Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова
Труднее всего пришлось в Сеистане, где сидели англичане и ощущали себя хозяевами.
Англичане возводили в Сеистане железную дорогу, имевшую военное значение, и это беспокоило русских.
Имелось на персидской карте пятно, совершенно белое, ничем не заполненное, которое очень интересовало Корнилова: Белуджистан. Соваться туда было опасно — могли убить, но сведения о Белуджистане собрать надо было обязательно.
Помогли купцы, которые беспрепятственно ходили в Белуджистан и обратно, они рассказали Корнилову много ценного.
Удалось подполковнику изучить строящуюся англичанами дорогу основательно, и в очередном своём сообщении начальству он писал: «На всём 875-вёрстном протяжении пути до Нусретабада, главного города в Сеистане, устроено 30 станций с помещениями для путешественников, проходящих караванов, почтарей и милиционеров, набранных из местных белуджей для охраны караванов в пути. Почти на всех станциях устроены укреплённые рабаты в виде небольших, азиатского вида фортов, которые, служа убежищем для караванов, представляют готовые этапы на случай, если бы Нушкинской дорогой пришлось воспользоваться для передвижения войск. На некоторых из станций устроены склады продовольственных запасов, фуража и английских товаров для продажи караванам и белуджам, кочевья которых стали появляться близ станций». Однако Корнилов нашёл в «чугунке» много слабых мест. «Путь колёсный, — написал он, — но вследствие недостаточного снабжения водой, годной для питья, и полного отсутствия местных продовольственных средств он пригоден только для продвижения небольших конных партий, движение сколько-нибудь значительного отряда будет сопряжено с весьма тяжёлыми, почти непреодолимыми трудностями».
Вернулся Корнилов в Ташкент весной, когда в горах размыло дороги, холодное небо поголубело, погорячело, в нём появились не только тёплые краски, но и караваны птиц, уходящих домой, на север.
Часть вторая
СВЕЖИЙ ВЕТЕР НАД УТРЕННЕЙ РЕКОЙ
том, что между Россией и Японией началась война, Корнилов узнал в очередной командировке.
Япония подготовилась к войне основательно — ещё за три года до боевых действий японские шпионы так плотно наводнили Россию, что куда ни глянь в Хабаровске или во Владивостоке — обязательно увидишь лукавую физиономию «анаты».
Один английский торговец, поставлявший товары во Владивосток, имел там своего слугу-японца, человека услужливого, верного, молившегося на своего хозяина. Японец научился предугадывать все его желания, дело дошло до того, что британцу даже казалось, что он не только подружился, но и породнился со своим слугой.
В январе 1904 года японец пришёл к хозяину и сообщил, что на работу больше не явится.
— Как так? — ахнул британец.
— А так, — жёстко ответил слуга и, чётко развернувшись, как солдат на плацу, покинул хозяйский дом.
Англичанин прокричал ему вслед, что готов повысить жалованье, но слуга в ответ лишь пренебрежительно махнул рукой.
Изумлению британца не было пределов: он не думал, даже не предполагал, что слуга может себя так повести. Но он изумился ещё больше, когда в Токио, на одной из оживлённых улиц встретил слугу в форме капитана генерального штаба японской армии.
Во Владивостоке японские разведчики работали разносчиками зелени и брадобреями, официантами и грузчиками, продавцами в модных магазинах и кольщиками льда при ресторанных кухнях, доставщиками угля в офицерские дома и мусорщиками. В Хабаровске японских шпионов было ещё больше, чем во Владивостоке.
Но больше всего их оказалось в Порт-Артуре. Могущественный Витте[17], чьи заслуги перед Россией нельзя было переоценить, перевёл из Владивостока в Порт-Артур главные силы флота — тяжёлые броненосцы и минную флотилию, несмотря на то, что там была и бухта очень сложная, с «кручёным» фарватером, и полностью отсутствовала ремонтная база.
Бригада же крейсеров по высочайшему повелению министра была оставлена во Владивостоке — таким образом флот к началу войны оказался раздроблен, разобщён, что очень устраивало японцев.
Те корабли, которые Витте перебросил в Порт-Артур, узкоглазые разведчики ни на минуту не выпускали из виду. Руководил «анатами» в Порт-Артуре помощник начальника Третьей японской армии, который выдавал себя за подрядчика по очистке города от нечистот и, густо облепленный зелёными сортирными мухами, разъезжал по городу на большой вонючей бочке и ведром вычерпывал дерьмо из переполненных нужников. Делал он это очень вдохновенно и ловко, а заодно также вдохновенно и ловко срисовывал укрепления — его «кроки» с пушечных редутов и крепостных стен были очень точные. Особенно ассенизатора интересовали погреба, в которых хранились артиллерийские снаряды.
