Сири Джеймс - Потерянные мемуары Джейн Остин
Выдавались и удачные дни, когда слова лились, словно дождь с крыши, и перо мое едва поспевало за мыслями, дни, когда речи и поступки персонажей, казалось, стекали прямо с моих пальцев — просто переносились из головы на кончик пера, с пера на бумагу без сколько-либо заметных усилий.
Мои герои продолжали говорить друг с другом у меня в воображении, даже когда я не работала. По-видимому, им было все равно, где я нахожусь — обедаю за столом или сижу в гостиной, штопая носки или зашивая одежду для бедных. Внезапно кусочек диалога или остроумный поворот фразы приходили мне на ум, и я со смехом отбрасывала вилку или иглу и бежала к столу, чтобы записать свежий перл, прежде чем мимолетная мысль канет в небытие.
Когда в комнату, где я работала, входил кто-то из прислуги или заглядывал с визитом кто-либо, не принадлежащий к близким родственникам, я быстро прятала исписанные страницы и бралась за рукоделие, опасаясь, что меня застанут за сочинительством. Между прихожей и службами[43] находилась дверь, которая распахивалась в обе стороны. Открывалась она со скрипом, и я приветствовала это маленький недочет, не позволяя его исправить, поскольку он извещал меня о появлении гостей.
Времена года сменяли друг друга. Облетело лето, пришел и ушел Михайлов день, и наступила осень с ее проливными дождями, пронизывающими ветрами и вихрями хрупких коричневых листьев. Вскоре тихий снежок посыпался за нашими окнами. Мне говорили потом, что наше первое Рождество в Чотоне отпраздновали радостно и весело, а зима 1810 года выдалась очень холодной и сухой, но точно сказать не могу, так я была увлечена сочинительством.
Время от времени заезжал Генри, когда банковские дела приводили его в Олтон, пару раз он брал на прогулку меня и Кассандру. Осенью нас навестил Эдвард, захватив с собой старшую дочь Фанни. Шестнадцатилетняя Фанни была прелестной девушкой, одной из радостей моей жизни. После смерти матери она стала отцу преданным и неоценимым другом, и мы неизменно наслаждались обществом их обоих.
Днем я часто ходила с Мартой или Кассандрой по магазинам в Олтоне или прогуливалась к одному из многочисленных прудов или к ручью за дорогой. Я смутно припоминаю, как несколько раз проведывала арендаторов Эдварда, Мидлтонов, прекрасных людей, чьи имена я одолжила для персонажей своей книги.[44] Но главным образом мы жили в уединении. В наш семейный быт редко вторгались друзья или соседи, и все мои мысли принадлежали работе.
Эта работа, в силу своей специфики, часто воскрешала воспоминания о некоем джентльмене: воспоминания, которые я вновь и вновь стремилась изгнать из памяти.
Когда я перелистнула календарь с февраля на март, то поняла, что с тех пор, как я в последний раз видела мистера Эшфорда, прошло десять месяцев.
«Должно быть, он уже женат», — предположила я, и у меня свело живот при одной мысли об этом.
Домоправительница в Пембрук-холле сказала, что бракосочетание назначено на следующий год, но на какую дату? Образ мистера Эшфорда, навеки связанного с незрелой, жеманной Изабеллой, вызвал новый укол боли в моей груди.
«Надеюсь, она до смерти надоест ему, — мелочно подумала я. — Мне все равно, что с ними станется. Я не буду беспокоиться об этом».
У меня есть работа, дом, семья. Я в жизни не чувствовала себя счастливее. Ни в чем ином я никогда не нуждалась.
Внеся последние исправления в роман, я начала вслух читать его домочадцам.
— Чудесная книга! — восторженно воскликнула Марта однажды вечером. — Кажется, что женщины в твоей истории живут и дышат. Элинор замечательный человек, а Марианной я просто восхищаюсь. Но меня не покидает ощущение, что мужчины очень дурны.
— Несомненно, они дурны, — согласилась матушка, покачав головой, и вернулась к вышивке. — Полковник Брэндон, кажется, неплох. Но Эдвард и Уиллоби, мужчины, которые пленили сердца твоих леди, оба обручены с другими женщинами! Настоящие мерзавцы!
— Вы еще не все слышали, матушка, — возразила Кассандра, бросив на меня понимающий взгляд. — Возможно, их поступкам есть причина, объяснение, которое откроет все и приведет к доброму исходу.
— Это вряд ли, — отрезала матушка. — Особенно в случае Уиллоби. А он сперва мне так понравился!
— И мне, — со вздохом призналась Марта.
— Он был совершенно замечательным, — согласилась Кассандра.
— Так и задумано, он должен нравиться людям, — сказала я. — Я всячески старалась сотворить его обаятельным, образованным, умным, красивым, нежным — наделить его всеми качествами, какие Марианна с ее романтической чувствительностью могла пожелать найти в мужчине, — чтобы вы могли понять и не осудить ее увлечение.
— А он без объяснений оставил ее! — рявкнула матушка. — И уехал, чтоб жениться на другой. Ужасный, ужасный человек! Что заставило тебя написать такое?
— У Джейн светлая голова, мама, — произнесла Кассандра, заботливо взглянув на меня.
Я быстро отвернулась, надеясь, что другие не заметят даже следа страдания в моих глазах. Матушка и Марта ничего не знали о мистере Эшфорде, и я хотела, чтобы они навсегда остались в неведении.
— Что ж, она воспользовалась светлой головой, чтобы создать очень темную историю, если вас интересует мое мнение! — воскликнула матушка. — Очень темную. Как будто прошлых ошибок Уиллоби недостаточно, ты заставляешь его к тому же совершать поступки, которые невозможно простить! А то письмо, которое он написал Марианне, порывая с ней, будто она — ничто! Я в жизни не слыхала о более жестокой и бесчеловечной вещи. Я всем сердцем ей сопереживаю, Джейн. Когда она заплакала, на мои глаза навернулись слезы, настоящие слезы, честное слово.
— Рада слышать, мама, — с чувством ответила я, — Несомненно, вы не могли удостоить мою работу более высокой похвалы.
— Да где ж тут похвала, — закричала матушка, — когда я говорю тебе, что ненавижу мерзавца?
— Он подлинный мошенник, Джейн, — согласилась Кассандра.
— Негодяй из негодяев! — вторила ей Марта. — Не могла бы ты быть снисходительнее к нему, хоть самую малость?
— Не могла бы и не стану, — начала настаивать я. — Уиллоби таков, каков есть. Мир полон мошенников и негодяев. Пусть лучше Марианна узнает об этом в семнадцать лет и извлечет пользу из своих ошибок.
— По-моему, ты совершенно безжалостна к несчастной, — сказала матушка.
Я не согласилась. Но когда мы прочли остаток книги, я задумалась, не затуманила ли мои суждения злость на собственную судьбу. Даже я нашла Уиллоби настолько презренным, что в конце концов решила хоть немного обелить его. В одиннадцатом часу, к радости всех домочадцев, я вставила сцену, где Уиллоби возвращается, чтобы извиниться.
— Спасибо, Джейн, — с облегчением сказала Кассандра, когда я прочла только что написанную сцену вслух. — Мне стало намного лучше.
— И мне, — согласилась Марта, смахивая слезу. — Хоть Уиллоби и вел себя непростительно, приятно знать, что он искренне любил Марианну и глубоко сожалеет о своих поступках.
— И все же я считаю, что книга стала бы во всех отношениях лучше, если бы он вообще не женился на другой женщине! — страстно воскликнула матушка. — Право слово, я не понимаю, как ты поступишь, Джейн. Ты же знаешь, мы все ждем счастливого конца. Но какой счастливый конец возможен для бедной Марианны, даже если она не умрет от разбитого сердца?..
— Вы не забыли о полковнике Брэндоне? — спокойно перебила ее Кассандра. — Он любил Марианну с самого начала.
— Ах да! — ответила матушка и на мгновение задумалась. — Понимаю. Понимаю. Что ж, отличная мысль. Полковник Брэндон — настоящее сокровище.
— Я сама бы упала ему на грудь, войди он в эту дверь, — засмеялась Марта.
— Джейн обещала, что ее книги будут кончаться по меньшей мере одной свадьбой, — сказала Кассандра, — а если получится, то и двумя.
— Но как же Элинор? — с внезапным отчаянием воскликнула матушка, и рука ее взлетела к горлу.
— Да, милая, милая Элинор? — спросила Марта.
— Как ты намерена поступить с ней, Джейн? — вздохнула матушка и безнадежно махнула рукой. — Ее Эдвард практически женат на Люси Стил.
Печаль кольнула мое сердце, но я заставила себя улыбнуться.
— Не беспокойтесь. Вы дождетесь счастливого конца, слово чести.
Я завершила книгу ранней весной, счастливо, как и обещала. Мои семейные критики казались весьма довольными и подбивали меня отдать ее Генри, чтобы посмотреть, не удастся ли ему опубликовать рукопись.
Я трепетала при одной мысли об этом. Я посвятила книге все свое сердце, душу и разум, отдав два или три года жизни ее рождению. Что, если она не станет продаваться? Что, если все мои усилия окажутся тщетными?
— Я не уверена, что она готова, — запротестовала я. — Отдельные моменты нуждаются в отшлифовке.
