Валентин Рыбин - Азиаты
— Отвяжись, не жужжи, как муха! — отмахнулась жена, гладя по голове Наргуль. — Не слушай его доченька, я пою так, как прабабка твоя и бабка пели…
Всю ночь промучалась Наргуль, не на минуту не уснула, а утром по Арзгиру разнёсся звон колокольцев: гелналджи[14] на верблюдах поехали к юрте невеста. Подруги Наргуль и другие родственницы словно из-под земли появились, оцепили юрту, чтобы не подпустить, как велит обычай, женщин, посланных женихом за невестой. Вскоре приехавшие осадили верблюдов, слезли с них и пошли толпой к кибитке. Сунулись в двери, но налетели на них подружки невесты — и завязалась весёлая борьба со смехом и выкриками «Платите выкуп!»
Выскочила мать невесты, закричала:
— Ах, чтоб вас всех проглотил аждарха[15], убирайтесь отсюда, не мешайте дочке моей ехать к своему суженому!
Разбежались с весёлым смехом подружки. Вошли в юрту гелналджи, взяли Наргуль под руки, повели к первому верблюду и усадили в кеджебе[16]. Тронулся караван обратно, к ханским юртам, где поджидал невесту Арслан. Поджидал и думал сокрушённо: «Она совсем мала, как кусочек лепёшки, что буду с ней делать?!» Вот и сватьи приехали, родственницы Арслана, степенно двинулись к невесте, чтобы принять её и ввести в юрту. Со всех сторон посыпались на её голову конфеты, печенье. Но опять помеха: несколько джигитов, почти мальчики, закрыли изнутри дверь в юрту, не пускают, требуют вознаграждения. Дали каждому по платку, выгнали из юрты, ввели Наргуль. Бабка ей сказала строго:
— Сиди и молчи…
Уселась она, накрытая халатами, и только слышала, как на дворе шумели игрища. Состязались в скачках всадники, боролись пальваны… Звенела музыка и пел бахши[17]. Но вот тихонько пополз в сторону коврик— килим, который занавешивал вход в кибитку, и вошли один за другим несколько аксакалов, а с ними Тахир-мулла. Пошептались между собой старики, пригласили в юрту двух судей. Те, склонив головы, прочитали молитву — олсопы, давая невесте наставления, как жить с мужем, вести хозяйство… Тахир-мулла, когда судьи отошли, дотронулся пальцами до чашки, в которой была «брачная вода», накрытая платком и узелком с монетами, и стал читать молитву — абуль-бешер. И пока проходил ритуал, на дворе у входа сидела с большими ножницами, которыми стригут овец, тётка Арслана, лязгая ими и угрожающе приговаривая:
— Подите прочь, злодеи… Не пущу ни одного, всех порежу на части! — Так она отгоняла злых духов, которые могли во время свершения обряда навести порчу на невесту.
Тахир-мулла окончил молитву, прокричал «Вакырр!», сунул узелок с монетами под полу халата в повёл невесту, сопровождаемую многочисленными родственниками и аксакалами к жениху.
Арслан видел, как медленно приближалась она, меньше других на целую голову, и отчаянно вздыхал. Тётка его в это время, стоя с ним рядом, строго нашёптывала:
— В белое жену не одевай, синий цвет тоже не разрешай носить. Знай: белый цвет носят только старухи, а синий — траурный…
— Вах, тётя, разве я без тебя не знаю! — отмахнулся Арслан и смолк. Ввели Наргуль, закутанную всю о ног до головы. Джигиты, по обычаю, сунули ему в руку плеть: «Не будет слушаться — поучишь уму-разуму!» Принял он кнут, не зная, куда его деть, а тут и самого свалили, понесли и положили к ногам Наргуль, Арслан опять услышал голос тётки:
— Прикажи, чтобы сняла с тебя сапоги!
Арслан вытянул ногу, тихонько толкнул носком Наргуль. Задрожали у неё руки, никак не могут взяться за носок сапога… Но, слава Аллаху, все удалились и Арслан произнёс с усмешкой:
— Жена называется. Не успела от материнской сиськи оторваться, уже мужа захотела. Ну-ка убери свои руки. — Привычным движением он снял сапог, но тут же услышал за войлочной стенкой юрты осуждающие голоса. Джигиты подсматривали за ними в просверлённые дырочки.
— Ну-ка вы, вон оттуда! — прокричал со злостью Арслан. — Узнаю кто там стоит — распишу спину плёткой!
Выругавшись, Арслан снял второй сапог, лёг на ковёр, сунул под голову подушку и в отчаянии закрыл глаза, притворился, что спит.
Наргуль начала всхлипывать. Арслан вновь обозлился:
— Сними с себя свои тряпки, пока не задохнулась совсем! Подсунули мне ребёнка — теперь возись с его соплями!
