Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова
— Комментариев на эти назначения у меня нет. — Добровский развёл руки в стороны. — Теперь — новость тревожная. На юге скапливаются значительные силы японцев. Похоже, генерал Ноги собирается пойти на выручку генералу Оку.
Добровский не ошибся: Ноги действительно двигался на помощь своему незадачливому коллеге. Человек предприимчивый, умный, хитрый, Ноги считал, что победа должна быть добыта любым способом, победителю прощается всё — обман, жестокость, трусость, коварство, пренебрежение нормами, обязывающими армию гуманно обращаться с пленными, и так далее. Ноги был достойным сыном Тенно[20], божественного микадо.
Стремясь сбить Куропаткина с толку, Ноги распространил слух, что собирается повернуть свои войска во Владивосток и взять его штурмом — это раз, и два — послал один японский эскадрон в полосу отчуждения КВЖД навести там шороху и цели своей достиг... Генерал Чичагов, начальник охраны дороги, у которого под командованием находилось двадцать пять тысяч человек, забил тревогу и стал бомбить Куропаткина телеграммами: «Японцы собираются захватить КВЖД, идут целыми полчищами», Куропаткин же, вместо того чтобы прикрикнуть на Чичагова, ослабил фронт, снял с него несколько сильных частей — в совокупности целый корпус — и перебросил в зону отчуждения.
Хитрецам, отмечавшим праздники рисовой лапшой, это только и надо было.
Хмурым утром семнадцатого февраля пять японских батальонов атаковали деревню Чжантань-Хенань. Плоские, скудно освещённые фигурки японских солдат передвигались по снегу, замирали, вскакивали, падали... Погромыхивала артиллерия.
Японцев подпустили совсем близко, так, что можно было различить их лица, и дружно ударили из пулемётов. Японцы бросили несколько дымовых шашек, прикрылись клубами вонючего сизого дыма и отступили.
В двенадцать часов дня они повторили атаку. Безуспешно. Седьмой полк бригады Добровского прочно удерживал деревню, сдавать её не собирался. К японцам тем временем подошло подкрепление, и они вновь двинулись на Чжантань-Хенань.
Половина фанз в деревне уже была разбита, на окраине горели сараи с углём, густой дым низко стелился над землёй, уносился в поле — уголь, если он разгорелся, будет полыхать долго, вонь его разъедала людям глаза и ноздри, из уцелевших фанз доносился ядрёный русский мат. Очередная атака японцев была также отбита.
Не спал Корнилов уже двое суток. К вечеру почувствовал: если он сейчас не прикорнёт хотя бы на полчаса, то свалится с ног. Он отполз в угол фанзы, где было устроено пулемётное гнездо, и ткнулся головой в кучу соломы. К нему по-пластунски подгрёбся Федяинов с бутылкой ханки, заткнутой кукурузным початком:
— Это вам, ваше высокоблагородие, если замерзать будете... Хотел достать спирта, но не удалось. Не обессудьте.
— Не обессужу, — тяжёлым, неповоротливым языком проговорил Корнилов, отпил немного из бутылки и закрыл глаза. — Разбуди меня через двадцать пять минут, Федяинов, ни позже, ни раньше, ладно?
— Есть! — Федяинов, лёжа на земляном полу фанзы, стукнул одним сапогом о другой.
Корнилов мигом погрузился в сон. Во сне он неожиданно увидел своего сына Димку, который умер совсем маленьким, — Корнилов, чтобы в душе не скапливалась горечь, не точила живую плоть, о нём вспоминал редко и, видно, был тем виноват перед малышом. Димка смотрел из сна на отца очень ясными, осмысленными глазами, улыбался укоризненно, вот он что-то произнёс, но Корнилов его голоса не услышал, рванулся к нему, тот, отодвинувшись от отца, отрицательно качнул головой и исчез — словно бы растаял в пространстве. Подполковник вскинулся и протёр глаза.
— Вы чего, ваше высокоблагородие? — Федяинов осуждающе покачал головой. — Чего вскинулись? Вам отдохнуть надо, на вас лица нет — весь серый...
Подполковник усмехнулся:
— М-да, японцы дадут отдохнуть... В полную меру. И ещё добавят. Чтобы нам лучше жилось. — Он огляделся. — Ну, что там разведчики?
Сведения, принесённые разведчиками, были неутешительны: с юга к японцам продолжали поступать подкрепления.
Через несколько минут далеко за горбатыми сопками задушенно рявкнуло орудие, в воздухе что-то заскрипело, словно по небу пронеслась телега с несмазанными колёсами, и в семидесяти метрах от крайней фанзы лёг снаряд. В небо полетели чёрные спёкшиеся комки снега и чёрные оковалухи земли. Начался очередной артиллерийский обстрел Чжантань-Хенань.
— В покое они нас не оставят, — проговорил Корнилов с сожалением, — в конце концов выкурят из деревни.
Через два часа в деревне не осталось ни одной целой фанзы.
— Пристрелялись косоглазые! — восхищённо произнёс Добровский.
— Деревню придётся оставить, — повторил свою мысль Корнилов.
— Придётся, — согласился Добровский, — слишком уж точно они лупят.
К вечеру из штаба Куропаткина пришло сообщение: Добровского отзывали из бригады, он получил повышение — теперь будет возглавлять резерв Второй армии.
— Тьфу! — отплюнулся горячий поляк. — Не дали вволю повоевать. Принимайте, Лавр Георгиевич, бригаду как старший по должности.
— Я готов драться дальше, — вытянулся Корнилов.
— Драться не надо. «Бабушка в галошах» отдала приказ о всеобщем отступлении. Собирайте бригаду и перебрасывайте её к Мукдену.
Отходили под гулкими взрывами «шимозы». Эти «чемоданы» рвались прямо в облаках и поливали головы людей раскалённым свинцом. Иногда шрапнель ложилась так густо, что превращала землю в камень — она твердела, набитая свинцом, спекалась на глазах, на ней ничто уже не могло расти — ни трава, ни кусты.
За собою Корнилов вёл два полка бригады — первый и третий, второй полк по распоряжению «бабушки в галошах» был передан в отряд генерала Чурина. Куропаткин решил, что надо создать летучие отряды, которые и днём и ночью тревожили бы японцев чувствительными щипками. Проку от этих отрядов не было никакого, а вот дыры в линии фронта появлялись регулярно. Второй полк бросать было нельзя, и Корнилов послал к Чурину подпоручика — офицера для особых поручений.
Весь путь отхода подполковник разбил на несколько этапов. Первый отрезок — до деревни Унтогунь.
Над землёй носились чёрные быстрые птицы, нестройно галдящие, суматошные, иногда какая-нибудь их них попадала под охлест «шимозы», билась, орошала воздух кровью и впечатывалась в землю.
Невооружённым глазом было видно, что проигрывают они войну бездарно — так бездарно, что на глазах от досады, обиды, унижения невольно наворачиваются слёзы, и всё на свете, в том числе и сама война, делалось солдатам безразличным.
От постоянной опасности, от одуряющего кислого духа пироксилина и мелинита, от взрывов, хлопков «шимозы» и собственной шрапнели внутри у человека притупляется всё, он перестаёт чувствовать даже боль, что же касается своей безопасности, то о ней он даже не думает. И Корнилов не думал бы — был бы таким, как и все, безучастным, равнодушным к собственной судьбе, но ответственность за других не позволяла ему расслабляться.
Он шёл вместе с двумя полками (впрочем, если эти два полка слить в один, то всё равно полновесной единицы не получилось бы, постукивал по земле палкой и думал... собственно, ни о чём он не думал. Даже о Таисии Владимировне не думал.
Жизнь эта прекрасная, недоступная осталась там, далеко-далеко, за горизонтом, за пределами времени. Японцы продолжали обстреливать бригаду, но на стрельбу эту уже никто не обращал внимания — стрельба была как неприятное, но обязательное, само собою разумеющееся условие отхода. Для безопасности Корнилов выдвинул несколько охотничьих команд по бокам бригады, одну команду послал вперёд, другую, усиленную, отправил прикрывать хвост колонны.
К вечеру подошли к деревне Вазые. Плюгавенькая деревушка, полтора десятка фанз, прикрытых густыми деревьями, но огонь из неё японцы вели такой плотный, что два полка должны были немедленно зарыться в землю, чтобы не погибнуть.
— Взять деревню! — скомандовал Корнилов.
Её взяли с лёту, на одном дыхании, молча — японцы даже не поняли, почему глохли их пулемёты.
В сумерках, уже в пятом часу вечера, в деревню прискакал на коне генерал. Сопровождал его только ординарец. Генерал — фамилия его была Соллогуб — устало покрутил серой седеющей головой, оглядел японские трупы, валявшиеся около фанз, и похвалил Корнилова:
— Молодец, подполковник!
Корнилов вытянулся и по всей форме, как и положено в армии, доложил, что согласно плану отступления, выводит два полка.
— Вижу, вижу, подполковник. — Соллогуб одобрительно наклонил голову. — Желаю вам удачи! — Генерал помялся немного, пощёлкал пальцами: — У меня к вам просьба, подполковник...
— Я — начальник штаба бригады, — перебил его Корнилов, — предлагаю вам взять командование вверенными мне частями на себя...
