Афанасий Коптелов - Великое кочевье
Миликей хлопнул руками по бедрам и закричал:
— Что ж ты, гром тебя расшиби, мне раньше не сказал?! Что ты молчал, спрашиваю? Искать надо бандита, задержать!
— Густой лес, ночь темная… Где найдешь? День пройдет, месяц пройдет — худой человек нос покажет, тогда… ух! — Сжав пальцы, Борлай потряс кулаком. — Какой-то бай стрелял… Скоро перевыборы… Не хотят в Совет пустить… Боятся.
Миликей бросился к переметным сумам, извлек оттуда берестяной туесок со льдом и пучок темных водорослей.
— Я домой приеду — брата в больницу повезу, — продолжал Борлай.
— До больницы дальний путь. Дай-ко я водичкой из горячих ключей помочу да травки тамошней приложу. Враз затянет рану.
Борлай помогал брату снимать шубу.
— В Агаше тоже богатеи злобствуют, — продолжал Миликей. — Жаль, что в партизанское время мы их не приструнили. Теперь на нас же рычат. Ну ничего, голосу их полишали всех.
Борлай осторожно отдирал опояску, присохшую к плечу брата. Раненый, закрыв лицо рукой, едва одерживал стон.
— Конь-то выплыл? — спросила Макрида Ивановна прерывающимся голосом.
— Выплыл, выплыл. Что ему сделается?
— Из сумины платки достаньте… белые… Перевяжите рану мужику.
Сделав перевязку, опять все уселись между кострами. Борлай перекидывал вопросительный взгляд с бледного лба Макриды Ивановны на раскрасневшееся лицо Миликея, пока тот не понял его и не заговорил:
— От простуды у нее ноги отымались. Вот и возил лечить на горячие ключи.
Он старательно, не спеша выговаривал слова, чтобы все было ясно.
Женщина устало подняла веки, тепло взглянула на алтайца и закрыла глаза.
Дрожь постепенно покидала ее. На душе стало легче, спокойнее.
Кивнув головой на реку, Борлай спросил Охлупнева:
— Знаете, откуда взялась вода?
— Известно, из-подо льда со всех сторон в озеро стекается, — ответил Миликей Никандрович.
— Нет, реку Сартакпай провел.
— Кто? Кто он такой?
Макрида Ивановна открыла глаза и прислушалась.
— Сартакпай — хороший богатырь. Человек такой сильный, — рассказывал Борлай. — Раньше на Алтае не было рек. Трава не росла. Как человеку жить? Чем скот кормить? Человеку без воды нельзя. Вот Сартакпай вздумал провести реки. Прочертил пальцем — пошла Катунь, прочертил другим — полилась Бия. Мало. Надо больше рек. Сартакпай ткнул пальцем около этих гор — натекла вода к ногтю: вот это озеро. Повел Сартакпай пальцем по горам — река за ним помчалась.
— Хорошая сказка! — сказал Миликей Никандрович. — Значит, не бог, а богатырь проложил путь-дорогу для воды.
— Человек, что надо, все может сделать, — хитровато улыбнулся Борлай, повторяя слова Суртаева.
«Дельно говорит, — отметила Макрида Ивановна. — Умный мужик».
Токушев продолжал рассказывать о Сартакпае: как он тропы в горах прокладывал, как мосты через реки строил, как поймал молнию и зажал в расщеп высокого дерева, чтобы всю ночь сиял свет.
— Вот это здорово! Вот это молодец! — восхищался Миликей Никандрович. — У нас, ясны горы, председатель Евграф Герасимович тоже грозится молнию поймать. Говорит: «Запрудим речку, поставим машины, и они погонят электричество по проволоке». Вот как! Только машин таких расстараться еще не может. В Москву писал, ответили: «Повремените годочка два-три, покамест индустриализация развернется».
Макрида Ивановна прислушивалась к разговору, но постепенно приятное забытье овладело ею, и она прилегла на мягкие, пахучие пихтовые ветки и заснула.
Миликей Никандрович добавил дров в костры, Борлай помог брату отодвинуться подальше от огней.
Неподалеку стояла старая пихта. Нижние ветки ее подсохли, огонь перепрыгнул на них и, с треском рванувшись вверх, осыпал людей мелкими, как пыль, искрами.
— Ой, батюшки! Погубили деревину! — пожалел Охлупнев пихту и стал палкой отодвигать костер от других деревьев.
Пихта догорала. Огонь столбом взлетел высоко в сумрачное небо.
Макрида Ивановна и Байрым Токушев уже спали на прогретой земле.
Глава четырнадцатая
Тяжелое, цвета древесной золы, лохматое покрывало сначала затянуло весь небосклон, потом опустилось в долину. Не видно ни гор, ни лесов. Скрыты дали.
Мрачно на душе Сапога Тыдыкова. Что ни утро, то новая неприятная весть летела к нему. Говорухин уехал из областного города, и никто не мог сказать, когда он вернется. В аймачном земельном отделе говорили, что землемеры в первую очередь отведут землю не ему, Сапогу Тыдыкову, а товариществу. Из военкомата, куда он послал письмо с просьбой взять его конный завод под свою защиту, даже не ответили. По кочевьям ездили люди, собиравшие членские взносы в потребительское общество. В долине появился свой кооператив. Чумара Камзаева выбрали председателем, построили лавку. Его, Сапога Тыдыкова, не только не спросили об этом, но даже членские взносы от него отказались принять.
На исходе дня, когда Сапог сидел у очага и курил так жадно, что жены не успевали набивать трубки, в юрту вполз Ногон и, тряся бороденкой, прошамкал:
— Байрыма привезли с пробитым плечом.
— Знаю, — нетерпеливо обрезал хозяин. — Что говорят об этом в аилах?
Голос старого прислужника стал еще шепелявее:
— Говорят, что стрелял не вор.
— Испугались или нет, спрашиваю?
— Нынче их, Большой Человек, ничем не испугаешь.
— О Токушевых что говорят?
— Больше жалеют их, мудрый человек. Говорят: «Заботливые о народе — и такое им несчастье!» — бормотал старик и позади себя одной рукой приподымал толстую кошму, которой был закрыт выход.
Каменное лицо Сапога вдруг вспыхнуло.
— Уходи к шайтану, дурак!
Медная с нефритовым чубуком трубка ударилась о кошму, которая опустилась позади старого прислужника, успевшего выскользнуть во двор. Грудь Сапога распирала одышка:
«Теленок паршивый… Понадеялся на него, истратился… На самой первой красавице его женил».
Он без конца курил, беспокойно пощипывая пышную кисть на шапке.
В таком настроении и застал его Копшолай. По желтому лицу и тревожно округлившимся глазам гостя Сапог понял, что сосед привез тоже нерадостную новость.
— Слышал, Большой Человек, что с нами делают? — спросил тот почтительно, оставаясь на ногах.
— Нет. А что они опять удумали? — раздраженно осведомился Сапог, зная, что только разящая новость могла поднять этого тучного лежебоку из его берлоги. — Садись.
— Голоса у нас отобрали.
— Голоса? Как можно у живого человека голос отобрать?
Хотел недоверчиво улыбнуться, но губы не повиновались.
— Все будут выбирать новый сельсовет, а нас с тобой не пустят на собрание. Сам был в Совете, сказали: «У тебя голоса нет».
Короткие ноги Копшолая подогнулись, и он нерешительно сел.
— Я думал, что шутят, и крикнул: «Вот какой у меня голос!» А они — свое: «Ты не имешь права говорить, а если вздумаешь на собрание прийти, в тюрьму отвезем».
Стало ясно, что Копшолай не врет и не путает.
Подергивая плечами, Сапог вскочил.
— У меня голос не отберут. Нет… Я в Новосибирск поеду, в Москву…
Крепко веря в свою изворотливость и могущество, Тыдыков все же не надеялся на быстрый успех. Горькое сомнение точило грудь.
Одевшись в потрепанную шубу, он поехал в сельсовет.
Возле старого тракта — одинокая изба. Там сельский Совет. У коновязей стояло несколько десятков лошадей. Сапогу не понравилось это. В неудачное время приехал. Наверно, опять созвали бедноту на собрание. Это видно по седлам: простые деревяшки, едва прикрытые кошмой.
В избе было так тесно, что некуда ногу поставить, — по всему полу, плечом к плечу, сидели алтайцы, над ними — тучи дыма. Раскаленная железная печка, на которой сушился листовой табак, наполняла комнату горьким чадом.
При появлении Сапога никто даже не шевельнулся, никто не ответил на приветствие. Переполненной комнатой завладела странная тишина, не имевшая ничего общего с былой почтительностью к баю. Пробравшись к столу, за которым почему-то сидел Аргачи, Сапог спросил:
— Добрый человек, а где уважаемый секретарь сельского Совета?
— Я сейчас работаю секретарем, — ответил с достоинством Аргачи, глядя на посетителя.
— Вот не слышал о перемене!.. Ты парень хороший. Меня знаешь, поймешь…
— А тут и понимать нечего. Все давно ясно, — Аргачи быстро перебрал бумаги и одну подал Сапогу. — Получи и распишись.
— Что — получи? — высокомерно осведомился тот, глядя поверх головы своего вчерашнего пастуха.
— Извещение. Налог прибавили, как на лишенного права голоса.
Тыдыков выхватил бумажку, пробежал по ней главами, скомкав, кинул секретарю в лицо:
— Голос отбирать?! Врешь, галчонок тонконогий, не отберешь! Я с тобой и разговаривать не стану.