Не глядя в её сторону, он слышал, как она разделась, оставшись в одном платье и чувяках, и села в его изголовье. Наступило гнетущее молчание. Арслан не хотел разговаривать с малюткой-женой, а она не знала о чём говорить с разъярённым мужем. И наконец, когда молчать стало невмоготу, Наргуль робко спросила:
— Хан мой, что дальше будем делать?
— Не знаю, — грубо отозвался он.
— Как же так, хан мой? — уверенней проговорила Наргуль. — С губернаторшей ты знал что делать, а со мной не знаешь…
— Замолчи, глупышка! Как ты смеешь говорить о таком, разве ты женщина?! Ты ребёнок ещё!
Наргуль вновь начала всхлипывать, а потом и заплакала, подвывая:
— Ой, ма-а-ма, возьми меня назад! Не хочу быть женщиной…
— Не позорь ни себя, ни меня! — прикрикнул Арслан. — Что подумают люди, если услышат. Ложись и спи…
Она покорно легла рядом, но он так и не дотронулся до неё. Не дотронулся ни в свадебную ночь, ни в другие дни.
Постепенно Наргуль привыкла к нему: отношения у них складывались, как у брата с сестрой. Ровно научились разговаривать между собой, а на людях Наргуль выглядела весёлой и довольной. Лучшей забавой для неё было перебирать золотые монеты, которые раньше носила привязанными к косичкам, а теперь пришила их к кусочку материи и получилась «маклайса»[18]. Повязывала на лоб «маклайсу» и выходила на улицу, чтобы подразнить своим богатством подружек.
Арслан, вольный, как степной ветер, проводил время на тахте за пиалой чая с джигитами. То играл в «дуззум», переставляя шашки на доске, то слушал сказки или страшные новости, которые высыпались из уст джигитов, как из хурджунов орехи. Иногда джигиты посмеивались над Арсланом, как над всяким молодожёном. «Бедный наш хан, как она его измучила — одни скулы на лице остались!». «А посмотрите, как заплетаются его ноги, ну, прямо как у верблюжонка!»
Арслан не смеялся и не злился, потому что не знал, как себя вести, слушая насмешки друзей. Думал он, глядя в небо: «Неужели они знают, что мы не живём с Наргуль, как муж и жена? Если догадываются, то эго плохо!..»
Незаметно улетучилось тёплое лето, начались дожди, вода реках помутнела. Отправилась Наргуль домой на кайтарму[19]. Арслан со своими джигитами занялся делом. Принялись складывать высушенную и очищенную овечью шерсть в мешки, скатывать ковры и кошмы. Заполнили чувалы ячменём. Погрузили всё это на верблюдов и в большеколесные арбы, поехали на базар в Астрахань. Аульчане вышли на дорогу, разложили по обеим сторонам сушняк, подожгли его и погнали сквозь огонь верблюдов и лошадей, дабы отогнать злых духов. Пока шёл караван, захлёбываясь едким дымом, Тахир-мулла и аксакалы молились Аллаху, чтобы принёс удачу туркменам в торговле…
XVI
С появлением на военной арене нового персидского полководца. Надир-хана, постепенно восстановившего границы Персии в тех масштабах, в которых они находились в лучшие времена взлёта и процветания этого государства, вновь усилила свой натиск Турция. Пользуясь тем, что русские войска сосредоточились в Польше, в войне за польское наследство, Турция вынудила крымского хана поднять в седло двадцатитысячную армию, укреплённую калмыками Дондука-Омбо, и бросить на Кавказ, чтобы остановить Надир-хана, уже вторгшегося в южные провинции Закавказья. Срочные донесения с юга показывали, что крымские татары сначала произвели набеги на Украину, затем вторглись в пределы южно-русской степи и двинулись к горам Большого Кавказа. Срочно созванное заседание Сената приняло решение объявить турецкому султану войну, заключить мир с Надир-ханом и в союзе с ним, единым ударом разгромить, турецкие войска.
Спешность приведения в действие намеченного плана была столь велика, что русский посланник Иван Петрович Калушкин отправился к Надир-хану в самый разгар зимы, когда по России разгуливали метели и стояли жестокие морозы. Путь от Кумы до Терека был засыпан снегом. Туркменская почтовая служба, забывшая когда в последний раз появлялись курьеры со стороны Астрахани, мирно коротала в тёплых войлочных кибитках снежную зиму.
Колоколец, на звон которого первым выскочил Арслан, оказался на дипкурьерской кибитке на санях, запряжённой двумя крупными лошадями. Кибитку сопровождали калмыки и казаки — не меньше сотни всадников. Арслан едва разместил всех в юртах. Пока они отдыхали, Арслан готовился в дорогу с десятью джигитами. Из разговоров Арслан узнал, что на юг едет сам посланник российский Калушкин. Тощий и длинный, с чёрным задубевшим от мороза лицом, он и в юрте не снимал с себя шубу и всё время ощупывал походную сумку, в которой вёз важные документы. Узнав, что сопровождать его будет отряд под командованием сына туркменского хана, посол спросил:
