Дмитрий Дудко - Чеченец на баррикадах
Обзор книги Дмитрий Дудко - Чеченец на баррикадах
Дудко Дмитрий
Чеченец на баррикадах
Весенним днем 1844 года владикавказский поезд прибыл на Константиновский вокзал Города Святого Петра. Из вагона вышел чеченец — низенький, сухопарый, широкоплечий. Загорелое лицо обрамляла черная борода. Красная черкеска и бешмет были местами аккуратно заштопаны, но шашка, пистолет и кинжал блестели серебром. Из-под бурки выглядывала превосходная тульская винтовка. На груди красовался Георгиевский крест и две медали. Крест был «с джигитом», а не с орлом, какой часто давали мусульманам. Чеченец звался Казбек Малсагов и приехал поступать на службу в Американский корпус к фельдмаршалу Пестелю.
Горец вышел на привокзальную площадь. С пьедестала ее окидывал взглядом бронзовый Царь-Освободитель Константин, развернув перед собой план железной дороги, названной его именем. У пьедестала пристроились два лоточника, торговавшие гравированными портретами декабристов. У молодого веснушчатого парня были разложены одни республиканцы: американский правитель Рылеев, тобольский — Волконский, иркутский — Лунин, оба гетмана — Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, кавказский правитель имам Шамиль, полковник кавалергардов Анненков, усатый Якубович на слоне среди бородатых сикхов. И, разумеется, князь Пестель-Цареградский — штурмующий Константинополь и Хиву, встречающийся с эмиром в Чарджоу, принимающий капитуляцию британцев в Кабуле, рубящийся с ляхами и горцами. У степенного бородатого торговца, наоборот, лежали одни конституционалисты: премьер Никита Муравьев, председатель Народного Веча Батеньков, военный министр Трубецкой, адмирал Бестужев, столичный правитель Михаил Муравьев (прозванный мужиками Вешателем), московский — Пущин.
— И чего ты, Степаныч, одними муравьистами торгуешь? Вон как республиканцы бойко идут, — сказал парень.
— Разбойники они все. И гуляки навроде тебя, Ванька. Ты что заработаешь, то и пропьешь да с девками прогуляешь. А я, слава Богу, не в услужении, и недоимок за мной нет. Наживу пятьсот рублей, так и голос получу.
— А у кого пяти сотен нет, что, не люди? Мужики хоть одного выборщика от пятисот человек шлют, а мастеровые или торговцы вроде нас — ни одного.
— Правильно говоришь! — поддержал его кавказец. — В нашем вольном обществе пятьсот душ — у нас один голос. У князя Атажукова тоже один голос. Зачем так? У нас в горах земли мало, и та плохая. Хорошая земля на равнине, у князя Атажукова. Зачем ему столько земли? Чтобы его сын, бездельник Азембек, мог кутить в Петрограде? Аллах людей равными создал. Пусть князь отдаст половину земли, а лучше — всю землю, и мы никого не станем грабить.
Голос у чеченца был зычный, и вокруг них собралась небольшая толпа.
— Верно! Чечен, а все понимает.
— Я не совсем дикий! — улыбнулся горец и подозвал мальчишку-газетчика. — Эй, малец! Давай «Русскую правду». А «Северной пчелы» не надо, там одна брехня.
К чеченцу подошел хорошо одетый человек лет тридцати, с высоким лбом и непокорными вьющимися волосами. Под руку он держал красивую молодую женщину тех же лет.
— Салам алейкум, Казбек!
— Алейкум салам, Тарас!
Чеченец и малоросс крепко обнялись. С Пестелем они прошли от Хивы до Кабула, а неуемный Тарас в поисках вдохновения добрался с Якубовичем до Пенджаба.
— Знакомься, кунак: супруга моя, княжна Варенька Репнина.
— И я женился. Моя Патимат — не княжна, но все же дочь узденя. Говорят, ты у самого Пестеля невесту отбил?
— Павел Иванович — благороднейший человек. Если бы не он — этому браку не бывать. Все-таки княжна — и бывший крепостной, — сказала Варенька.
— Я теперь совсем паном стал, — улыбнулся Тарас. — Золотые часы вот ношу. И имение хоть небольшое, а свое. А в своей хате — своя правда и воля. Но все равно я за Пестеля.
— Мы оба пишем, Тарас рисует — от заказчиков отбоя нет. Так что проживем даже без поместья. Пусть республики боятся знатные бездельники! — бодро усмехнулась Варенька.
— А я вот богатым не стал. Трое детей, скота мало, земля совсем плохая. Вот я и приехал послужить в Американском корпусе. Не знаешь, где Пестеля найти?
— Он с Черниговским и Вятским полками стоит в лагерях на Выборгской стороне. Да погоди, успеешь за океан! Тут в Питере такое творится! Чуть не все фабрики бастуют. Сегодня мастеровые с демонстрацией пойдут к Вечу — избирательной реформы требовать. Чтобы у каждого голос был, а не только у богатых. И чтоб выбирали всех, а не только тех, у кого тридцать тысяч серебром. Сбор на Лиговском канале. Мы с Варенькой туда идем. А охранять шествие будет внутренняя народная стража.
— И я пойду! — загорелся Казбек. — За всю Чечню пойду, за весь Кавказ! Чтобы вся Россия была — одно вольное общество.
Лоточники переглянулись, сложили товар, отнесли на склад и вскоре вышли оттуда в сюртуках народных стражников и с ружьями за плечами. Ванька отправился на Лиговской канал, Степаныч — на Невский, к Гостинному двору.
Тарас с Варенькой и Казбек тоже пошли вдоль Лиговского. На углу Кузнечного переулка несколько прилично одетых господ ожесточенно спорили.
— Мы все еще отстаем от Европы! Четырнадцатого декабря только начали. Разве это европейская демократия? Константин самоуправствует во всю, а муравьисты его подпирают. Мыслимо ли такое в Англии, во Франции?
— Так ведь в вашей Англии с Францией до сих пор имущественный ценз. А у нас даже мастеровые требуют права голоса для всех. Это и значит — у России особый путь. Вот увидите, мы еще превзойдем Европу в народоправстве!
— Не спорьте, — сказал длинноволосый человек с худым болезненным лицом и неукротимым взором. — Россия первой в Европе придет к социализму. В этом и будет ее особый путь.
Тарас тут же указал на него чеченцу:
— Знакомься, Казбек: Виссарион Белинский, главный здешний критик. Сам ничего не пишет, зато всех ругает. Меня тоже — за то, что по-малорусски пишу.
— Да пишите вы по-хохлацки, но для своих украинских мужиков. А для образованных людей нужно писать по-русски. И не только. Ну как вас прочитает хотя бы этот горец?
— Вижу, ты умный человек. Скажи: что такое этот социализм? Одни его хвалят, другие ругают, — спросил Казбек.
— Социализм… То же, что народоправство, только гораздо лучше. Представь: везде одни вольные общества. Все вместе трудятся и живут вместе.
— Как рабочие в казарме?
— Нет. В большом доме — лучше княжеского дворца. Никаких бедных — все богатые. И никаких дармоедов кормить не надо. Тогда и работать можно будет по восемь часов. Останется время учиться, книги читать, в театр ходить…
