Валентин Рыбин - Азиаты
— Хватит тебе, Дондук-Омбо, мыкаться по белому свету, да ещё с семьёй. Собирайся, поедем в Калмыкию. Русская императрица Анна Иоановна прислала к нам Волынского с указом о возведении тебя на калмыцкий престол. Церена она берёт в Санкт-Петербург, потому как зла за ним не усмотрела. Ты займёшь его место и земли его на Волге… Собирайся, дорогой внук, Волынский ждёт тебя, чтобы одарить золотой саблей…
— За что такая великая милость? — Дондук-Омбо растерянно посмотрел на ханшу. — Это больше похоже на ловушку.
— Это то и другое. — Дарма-Бала усмехнулась. — Ты уйдёшь от Каплан-Гирея и вольёшь свои сотни в армию принца Гессен-Гамбургского. С ним вместе двинетесь в Крым, — так сказал мне сам принц…
Дондук-Омбо задумался, затем вынул из-за кушака пистолет и выстрелил вверх:
— Ну что ж, поедем к принцу. Дондук-Омбо старой обиды не помнит!
XVII
В Санкт-Петербурге Волынского ожидали почести и слава. Ещё год назад за успешную осаду Данцига, окончившуюся бегством Лещинского и назначением на польский престол Августа III, императрица возвела Волынского в чин генерал-лейтенанта и в генерал-адъютанты. По прибытии в столицу он явился ко двору при всех регалиях, доложил об успешном решении калмыцкого дела. Анна Иоановна в кресле, обер-камергер Бирон, стоя за её спиной, с интересом слушали рассказ Артемия Петровича о том, как они с Соймоновым легко уговорили Дондука-Омбо вернуться в свои пределы, и как Церен-Дондук неохотно отправлялся в Санкт-Петербург, хотя ему дали несколько карет и почётный отряд донских казаков. Ныне же Церен уже в столице, и великая государыня могла бы его лицезреть, когда ей заблагорассудится. Анна Иоановна довольно улыбалась, но не оттого, что её радовали калмыки. Дав ему выговориться, она как бы между прочим сказала:
— Нам тоже хотелось бы порадовать вас, Артемий Петрович, зная, как вы нуждаетесь в собственности. Стало угодно мне подарить вам место для постройки дома на Мойке.
— Великая государыня, возможно ли такое счастье! Я вечно преданный слуга и раб у ваших нор… — залепетал Волынский и не вставал до тех пор, пока она не насладилась лестью.
Покинув царский дворец, он тотчас взялся за дело, и полетели его распорядительные письма в Москву и Казань. Он написал мажордому Василию Кубанцу, что отныне должность его — управляющий делами и хозяйством Волынского. Из сего следует, что все деревни с крепостными людьми, движимое и недвижимое имущество, а также посевные земли и пустоши для заведения конных заводов взять на учёт, в свои руки, и отвечать по всем российским законам. Приказывал Волынский всех деревенских помещиков, кои на то согласны, зачислить в списки состоящих на службе генерал-адъютанта её величества, а несогласных гнать прочь и выдавать за недвижимость мзду по прейскурантам коммерц-коллегии. Для работ по возведению восемнадцатикомнатного дома в Санкт-Петербурге отыскать в деревнях и весях лучших мастеров по дереву. Одновременно Волынский поручил казанскому помещику Писемскому описать подходящие пустоши и произвести расчёты по постройке конных заводов не только близ самой Казани, но и в других губерниях. Со строительством конюшен сразу же заняться приобретением коней всех пород и выведением новых, для чего привлечь знатоков конного дела.
Занятый собственными хозяйскими делами, еженощно сидя за проектами и финансовыми расчётами, Волынский ни разу не позволил себе проспать и не успеть в императорскую конюшню. Чуть свет чисто выбритый, в наглаженном камзоле и ухоженном парике, иногда в егерском костюме, он появлялся на огромном манежном дворе, осматривал коней, особенно был внимателен к чистопородной паре арабских аргамаков, которым отдавала особое предпочтение Анна Иоановна.
Часом позже появлялся обер-камергер Бирон, радуясь порядку, какой сумел навести в царских конюшнях новый помощник графа Левенвольде. Ёжась ох прохлады и позёвывая, Бирон однажды польстил Волынскому:
— Я не раз говорил государыне: имя того, кто расчистит её авгиевы конюшни станет бессмертным. И вот поди ж ты, нашёлся такой новоявленный Геркулес.
— Полноте, Эрнст Иоганн, дворянин Курляндский!
— так же шуткой отвечал Волынский. Да и лесть ли это? А может унизительная колкость!
Бирон как ни в чём не бывало продолжал посмеиваться:
— Сначала очистить авгиевы конюшни, а потом можно и Антея удавить, не так ли, Артемий Петрович? — Бирон захохотал во всю глотку, отчего кони насторожились и запрядали ушами.
Артемий Петрович, также тихо посмеиваясь, подумал про себя: «Кого ты имеешь в виду, хитроумный Эрнст? Карла Левенвольде? А может себя? Будь вы хоть оба Антеями — задавлю обоих, когда придёт время!»
Видя, как сквозь усмешку гневом горят глаза Волынского, обер-камергер серьёзно сказал:
— Я понимаю вас, Артемий Петрович, при вашем-то уме да генеральском звании негоже хвосты лошадям крутить.
