Виктор Поротников - Олег Рязанский против Мамая. Дорога на Куликово поле
Олег подошел к окну посмотреть, какая погода на дворе. Низкое небо было затянуто пологом из бледно-молочных туч. Дул сильный северо-западный ветер, гуляя по заснеженным крышам теремов, взлохмачивая сизые дымовые шлейфы, валившие из печных труб.
«Никчемно жил Даниил Ярославич, никчемно он и умер, — промелькнуло в голове у Олега. — Не от вражеского меча, но от слабых женских рук принял смерть Данила-пакостник, свершив насилие над моей дочерью. И поделом мерзавцу! Фима поступила со свекром-негодяем в духе библейской Саломеи, умертвившей царя Олоферна. Тем самым Фима оказала мне неоценимую услугу. Теперь я должен спешно ехать в Пронск, дабы извлечь наибольшую выгоду из сложившихся обстоятельств!»
Подгоняемый этой мыслью, Олег наскоро позавтракал и велел своим гридням седлать коней.
Прончане проводили Даниила Ярославича в последний путь без слез и без скорби на лицах, памятуя все его неприглядные дела. Олег, объявивший прончанам, что отныне их князем станет Владимир Данилович, не мог не заметить, что далеко не все жители города обрадовались этому. Местные бояре и посадские люди хотели видеть на пронском столе ижеславского князя Василия Александровича, доводившегося дядей покойному Даниилу Ярославичу. Олег и сам понимал, что Василий Александрович более достоин пронского стола, нежели Владимир Данилович. Однако ради своей дочери и внука Олег своею властью постановил, чтобы его зять принял Пронск под свою руку.
В беседе с глазу на глаз Олег пригрозил Владимиру, что если тот не прекратит пьянствовать, распутствовать и унижать свою жену, то может вовсе остаться без княжеского стола. Чувствуя на себе холодное отчуждение прончан, Владимир был смирен, как овечка. Он клялся Олегу ни в чем не обижать Евфимию и ходить в его воле.
Как Олег и предполагал, смерть Даниила Ярославича вызвала в Москве самые разные толки и пересуды. Бояре московские распространяли слух о том, что это Олеговы злые козни свели в могилу Даниила Ярославича, который не желал ему подчиняться. Ведь по этой же причине Олег сгноил в темнице и Владимира Ярославича несколько лет тому назад.
В эту же пору скончался митрополит Алексей, который был уже глубоким старцем. Олег не поехал в Москву, чтобы присутствовать при погребении главного иерарха Русской Православной Церкви. Олег не доверял Дмитрию, помня, как некогда тверской князь Михаил Александрович оказался в заточении, приехав в Москву для разрешения какой-то тяжбы. К тому же Олег не мог простить митрополиту Алексею, что при его содействии близ Коломны на бывших рязанских землях были построены монастыри — Голутвин и Бобренев.
Вместо себя Олег отправил в Москву боярина Клыча Савельича, который умел вести льстивые речи и сглаживать острые углы в переговорах с московлянами. Клыч Савельич сумел убедить Дмитрия и его приближенных в том, что Даниил Ярославич умер от безмерного пьянства, но никак не от яду. Сказанное Клычом Савельичем подтвердили двое пронских бояр, приехавшие в Москву вместе с ним.
Оставшийся в Рязани Олег злорадствовал в душе, понимая, что со смертью митрополита Алексея московский князь лишился своего лучшего советника, подкреплявшего все его начинания своим благословением. Там, где оказывались бессильны меч и подкуп, зачастую вступало в дело пастырское слово митрополита, неизменно склонявшее к покорности Москве удельных князей, враждебных Дмитрию.
«Неизвестно, как поведет себя новый митрополит, — размышлял Олег. — Ежели им окажется грек из Царьграда, то вряд ли он будет блюсти интересы Дмитрия. Вряд ли митрополит-грек станет нарушать церковный устав в угоду Дмитрию, как это делал покойный преподобный Алексей!»
Глава двенадцатая
«От чужой славы на спине соль…»
Лежа на душистой мягкой траве, пестреющей голубыми колокольчиками и красными цветочками дикой гвоздики-травянки, Олег с полузакрытыми глазами лениво прислушивался к разговору между боярином Брусило и дружинником Тихомилом. Гридень рассказывал боярину о своей недавней безуспешной охоте на кабанов.
— Пять дней я шнырял по лесам, а выйти на кабанье стадо никак не мог, — сокрушался Тихомил. — Ну до чего же осторожны эти лесные свиньи! За полверсты зачуивают и уходят! Всяческие охотничьи уловки я применял, а все пустые хлопоты… Так ни с чем домой и воротился.
