Сири Джеймс - Потерянные мемуары Джейн Остин
В глубине первого этажа располагалась кухня, а за домом, через двор, конюшня, амбар для зерна и хлебопекарня.
— Марта будет на седьмом небе, когда увидит это! — воскликнула матушка. — Она поможет кухарке опробовать самые новые рецепты. Однако не представляю, зачем нам конюшня, ведь мы не можем позволить себе экипаж.
— Возможно, если станем придерживаться самой строгой экономии, то однажды сумеем завести ослика и тележку, — предположила я.
— Меня в тележке с осликом увидят только после дождичка в четверг, — фыркнула матушка.
Тем не менее сад ее порадовал: густо посаженные кусты, благоуханный жасмин, бесчисленные клумбы, на которых вперемешку цвели турецкие гвоздики и водосбор, много высокой травы и фруктовых деревьев. Вокруг сада бежали симпатичная гравиевая дорожка и высокая грабовая изгородь, которая укрывала его от шумной дороги и помогала сохранить уединение и тишину.
— Лучшего сада я никогда не желала, — довольно произнесла матушка. — Газон потребует постоянной стрижки, но мы наймем рабочего присматривать за ним. А клумбам не хватает любовной заботы и доброй прополки, но я справлюсь. Места так много, что я смогу посадить прекрасный огород с разными овощами и картофелем. Да что там, с настоящего момента я оставлю домашнее хозяйство на вас, девочки, и посвящу остаток дней работе в саду.
Через три дня после переезда мы отпраздновали рождение второго ребенка Фрэнка и Мэри, мальчика по имени Фрэнсис. Вторые роды Мэри оказались куда более простыми и быстрыми, чем первые, и радость по этому случаю побудила меня написать брату стихотворение.
Чотон, 26 июля 1809 г
Наследника безоблачным рожденьем,
Которое не причинило столько боли,
Сколь первое явленье Мэри в данной роли.
Пусть он растет тебе благословеньем,
Любовь родителей заслуживает с рвеньем.
Пусть щедро наделят его Искусство и Природа
Дарами, что ему положены от рода.
Пусть в нем увидят добрые сердца
Дотошнейшую копию отца!
В подобном же роде я продолжала еще несколько строф, перечисляя различные качества, при помощи которых, я надеялась, ребенок станет, если ему улыбнется удача, точно таким же, как его великолепный отец. В конце стихотворения я добавила:
А сами мы отлично поживаем,
О чем тебе и в прозе сообщаем.
Перо Кассандра быту посвятит
И дома в Чотоне удобство восхвалит.
Мы в нем уже премного отыскали
Того, что прежде пламенно желали.
Когда ж порядок в нем хозяйка наведет,
Он все дома на свете превзойдет,
Будь их достоинства малы иль безграничны,
А залы велики иль лаконичны.
Стихотворение замечательно выражало все мои бьющие через край чувства. Наш дом был немного эксцентричным, одни комнаты излишне малы, другие изуродованы переделками, но он был нашим и поэтому — лучшим домом на свете. Радостные хлопоты обустройства поглотили нас на многие недели.
— Куда мне поставить этот канделябр, мама? — спросила Кассандра как-то утром, развернув означенный предмет.
— На каминную полку. Нет-нет, на буфет, — ответила матушка с неожиданным волнением, — подле серебряного блюда. Поставь посередине, чтобы чайные ложки оказались с одной стороны, а черпак для чая, столовые и десертные ложки — с другой. Да, именно так, клянусь, великолепное зрелище!
— Едет утренняя карета из Уинчестера! — крикнула Марта, и наш покой нарушил внезапный грохот экипажа, пронесшегося прямо под окнами.
— По ней часы можно сверять, — довольно кивнула матушка, поскольку начала разделять мое мнение, что постоянный поток карет и телег — желанное напоминание о большем мире, что пульсирует неподалеку от нашей двери.
Видеть семью в таком приподнятом настроении было лучшим лекарством от любого уныния. Я улыбнулась и вновь обратилась к ящику, который разбирала, когда услышала стук в дверь. Я открыла — то оказался почтальон.
— Добро пожаловать в наши края, мисс, — сказал он, протягивая мне несколько писем.
Я поблагодарила. Он коснулся шляпы и шагнул было к двери, но, увидев адрес на первом конверте, я быстро подозвала его обратно.
— Пожалуйста, верните отправителю, — тихо попросила я, протягивая ему письмо, подписанное рукой мистера Эшфорда.
— Но ведь имя и адрес верны, мисс? Разве вы не мисс Джейн Остин?