Когда начались боевые действия, орудия генерала Ноги очень точно били по оборонительным узлам Порт-Артура — сложилось такое впечатление, что японские пушки пристрелялись по квадратам ещё до того, как город был построен.
В публичных домах опасным шпионским ремеслом занимались проститутки — из карманов офицеров они выуживали всё, вплоть до расчёсок и ключей от квартир. Тем же занимались владельцы курилен и сутенёры, продавцы скобяных лавок и владельцы огородов, поставлявших редиску к барским столам. Порт-Артур был наводнён шпионами.
Японцы очень точно — щёлкая бухгалтерскими костяшками и перенося данные на бумагу, — посчитали, что российские железные дороги могут пропускать в день не более трёх воинских эшелонов, и вообще, максимум, что можно доверить кривым чугунным рельсам России, — это перевозку муки, угля и дров... Однако узкоглазые ошиблись: наша дорога совершенно легко пропускала по девять эшелонов в день, воинские соединения шли по «железке» со всем своим скарбом, с неповоротливыми тыловыми хозяйствами, и довольно скоро в Порт-Артуре оказался миллион с четвертью солдат — огромная цифра! — и двадцать три тысячи офицеров.
Япония начала войну, имея под своим флагом двести пятьдесят тысяч человек пехоты, одиннадцать тысяч кавалерии и девятьсот орудий.
Что же касается нашего пополнения, то, когда стали разбираться в Порт-Артуре с новобранцами, оказалось, что пятьдесят с лишним тысяч человек из прибывших (точная цифра — 52 340 человек) не могут держать в руках оружие и ходить в атаки. Это были обычные «болезные» люди, полуинвалиды, попадались среди новобранцев и обычные деревенские дурачки с открытыми ртами, в уголках которых пузырилась слюна, а на языке бугрилась пена. А их экипировали по полной программе — одели, обули, перевезли за многие тысячи километров, но поставить в строй не смогли — они сделались «обыкновенным ярмом», как подметили иностранные военные наблюдатели.
И вообще, у армии авторитет уже был не тот, что, допустим, во времена Шипки и Плевны[18] или азиатских походов генерала Скобелева[19], — её бросали то в одно сомнительное мероприятие, то в другое, она давила мужицкие и рабочие бунты, в адрес солдат неслись проклятия, а после того как армия сыграла в девятьсот пятом — девятьсот седьмом годах роль сурового карателя, авторитет человека в погонах вообще рухнул. Не должна была армия идти против своего народа, но она пошла. Это случилось уже позже, после Русско-японской войны, но основы пренебрежения к солдатским и офицерским погонам были заложены за пять, максимум за семь лет до войны.
Генерал Куропаткин умел хорошо ездить на лошади, ловко танцевал мазурки, любил путешествовать и интересно об этом рассказывать, но военачальником он оказался никаким — это окончательно выяснилось в пору боевых действий с японцами. Более растерянного, смятого, даже испуганного человека на фронте не было, зачастую он просто не знал, что делать.
Толковых офицеров на фронте также не хватало. Корнилов несколько раз подавал рапорт о переводе в действующую армию, получал отказы и снова садился писать бумагу о переводе... В конце концов он был направлен на фронт, в штаб Первой стрелковой бригады. Бригадой командовал генерал-майор Добровский.
Куропаткин делал ошибку за ошибкой, принимал неверные решения, чаще планировал отступления, чем наступления, чем вызывал ярость не только у офицеров, но и у солдат.
— Куропатка — птичка для косоглазых безвредная, лишний раз не клюнет, — горько посмеивались солдаты в окопах, — даже муху обидеть побоится, не то что япону мать... Что же касается нас, то... — солдаты невольно вздыхали, — а-а, лучше об этом не говорить вовсе.
Проиграв все битвы, выпавшие на его долю, Куропаткин по реке Хуньхэ отступил к Мукдену. Генерал Стессель к этой поре благополучно подготовил сдачу Порт-Артура. Дело дошло до того, что не только командующие армиями, — как, например, генерал Гриппенберг, но даже командиры корпусов — Церпицкий, Штакельберг — начали принимать решения самостоятельно и, когда Куропаткин отдавал приказ отходить, наоборот, яростно бросались на неприятеля в атаку.
