Алексей Меняйлов - Россия: Подноготная любви.
Но, как бы то ни было, концентрация неугодников в рекрутской армии была несравнимо выше, чем в армии, набранной по всеобщей воинской повинности.
Закваска неугодничества сквашивала все тесто армии - и не случайно такой человек, как Лев Толстой (в бытность свою храбрым артиллерийским офицером), видел, что русский солдат есть нечто прекрасное, в сущности, нечто прекраснейшее во всем мире. Вряд ли бы он восхитился войском июня 41-го, выпестованным сталинскими политруками, или войском Первой мировой.
Таким образом, термин "солдат" оказывается многозначным. Солдат может быть неугодником или, напротив, госверующим (например, в условиях оккупации иноземцами, как при Романовых). Поэтому, чтобы разобраться в сущности происходивших событий, всякий раз встречаясь с термином "солдат", надо каким-либо образом выяснить, какого типа он был.
Выяснить же состав можно, в частности, по тем событиям, которые притягиваются к тому или иному человеку - ведь ничто в этом мире не "случайно". Выяснить и распознать направленность чисток, совершаемых по указке начальствующих в стране…
"Па-а-арти-за-а-аны-ы-ы-ы!!!.."
Этот панический вопль над просторами России раздавался на многих языках.
Этим словом давились в диком кошмаре спускаемого под откос воинского эшелона, когда на, казалось бы, уже "своей" территории гитлеровцы в предсмертном ужасе, как в глаза смерти, смотрели на кувырком надвигающуюся русскую землю.
Итальянцы этим словом тоже давились, - вдосталь нарассуждавшись о своей цивилизаторской миссии и от души пограбив Россию, они целыми дивизиями поступали на кладбища, размеры которых поражали и поражают воображение.
Звучало это слово и на словацком - выбрался ли кто из тех, кто не перешел на сторону партизан?
По указке Гитлера французский полк добровольцев прибыл на русскую землю специально для борьбы с партизанами - о нем мало кто вспоминает: "о мертвых или хорошо или ничего".
Кричали и на румынском (много), и на венгерском, и на финском, и на испанском, и на норвежском - список длинен, но они все одинаково заходились от ужаса, провидя, похоже, на русской земле нечто более ужасное, чем просто биологическую смерть.
А за сто тридцать лет до того, в 1812-м, чуть иначе, но с тем же смыслом вопили другие - наполеоновцы: французы, поляки и все те же самые немцы, в ужасе бросая, если не успели бросить прежде, оружие, но не выпуская награбленного золота - погружаясь в ледяные воды Березины или зарываясь головой в снег, опять-таки перед смертью от бессилия вонзив зубы в русскую землю…
Так было в тылу завоевателей, где самостоятельно, вне указаний, сражалась численно весьма незначительная часть русских.
Там же, где царило иерархическое мышление, все происходило иначе.
В 1941 году во время первого этапа наступления гитлеровцев, при всем изобилии советских частей и подразделений у границ, при всем техническом преимуществе советского вооружения, происходили совершенно невероятные события.
Известно, что в заурядных войнах (типа Первой мировой, без сверхвождя) для успеха при наступлении необходим как минимум трехкратный численный перевес, иначе наступающие, захлебнувшись в собственной крови, позициями обороняющихся не овладеют. Но гитлеровцы, не только хуже вооруженные, но уступающие и по численности, проходили сквозь советские части, после очередных реформ в армии уже лишь частично состоявшие из этнических русских, как раскаленный нож сквозь масло, и за первые месяцы войны только до лагерей довели более 3,8 миллиона пленных! Эта цифра, если ее сравнить с численностью армии вторжения гитлеровцев (3,2 миллиона немцев) наводит на определенные размышления. Это тоже замалчивается: если бы из своих пушек, минометов, пулеметов, огнеметов, бомбометов, да что там - простых трехлинейных винтовок каждый будущий советский военнопленный убил или ранил хотя бы одного гитлеровца, то война не продвинулась бы вглубь России. Да что там, - если бы трое советских перед тем, как сдаться в плен (или перед тем, как их пинком швырнут в колонну рабов), спрятанным ножом или утаенной гранатой сообща убили хотя бы одного фрица, война была бы закончена в том же 1941 году!