— Смотря чьим лошадям! — возразил Волынский.
— Это не имеет значения. Вы способны на более важные дела, и я позабочусь о вас…
Обычно часом позже приезжала императрица. Увлёкшись лошадьми с первых дней своего царствования, она сначала любовалась, как лихо проезжает то на одном, то на другом скакуне её фаворит. Но постепенно научилась и сама езде. Теперь поутру императрица а обер-камергером совершали конные прогулки вместе, выезжая в окрестности Санкт-Петербурга. Иногда, отправив впереди себя кареты, они верхом пускались в Петергоф. Проехав полпути в седле, догоняли повозочный кортеж, пересаживались в императорскую карету и не открывали её дверцу до самого Петергофа.
Увеселительные прогулки сменялись «генеральными собраниями», где все речи сводились к положению на русско-турецких позициях. Армия генерал-фельдмаршала Миниха, пользуясь уходом татар за Кавказ, заняла Крым и разгромила Бахчисарай. На Дону успешно атаковал Азовскую крепость командующий донской армией генерал Ласи… Заканчивались «генеральные собрания» — назначалась очередная ассамблея. Волынский преуспевал и тут и там. На собрании он был превосходным докладчиком, на балах — галантный кавалер. Утомлённые государственными делами мужья, глядя на Волынского, побаивались за своих жён, а утомлённые сплетнями и безделием дамы жаждали свиданий с Волынским.
Между тем дом Волынского на Мойке рос не по дням, а по часам. Шла уже внутренняя отделка комнат, когда в жизни Артемия Петровича произошла ещё одна перемена. Умер его начальник Карл Левенвольде. Всё было готово к тому, что место его займёт Волынский, но на пути встал любимец Бирона, балагур, острослов и бесподобный устроитель причудливых балов князь Александр Борисович Куракин. Обер-камергер представил его императрице как непревзойдённого знатока лошадей, чем оскорбил честолюбивого Волынского Князь стал «задирать» голову и при первом подходящем случае пускал какую-нибудь сплетню, порочащую Волынского. Артемий Петрович не раз, когда никого не было рядом, подносил к носу Куракина увесистый кулак и произносил с угрозой: «Прибью и пикнуть не успеешь!» Вражда между ними обострилась, у того и другого появились свои сторонники. Бирон посмеивался над русскими простаками, нарочно стравливая их между собой, но при случае более лестно всё же отзывался о Волынском:
— В России все дураки. Но из всех дураков самый умный — Волынский.
«Умный дурак», оставив место помощника шталмейстера, стал обер-егермейстером и вскоре был произведён в действительные генералы. С новым назначением
Волынского императрица неожиданно сменила своё увлечение лошадьми на стрельбу из ружья и охоту. Теперь у неё во дворце в каждом углу стояли заряженные ружья и были открыты окна. Проходя по анфиладе комнат и заслышав вдруг карканье вороны или крик сороки, Анна Иоановна находила глазами птицу, вскидывала ружьё и сбивала её. Волынскому приказано было в Петергофе и других окрестных городах Санкт-Петербурга выстроить зверинцы, наполнить их всякого рода туземными и чужеземными зверями и птицами. Указ императрицы гласил, чтобы все верноподданные присылали в зверинцы пойманную дичь. Всем же было стрелять запрещено. Волынский находился всегда рядом и умело разжигал в ней страсти «Дианы-охотницы». Высокая, полная, рябоватая, в мужском егерском костюме, с горящим взглядом, Анна Иоановна больше всего походила на командующего гвардейскими полками, её все слушались, трепетали перед ней, видя, с какой лёгкостью справляется она даже с самым свирепым зверем.
В охоте на вепря — огромного кабана с мощными клыками, привезённого из речных дебрей, Волынский, хоть и надеялся на хватку императрицы, всё же поставил за её спиной опытных егерей. Бирон отказался видеть Анну Иоановну в «мужицкой» роли и на охоту не поехал. Императрица, засев в засаде с крупнокалиберным ружьём, отогнала от себя егерей, решив схватиться с вепрем один на один. Загонщики-егеря погнали на неё зверя. Кабан мчался по просеке и был уже совсем близко, когда императрица выстрелила в него из одного ружья, затем схватила другое и выпалила в зверя почти в упор. Вепрь пронёсся всего в сажени от неё, свалил на пути лошадь вместе с егерем, стоявшим позади императрицы и охранявшим её. Зверя, смертельно раненного двумя крупными зарядами, добили, и свита Анны Иоановны трижды прокричала ей «виват!» Однако сама императрица была потрясена. У неё дрожали руки, и сердце билось так часто, что она, боясь упасть, опёрлась рукой о плечо Волынского. С минуту он держал её за руку, успокаивая, и чувствовал во всю силу власть над ней. Так когда-то при сердечных приступах опиралась на его сильное мужское плечо Александра Львовна. Почувствовав в ней женщину, Волынский взял её под руку, довёл до кареты и усадил на сидение. Когда же стал отходить, Анна Иоановна попросила сесть рядом с ней. Так они и ехали до Петергофа, невидимые никем. В столовой, за пышным обедом, в честь императрицы-охотницы Анна Иоановна принимала беспрестанно поздравления вельмож, но всё время бросала осторожные взгляды на Волынского. Не дождавшись конца обеда, ушла к себе в комнату, а вскоре удалился и Волынский.