— Она самая, — признала я, гадая, как мистеру Эшфорду удалось разыскать меня.
Бросив взгляд на матушку и сестру, я обнаружила, что они, слава богу, по-прежнему заняты в столовой.
— И все равно отказываетесь от письма? — озадаченно уточнил почтальон.
— Отказываюсь, — решительно подтвердила я, — и буду более чем благодарна, сэр, если впредь вы станете возвращать всю корреспонденцию данного лица, адресованную мне, буде таковая придет.
Он поднял брови в безмолвном понимании.
— Хорошо, мисс, Я прослежу за этим. Доброго дня, мисс.
— Кто это был? — крикнула матушка из соседней комнаты, после того как я закрыла дверь за почтальоном. — Пришла почта, Джейн?
— Да, мама, — ответила я. — Но радоваться нечему. Одни счета.
Глава 21
В отличие от лет, проведенных в Стивентоне, наша жизнь в Чотоне была скромна. Никаких балов, редкие приглашения на ужин. Мы быстро отыскали необходимых помощников, вскоре прибыло мое фортепиано и несколько других нужных вещей, и жизнь наша стала налаживаться.
Матушка всецело посвятила себя саду, где проводила почти все время, сажая картофель, пропалывая цветочные клумбы и овощные грядки, и откуда каждый день выходила в приподнятом настроении, облаченная в зеленую робу, как простая поденщица, в запачканной грязью одежде и обуви.
Кассандра и Марта сами распоряжались, что приготовить, и при необходимости помогали на кухне. Наша новая кухарка оказалась приятной и способной женщиной, стоившей каждого пенни из своих восьми фунтов в год, но, поскольку она занималась еще и стиркой каждые две недели, ей не всегда удавалось справиться с работой. К тому же Кассандра вновь взялась за акварельные наброски. Как-то раз она фактически загнала меня в угол и заставила позировать для неформального портрета, сходство которого с оригиналом, к досаде сестры, все домашние нашли весьма приблизительным. С тех пор никто не пытался написать мой портрет.[42]
Единственными назначенными мне обязанностями были хранение ключа от буфета с вином и приготовление завтрака — дела необременительные, поскольку домочадцы считали, что я должна посвятить все время написанию моей книги.
Мне очень хотелось вернуться к работе. Каждую тихую минутку прошедших месяцев, будь то прогулка по достопримечательностям с друзьями, долгая поездка в экипаже или ночное бдение в попытках уснуть, мои мысли обращались к «Чувству и чувствительности» и «Первым впечатлениям», книгам, которые я так и не закончила. Новые идеи время от времени приходили мне в голову, но возможность хотя бы записать их выдавалась редко.
«Наконец, — подумала я, — настало время».
Недавняя поездка в Дербишир — образ Пембрук-холла по-прежнему ярко горел в моем воображении — заставила меня нетерпеливо ожидать возвращения к «Первым впечатлениям», которые нуждались в переделке, обрезке и прополке. Но в то же время в моих мыслях царили Элинор и Марианна, Эдвард и Уиллоби. Творческий поток, который высвободился еще в Саутгемптоне, не переставал бурлить глубоко внутри меня. Переработка только началась, и я знала, что она долгое время будет требовать исключительного моего внимания, если я намерена когда-нибудь ее завершить. С какой радостью я предвкушала, что вновь возьмусь за перо и смогу вернуть своих персонажей к жизни!
Тишина сельской местности, невзирая на непрекращающийся парад карет за окном, уединение и размеренность дневного распорядка создавали идеальную обстановку для писательской деятельности. С энергией и удовольствием я погрузилась в творчество.
Я рано вставала, надевала белый чепец и спускалась из спальни раньше всех остальных. Холодными утрами служанка разжигала огонь в камине, и я иногда сразу садилась за рукопись, пока на рассвете в голову еще приходили свежие мысли. Бывало, что сперва я играла на фортепиано. Поскольку оно стояло в дальнем углу гостиной, мои упражнения не нарушали сон домочадцев. В девять утра я заваривала чай и поджаривала тосты для всей семьи и после доброй беседы возвращалась к камину или в спальню, где остаток утра писала в счастливом уединении.
Работа не всегда шла бойко. Я решила, что, верно, была одержима во время того творческого шквала в Саутгемптоне. Случалось, что я по три часа трудилась над единственным абзацем, вымарывая едва ли не каждую строчку и придумывая ее заново в тщетной попытке достичь совершенства. В другие дни я могла в едином порыве сочинить полглавы, но лишь для того, чтобы позже, поразмыслив, счесть ее бессмыслицей и бросить с досады в огонь.