Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра
Пока мы были в Эфесе, парфянские войска переправились через Евфрат, напали на слабый римский гарнизон в Сирии и захватили его. Тут сын прежнего иудейского царя Аристобула, Антигон, решил не упустить момент и с помощью парфян прогнать Ирода с «трона своих отцов». Он предложил парфянам тысячу талантов и пятьсот женщин, если они убьют Ирода вместе с семьей и возведут на трон его, Антигона.
— Теперь Ирод укрылся в своей крепости Масада, а Антигон находится на расстоянии одного перехода от Иерусалима, — закончил наш хозяин. — Таковы наши последние новости. Большинство самых осторожных моих сограждан, — впрочем, видимо, и самых богатых, — бежало в Египет, потому что в Александрии находятся три римских легиона, и парфяне, видимо, туда не сунутся.
— Да, похоже, Ироду не повезло: вчера тетрарх, сегодня беглец, а завтра…
— Стой, чужеземец! Не будем опережать богов: только они знают о завтрашнем дне.
Салмо снова скривился, но повел себя как вежливый гость и промолчал. Мне пришло в голову, что мы сейчас как раз в Идумейской области, откуда родом Ирод и где он, видимо, пользуется большим доверием. Желая польстить нашему хозяину, я сказал:
— Ирод сильный и могущественный правитель. С помощью римлян он победит парфян и вернет себе трон. В конце концов, ведь Марк Антоний его друг, и парфяне — их общий противник.
Канатчик кивнул.
— Да, все так, но Антоний — ты, вероятно, об этом еще не знаешь — вовсе не выступает в поход против этого противника, а забавляется в постели с египетской царицей. Разве так можно выиграть войну?
Он считал, что я торговец из Тарса и еду в Александрию, чтобы приобрести там различные предметы роскоши.
— Он должен вспомнить о своем долге, — уверенно сказал я.
Однако действительность убедила меня в обратном. Когда в середине декабря мы наконец добрались до Александрии, Антоний все еще гостил у царицы, и в Брухейоне праздники следовали один за другим. Я отпустил Салмо и разрешил ему оставаться с семьей, пока я сам не пришлю за ним.
Антоний, то ли следуя доброму совету, то ли по собственному разумению, прибыл в город не как полководец, а как личный гость. Он держался скромно и дал понять александрийцам, что любит греков и уважает независимость их царицы. Это не осталось незамеченным, и благодаря своим сердечным и располагающим манерам Антоний завоевал много друзей.
Клеопатра выслушала мой отчет слегка рассеянно. Казалось, ей не очень понравилось, что Арсиноя умерла так быстро. Когда я описал ей, как это произошло, на лбу ее появились хорошо знакомые гневные морщинки. Но вскоре к ней вернулось великодушие, и она похвалила римлян за их быстрые действия.
Во время моего последнего путешествия я постоянно мечтал о скорой встрече с Ирас и был уверен, что теперь мы сможем продолжить наши любовные отношения, которые начались в Тарсе. Конечно, она тоже обрадовалась мне, но была такой же рассеянной, как и ее госпожа. Мне так и не удалось застать ее одну, а когда я прямо попросил об этом, она была просто возмущена и резко ответила:
— Мы здесь не в Тарсе, уважаемый Гиппократ, а в Брухейоне, в резиденции Ее Божественного Величества. На нас смотрят тысячи глаз, и, даже если бы я захотела, я не смогла бы поступить так необдуманно.
— А ты хочешь?
— Ах, о чем ты только думаешь! — насмешливо сказала она, на бегу поцеловав меня в щеку. Однако, как я смог вскоре установить, причину ее сдержанности звали Алекс, он прибыл из Лаодикеи в Сирии. Во время своего путешествия на юг Антоний на несколько дней задержался в этой крупной гавани и, познакомившись с Алексом, принял его в число своих приближенных.
Я встретился с этим человеком несколько дней спустя на симпосии, который Клеопатра устроила по поводу моего возвращения и ее «победы» над Арсиноей. Я и по сей день стараюсь быть справедливым к этому Алексу, но даже спустя столько лет не могу вспоминать о нем без горечи. Забегая вперед, скажу, что это был красивый, представительный мужчина, примерно моего возраста, то есть около тридцати, он умел хорошо держаться, был начитан, образован, вежлив, обходителен и превосходный оратор. Правда, он был не так красноречив, как Цицерон, но обладал даром убеждения и на каждый довод мог привести свой, лучший, аргумент. У него был только один-единственный недостаток, который я открыл гораздо позже: он был так же фальшив, как свинцовая драхма.
