Валентин Рыбин - Азиаты
— Джигит, — обратился он к Арслану, — Дондука-Омбо ждёт вторая золотая сабля; он получит её, если вернётся с калмыками.
Калмычка с нескрываемым любопытством смотрела на позолоченную коробочку и дождалась той минуты, когда Соймонов открыл и вынул бриллиантовую брошь.
— Дарма-Бала, если Дондук-Омбо не послушается Арслана, то надежда только на тебя. Великая русская императрица обещает в самое ближайшее время возвести Дондука-Омбо в сан калмыцкого хана и дать ему лучшие земли на Волге.
— Куда же денется Церен-Дондук? — Дарма-Бала перевела взгляд с Соймонова на Волынского.
— Церен лишится ханского звания и будет препровождён в Санкт-Петербург, дабы не мешать правлению Дондука-Омбо, — пояснил Волынский.
На и этого Дарме-Бале показалось мало. Вновь спросила она, мучимая сомнениями:
— Теперь хочу знать, какая русским польза от того, что вернутся калмыки и их уважаемый тайдша Дондук-Омбо?
— Ну, матушка Дарма-Бала… — Волынский развёл руками, и в разговор вмешался всё время молчавший принц Гессен-Гамбургский:
— Уважаемая Дарма-Бала, существуют военные я государственные тайны, вам незачем о них знать, но коли настаиваете, то скажу. С возвращением двадцати тысяч калмыков мы присоединим к ним большой туркменский отряд и отправим к горам Большого Кавказа. Мы отрежем путь назад крымским татарам, которые сейчас направились в Шемаху, воевать с Надир-ханом. Вы что-нибудь поняли из сказанного мной?
— Да, господин генерал, я всё понимаю. Но не знаю, сумею ли поехать в горы Кавказа? Далеко туда, да н высоко.
— Дарма-Бала, это тебя не должно страшить, — отозвался Арслан. — Ты будешь сидеть в тёплой кибитке, а я привезу Дондука-Омбо.
Сговор состоялся, и Берек-хан пригласил всех в юрту на обед. Военные запротестовали, ссылаясь на занятость. Тогда Берек-хан отвёл в сторону Волынского и, умоляюще глядя ему в глаза, попросил:
— Господин генерал-майор, в тот год, когда мы тебе отдали кабардинских коней, сын мой Арслан был у тебя в Казани конюхом-сейисом. Там он по ошибке твою жену немножко целовал-обнимал… Прости ему, господин генерал-майор, дорогой Артемий Петрович. У сына все эти годы душа болит за то несчастье, которое он доставил тебе.
— Ты что, ошалел что ли?! — обиделся Волынский. — О какой жене говоришь! Таких жён у меня в каждом городе по три! Ишь ты, душой заболел! Взял бы её с собой — и дело с концом, а то бежал, а её оставил на произвол судьбы… Ладно, Берек-хан, не ко времени этот разговор, но скажи своему сыну, что я пришлю ему эту женщину…
— Господин генерал-майор, не надо присылать! — испугался Берек-хан. — У Арслана жена есть!
— Да нет уж, пришлю, если мои люди её сыщут. Я человек щедрый — могу чем угодно с хорошими людьми поделиться: хоть саблей, хоть бабой. Но и вы не забывайте обо мне: побьём турок — коней мне ещё подготовьте. Конные заводы теперь учреждаем во всех крупных городах.
Берек-хан отошёл от Волынского с таким ощущением, словно на него вылили из ведра нечистоты. «Ай, дурак! — клял он себя, пока шёл к своей кибитке. — Зачем надо было вспоминать о той женщине?! Если привезут её Арслану — от позора умрёшь!» Арслану о своём разговоре Берек-хан решил не говорить. На другое утро Арслан с сотней джигитов и Дарма-Бала выехали из аула и направились к Кавказским горам…
Войска крымского хана Каплан-Гирея, пройдя к этому времени через русские владения, вышли на Кумыцкую низину и по Каспийскому берегу продвигались к персидским провинциям — Дербенту и Баку. В этих городах, пока ещё занимаемых русскими солдатами, царил хаос, и по всему Кавказу носились вести, что Надир-хан, заключая договор с русским правительством о совместной войне против турецкого султана, вынудил русских покинуть Дербент и Баку, но сам ещё не занял их. Вот и рвались туда крымчане, надеясь, что русские не станут защищать и и Дербента, ни Баку, ни других' поселений по берегу Каспия. Крымские татары, продвигаясь русской степью, прорвались сквозь штыки царского войска под Кумой, но на Тереке встретили отчаянное сопротивление. Другой крымский предводитель Султан провёл свои боевые сотни со стороны Кубани, вступил в Кабарду и тоже завязал сражение с русскими солдатами…
Арслан с отрядом продвигался к горам Кавказа и воочию видел следы недавних боёв на предгорной равнине. Трупы лошадей и верблюдов валялись тут и там, и стаи хищных птиц пировали на местах побоищ. Ближе к горам завиднелись юрты. Дарма-Бала безошибочно определила:
— Это кибитки калмыков. Я хоть и старая, но глаз у меня острый, как у орлицы.
— Дарма-Бала, одного глаза мало, надо ещё иметь волчий нюх, дабы не оказаться в капкане. Если попадём к татарам, ты первая скажешь им, что бежала от русских, чтобы встретиться с внуком Дондуком-Омбо. А меня наняла, чтобы я с джигитами привёз тебя к нему.
— Ты молодой, но хитроумный, это хорошо, — польстила калмычка. — Дондук тоже, как ты, не обдумав дело, ни за что за него не возьмётся. Еду вот, а сама всё время думаю: «Зачем ему через горы в Персию ехать? Каплан-Гирей — магометанин и данник турецкого султана, а Дондук-Омбо кланяется Ламе да и шерт давал не на верность России. Не пойдёт Дондук-Омбо е татарами. На Церена обиделся… но одной обиды мало, чтобы совсем бросить и забыть свою Калмыкию.
Уверившись в своих мыслях, Дарма-Бала не сомневалась, в удаче. И когда отряд Арслана, миновав несколько оврагов, выехал на дорогу и сразу столкнулся с крымчанами, Дарма-Бала даже не поверила в их появление.
— Эй, молодцы! — закричала она, выехав вперёд Арслана. — Мы калмыки, ищем стан самого Дондука-Омбо! Не подскажете ли, где он?!
Татары остановились, но близко не подъехали, ибо численность их отряда была меньше, чем у туркмен. Задираться они не посмели, сотник очень уж вежливо крикнул:
— Хай, женщина! Мы едем на Куму, к Каплан-Гирею, и никого больше не знаем… Наверное, калмыки сидят вон в тех юртах, — он указал рукояткой ногайки в сторону гор.
— Ай, не будем травой — не съедят нас овцы. Будем волками — сами поточим клыки об овец. Поехали! — скомандовал Арслан, и отряд до самых кибиток рысил, не останавливаясь.
Это был калмыцкий улус: кибитки стояли неподалёку от горного ущелья, прикрывая вход в него. Выехавшая навстречу нежданным гостям сотня калмыков, вооружённых пистолетами и фузеями, остановилась у брода через небольшую речку. Сотник, кряжистый калмык и лисьем треухе, только успел крикнуть, приказывая остановиться, как Дарма-Бала осадила его крепкими словами:
— Эй, толстопузый Алмас, ты разве не узнал меня?! Или Дарма-Бала так изменилась, что и слуги перестали её узнавать! А ну-ка опустите ружья да помогите переправиться через речку. Тут ли брод или в другом месте?
На том берегу у калмыков произошло оживление: Алмас, не ожидавший встретиться со своей хозяйкой, бросился к ней в речку. Конь споткнулся, сбросив седока в воду, и сотник едва выбрался на берег. Вода была ледяная — лёд только растаял, но Алмас даже не обратил внимания, что намок, столь велика была у него потребность упасть на колени перед Дармой-Бала и высказать ей свою преданность. Дарма-Бала, видя, что Алмас может простудиться, приказала властно:
— Эй, джигиты, чего разинули рты! Снимите с Алмаса одежду и оденьте в другую! И нас не держите у воды, на холоде. Скажите, где мой тайдша Дондук-Омбо? Я разыскиваю его.
— Там он, там, — лязгая зубами от холода, проговорил Алмас, показывая на ущелье. Мы охраняем нашего тайдшу от татар.
— От татар? — не поверил Арслан. — Наверное, он не сошёлся с Каплан-Гиреем…
Джигиты переправились через брод и сопровождаемые калмыками проехали через улус, в ущелье. Здесь на широкой поляне, омываемой той же речкой, стояло несколько белых юрт, и от них уходило в сторону ещё одно ущелье. Арслан сразу догадался: Дондук-Омбо это место избрал, чтобы в случае беды уйти незаметно. У кибиток паслись кони и стояли слуги тайдши. Вот и сам Дондук-Омбо вышел, бросил взгляд на туркмен, узнал Арслана, а затем и Дарма-Балу, вскинул радостно руки и побежал обнять близких ему людей.
— Он всё ещё ребёнок! — радостно воскликнула ханша, принимая в объятия внука. — Не знаю уж, как он обходится без меня в этих горах.
— Ах, бабушка, есть кому обо мне заботиться, — с радостью отвечал внук, и Арслан, глядя на него, не узнавал тайдшу, ибо никогда не видел его радостным и улыбчивым. Лицо Дондука-Омбо всегда было каменным, а взгляд строгим, как у орла. Из другой юрты вышла одетая в кабардинский полушубок и меховую шапочку женщина, ведя за руку трёхлетнего мальчика, Дарма-Бала радостно бросилась к ним, понимая, что эта красавица — кабардинская княжна Джана — жена Дондука-Омбо, а мальчишка — его сын. О них не раз слышала от калмыков, бывавших в Кабарде, да и Арслан в дороге рассказал знатной калмычке о том, как проходила свадьба Дондука-Омбо. Обняв княжну и ребёнка, Дарма-Бала требовательно заявила:
