Императрица говорила с принцессой и, не глядя на меня, махнула в мою сторону рукой…
Я поднялась с колен…
Ее высочество проводила меня в дом Сигезбеков. В карете мы держались за руки. Я чувствовала ее своей единственной подругой, истинно дорогой моему сердцу…
Тетушка Адеркас уже приехала к Сигезбекам и вместе с горничной укладывала свои платья. Принцесса объявила ей решение императрицы относительно меня. Тетушка с достоинством и неподдельной грустью просила Ее высочество не оставлять меня.
– Я никогда не оставлю мою милую Элену! – воскликнула принцесса. – Мы всегда будем вместе. А если она кого-ни будь полюбит, я устрою ее счастье. Вы не должны тревожиться о ней…
Госпожа Адеркас поникла головой.
После отъезда принцессы мы сели ужинать, но едва при касались к еде. Все было уложено. Тетушка и чета Сигезбек проговорили почти до рассвета. Я молчала. Тетушка умоляла Сигезбеков также не оставлять меня, заботиться обо мне и наставлять. Напоследок она неуверенно спросила, не решусь ли я все же уехать с ней. Я не имела ни сил, ни желания говорить. Я лишь покачала головой, скорее печально, нежели решительно.