Протарх произнес короткую забавную речь о разносторонности врача Гиппократа, который, будучи Олимпом, справился со щекотливыми политическими поручениями. Теперь наконец Арсиною, пытавшуюся захватить трон, постигла заслуженная кара, и таким образом ничто больше не мешает плодотворному и устремленному в будущее развитию Египта и Рима.
Дольше и громче всех ему аплодировал Алекс. Он являл собой безупречную картину вежливого и образованного грека. Его хламида правильными складками ниспадала вокруг крепкого, но отнюдь не полного тела, волосы его были не слишком длинными и не слишком короткими, в разговоре он признавал правоту собеседника, а затем ловко указывал на ее относительность.
Я сразу заметил, что Ирас с жадностью ловит каждое его слово, смеется и кивает на все, что он скажет, а ее темные глаза смотрят на него с такой откровенной страстью, что я вспыхнул от гнева. Однако я сдержался и попытался в разговоре раскусить Алекса, но он каждый раз так ловко уходил от ответа, что к концу беседы я знал о нем не больше, чем сначала. Я выяснил, что он получил очень хорошее образование, не узнав, правда, где. Он упомянул также, что часто помогал в делах своему отцу, забыв пояснить, какого рода дела это были.
Клеопатра, Антоний, Протарх, Мардион и даже Шармион смотрели на него, как евреи на Мессию. Позже Мардион, умный и рассудительный евнух, сказал мне, что Алекс настолько не понравился ему, что он уже тогда решил за ним присматривать.
Неискренность этого человека, правда, вовсе не бросалась в глаза, а скрывалась где-то в глубине. Его лицемерие можно было обнаружить только в разговоре с глазу на глаз, когда он отзывался о том или ином человеке. Так поначалу он сделал вид, что я очень понравился ему. Он восхищался моей деятельностью в Иерусалиме, Тарсе и Эфесе и говорил, что я являюсь живым примером того, сколь многое может сделать ловкий и умный человек.
Мардиону же он, напротив, замечал, что не понимает царицу, которая, вместо того чтобы оставить при дворе такого хорошего и искусного врача, как я, отсылает его куда-то с какими-то незначительными политическими поручениями, которые можно было бы доверить любому другому. Это только один из многих примеров того, как проявлялась его хитрая и лицемерная сущность. И если бы не случай, то остальные, вероятно, так и не узнали бы о ней.
Пока Антоний был при дворе, развлечения не прекращались, и Клеопатра была готова на все, чтобы показать, что она идеальная спутница для него. Она, которая обычно поручала все военные мероприятия своим надежным стратегам, часами принимала с ним вместе парады войск, не выказывая при этом никакой скуки. Она, которая никогда не проявляла ни малейшего интереса к охоте, вместе с ним по нескольку дней преследовала в пустыне газелей, антилоп и другую дичь. Нас забавляла его уверенность в том, что в западной пустыне он сможет поохотиться на львов. Всем известно было, что вот уже несколько столетий эти звери не водятся на севере Египта, а если здесь и можно было их встретить, то только в гавани, в клетке, в качестве товара, приготовленного для отправки на римские цирковые арены.
Царица пошла и еще на одну уступку. Когда мы, ее ближайшие друзья, предлагали ей простую и незамысловатую игру в кости, она была страшно оскорблена. С Антонием же она могла играть в них часами — на золото и серебро. Очень радовалась, если ей везло, и с сияющими глазами сгребала к себе монеты.
В этой связи я хотел бы упомянуть, что за время своего царствования Клеопатре удалось увеличить государственную казну. Ей пришла гениальная мысль изымать все монеты, которые были в обращении при ее предшественниках, и заменять их бронзовыми. Так как иностранные деньги были строжайше запрещены к обращению, то это не привело к обесцениванию монет, потому что драхма остается драхмой, из какого бы металла ни была она сделана. Таким образом, в казну Клеопатры стекалось достаточно золота и серебра, и, несмотря на постоянные займы Антонию, она по-прежнему считалась самой богатой правительницей среди всех, которые управляли подвластными Риму государствами.
Многие историки рассказывают, что царица, переодевшись рабыней, сопровождала Антония во время его ночных похождений. Они устраивались в каком-нибудь трактире, ели и пили вместе с поденщиками, портовыми рабочими и матросами. Иногда случались и потасовки, и, несмотря на постоянное присутствие личной охраны императора, не всегда они кончались для него благополучно. Я не участвовал в этом и не знаю, насколько это соответствует действительности.