Но этого не произошло, и война продолжалась. Русские исполнители сдавались десятками, сотнями, тысячами, десятками тысяч, сотнями тысяч, миллионами… А дивизии гитлеровцев - вооруженные захваченными советскими танками, заправленными трофейным топливом, заряженными трофейными же снарядами, которые по письменному или устному распоряжению Сталина были выложены на грунт буквально в нескольких метрах от границы, и, естественно, были захвачены в первые же часы, если не минуты войны - рвались вперед по дорогам, проложенным советскими пленными, при этом вешая и сжигая заживо жен сдававшихся, насилуя их невест и, как во времена предыдущей волны цивилизаторов России, Великой армии, превращая дома униженно кланяющихся в отхожие места. И все это в домах тех, кто даже десятой частью имевшегося вооружения мог уничтожить захватчиков десятки раз.
И так было бы - если бы армия состояла из неугодников…
Правда, к концу 1942-го сдаваться стали не так активно. Хотя даже в конце декабря 1944 года, когда было очевидно, что Гитлера задавили и что всех предателей расстреляют, и с точки зрения самосохранения сдаваться было гибельно, на сторону Гитлера "комсомольцы" переходили сотнями (так было, скажем, 25 декабря 1944 года в бою за укрепленный (!) плацдарм в Нейловине, на Одере Толстой Н. Д. Жертвы Ялты. М., 1996. С. 327).
Но в 41-м не только сдавались. Еще и бежали в собственный тыл.
Не случайно Сталин (образца 1942 года!) за спинами войск усилил заградительные отряды с пулеметами и подтвердил приказ расстреливать всех бегущих с передовой.
Казалось бы, правы те, кто утверждает, что русские - это трусы, которые если и победили в войне, то только из страха перед нечеловеческой жестокостью заградительных отрядов (состояли из коммунистов и уголовников). Отсюда следует, что выиграл войну лично товарищ Сталин, дегенеративный сын шлюхи и неустановленного отца; человек, который страстно не терпел неугодничества и всеми силами выкорчевывал его отовсюду, включая и кадровую армию.
А как же тогда массовый героизм, один из примеров которого - защита Брестской крепости, и не только ее? Как же тогда панические записи немецких офицеров о том, что русские умирают, но не сдаются? Как же предыдущая история войн с участием рекрутских солдат, как же действия новобранцев дивизии Неверовского? Возможно ли столь противоположное поведение - ведь за такой короткий срок, как несколько десятилетий, национальный характер не меняется? Если русские в волевом отношении действительно ничтожны, то это должно было проявиться в массовых сдачах в плен Наполеону и в войне 1812 года.
Но наибольшим для Наполеона потрясением было то, что русские, в отличие от европейцев и азиатов, в плен не сдавались.
Стойкость русских действительно потрясала.
Наполеон провел множество битв в разных частях света - и в Африке, и на Ближнем Востоке, и в Европе, он противостоял вождям различных национальностей, но всегда, всегда после простенького маневра противник почему-то пугался, руки с оружием у него опускались, и целые дивизии покорно ждали, пока их перережут. Или бросались бежать. Конечно, если Наполеону были нужны пленные, то сдавались - тысячами, десятками тысяч.
Но на Бородинском поле (да и до него, и после) все было иначе. Много часов шло сражение, трупы атаковавших и оборонявшихся поле уже не просто покрывали, но во множестве мест лежали в несколько слоев, создавая удобства для обороняющихся и трудности для наступающих, а вот пленных, обычно изобилующих в битвах с участием Наполеона, пленных - не было.
Наполеон привык любоваться колоннами плененных, причем даже не из нижних чинов, но из генералов и маршалов, вплоть до заискивающих королей и императоров, а на Бородине был принесен (не приведен, а принесен!) всего-навсего один генерал, да и тот несколько раз раненый, чуть живой, отнюдь не сдавшийся, но захваченный.
И так в 1812 году было не только при Бородине…
Русские армии, правда, отступали.
При границе их было две, но даже суммарная их численность была почти в три раза меньше численности компактно наступавших наполеоновцев. Естественно, русские армии, даже объединившись, не могли себе позволить генерального сражения даже из арифметических соображений - что говорить про возможности каждой из армий в отдельности.
И русские отступали, давая возможность Великой армии уменьшиться в размерах - за счет отставших больных, за счет убитых партизанами мародеров, за счет оставляемых в захваченных городах гарнизонов. Стратегия была проста: отступать, пока численность армий не сравняется.
Стратегия Наполеона тоже была предельно отчетливая - и противоположная. Ему, прежде всего, было необходимо не дать российским армиям соединиться, для чего быстрыми переходами надо было между ними вклиниться, и, навязав им сражение поодиночке, при грандиозном перевесе их, естественно, разгромить.