— Не печалься, друже, — сказал на это Брусило, с тонким хрустом ломая в руках тонкую сухую веточку. — Бывало и у меня такое невезенье. У кабана чутье, как у волка. Скрасть одиночного секача или пару дело вельми непростое. Вот когда кабаны в стаде, с маленькими поросятами, да еще на обильных кормах — тогда их выследить гораздо легче. Ну и верх удачи — это ненароком оказаться на пути у кабаньего выводка да с подветренной стороны…
Неподалеку в кустах орешника заливалась малиновка, ничуть не опасаясь людей, расположившихся на лесной поляне. Малиновке вторил черный дрозд, прыгая с ветки на ветку в пышной кроне высокого клена. Порой налетал порыв теплого ветра, рождая в листве деревьев тягучий мягкий шум, заглушавший щебет лесных пичуг.
Оседланные кони, стоявшие в тени под соснами, встряхивали головами, отгоняя мух. При этом всякий раз раздавался звон уздечных колец. Олегов жеребец, всхрапывая, нетерпеливо рыл копытом землю. Отрок из молодшей дружины, успокаивая горячего скакуна, что-то негромко говорил ему ласковым голосом.
Каждый год в начале лета Олег объезжает свои охотничьи угодья, раскинувшиеся по обоим берегам Оки. Лес такое же богатство в Олеговых владениях, как реки и озера, как луга и хлебные нивы. Заокские леса полны всякой дичи, для охотников здесь настоящее раздолье. Летом и осенью Олег часто выезжает на охоту.
В последнее время стало заметно меньше кабанов и бобров, очень редко стали попадаться могучие туры, огромные дикие быки с длинными и острыми рогами. Теперь, чтобы добыть тура, приходилось забираться в несусветную лесную глушь.
Жуя сочную травинку, Олег повернулся на бок, окинув взглядом свою маленькую свиту, расположившуюся полукругом вокруг него. Кроме боярина Брусило и дружинника Тихомила, вместе с Олегом в эту дальнюю конную поездку по лесным дебрям отправились также пятеро юных гридней из молодшей дружины и двое сокольничих.
Перед поездкой в лес Олег заглянул в свой загородный терем близ села Борки, что за рекой Трубеж. Олег сопроводил туда жену и детей, которые рвались на природу, устав от душной и пыльной Рязани с ее извечной людской толчеей на улицах и площадях.
Олегу вспомнились глаза Евфросиньи при прощании с ним. В них было столько подозрительности и недоверия, столько горькой обиды! Казалось, Евфросинья взглядом давала понять Олегу, мол, она прекрасно понимает, что эта поездка в лес неизбежно завершится его свиданием с красавицей персиянкой в Вышгороде. Благодаря стараниям епископа Софрония в отношениях между Олегом и Евфросиньей не дошло до полного разрыва. Кашафеддин еще прошлой осенью был отправлен Олегом в Вышгород, где он продолжал писать летопись деяний рязанского князя. Дабы не злить Евфросинью, Олег стал гораздо реже наведываться в Вышгород. И все же Гель-Эндам по-прежнему стояла между Олегом и Евфросиньей. На все просьбы Софрония отослать Гель-Эндам на ее родину в Персию Олег отвечал решительным отказом.
Переправившись через Оку возле Шумани, Олег и его свита по лесным дорогам два дня продвигались от селения к селению, осматривая луга и бортные угодья. В этих малолюдных местах деревень было мало, в основном попадались выселки в два-три двора. На третий день пути Олег и его люди оказались и вовсе в безлюдном краю. Здесь, среди столетних дубов и сосен несет свои темно-бирюзовые воды речка Кишня, истоки которой теряются в непроходимых топях.
Олег собирался перебраться через Кишню, чтобы к вечеру добраться до затерянного в лесах Веретинского монастыря. Перед переправой Олег сделал привал, чтобы дать отдохнуть своим спутникам и лошадям. Путь впереди был неблизкий.
Неожиданно полудремотное состояние Олега было нарушено стремительно приближающимся топотом копыт. Олеговы гридни мигом вскочили на ноги, схватили в руки луки и дротики. Брусило и Тихомил, поднявшись с примятой травы, торопливо нацепили на себя кожаные пояса с кинжалами. Неведомый наездник был один, он летел галопом по извилистой оленьей тропе. Стук копыт нарастал, становясь все явственнее, все ближе. Вот застрекотали потревоженные сороки, среди замшелых древних стволов мелькнул силуэт конника в темно-красном плаще. И вот он уже на поляне — молодой всадник с загорелым лицом и растрепанными русыми волосами верхом на рыжем коне с коротко подстриженной гривой.
Олег сразу узнал гонца, это был челядинец боярина Громобоя по имени Ярек. Олег лишь Громобою сказал, что имеет намерение погостить у игумена Веретинской пустыни. Прочие рязанские бояре не ведают об этом. Недоброе предчувствие кольнуло Олега. Если Громобой столь поспешно выслал гонца по его следам, значит, стряслась какая-то беда!
