Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
— Я пойду за мост, Дэви, а ты начинай тут… тут самое лучшее место для ловли. Потом приходи ко мне, и мы вместе перекусим. — Он кивнул сыну и зашагал по берегу.
Дэвид медленно поднял удочку, довольно равнодушно привязал лесу; потом выбрал для приманки личинок зелёной, коричневой и синей мухи. Пробуя, он взмахнул удочкой — и ощутил лёгкий трепет: снова всё было как встарь. С удочкой в руке он подошёл ближе и встал у самой воды, балансируя на горячем сухом валуне. Форель почти бесшумно проплыла посредине реки. Слабый плеск сомкнувшейся над ней воды пронизал Дэвида до мозга костей. Он подействовал на него, как хлопанье пробки, вылетающей из бутылки, действует на пьяницу, который годами не касался вина. И он принялся удить.
Он постепенно передвигался вверх по берегу, удил, где только можно было, во всех хороших местах. Из-за туч выглянуло солнце и пригревало его своими яркими лучами. Журчание реки вливалось ему в уши, тихий вечный звук бегущей воды.
Он поймал пять рыб, из которых самая большая весила, по меньшей мере, фунт, но когда они с отцом встретились у моста, оказалось, что Роберт его превзошёл. На траве рядышком лежала целая дюжина форелей. Роберт растянулся неподалёку и курил, опершись на локоть. Он бросил удить больше часа тому назад, как только набрал дюжину.
Было уже три часа, и Дэвид успел проголодаться. Они сообща принялись уничтожать свои запасы: сэндвичи с ветчиной, крутые яйца, большой кусок пирога с телятиной и — специальность Марты — ватрушку с малиновым вареньем. В пакете оказалась даже бутылка молока и, чтобы остудить молоко, Роберт поставил бутылку в воду, там, где было мелко.
У Роберта, в противоположность большинству чахоточных, аппетит всегда был плохой. Не соблазняясь вкусными вещами, он и сегодня ел очень мало и скоро взялся снова за свою трубку.
Дэвид всё это заметил. Некоторое время он с тревогой всматривался в отца: отец как будто похудел, немного сгорбился. Больные чахоткой уезжают в Швейцарию, Флориду, Аризону. Их помещают в прекрасные дорогие санатории; их на все лады выстукивают дорогостоящие доктора, они отхаркивают мокроту в дорогостоящие фляжки с резиновыми пробками. А его отец работает под землёй в шахте, никто его не выстукивает, и мокроту он собирает в клочки газетной бумаги. Старое чувство к отцу охватило Дэвида. Он сказал:
— Ты ничего не ел, папа. Не бережёшь ты себя совсем.
— Да я здоров, — сказал Роберт с искренним убеждением. Он отличался оптимизмом, как все чахоточные. Они часто верят в своё выздоровление, а Роберт кроме того был так давно болен, что кашель, пот, мокрота и всё остальное стали как бы частью его самого, и он терпел их без всякого ожесточения. Собственно, он вспоминал о них только затем, чтобы сказать себе, что скоро от них избавится. Вот и сейчас он улыбнулся Дэвиду и постучал себя по груди концом трубки:
— Не беспокойся… от этого я не умру.
Дэвид тоже зажёг свою трубку. Они лежали и курили, глядя в небо, на белые облачка, которые гонялись друг за другом в вышине. Пахло травой и первыми весенними цветами, и табачным дымом, и дождевыми червями, лежавшими у Роберта в сумке. Очень приятно пахло. А вокруг, насколько хватал глаз, только поля, луга, деревья, нигде ни единого домика. То была пора, когда ягнились овцы, отовсюду доносилось блеяние, полное мирного спокойствия. И все дышало покоем, двигались только белые облачка в небе да крошечные белые ягнята: они прыгали и сталкивались лбами под животами матерей, которые стояли в ожидании и жевали, широко раздвинув задние ноги. Беленькие ягнята крепко бодали друг друга, сосали, потом опять бодались, но недолго. Они убегали от матери и снова принимались играть и скакать, готовые всё крепче и крепче стукаться лбами.
Роберту хотелось знать, счастлив ли Дэвид… Он очень много думал об этом. Может быть, Дэвид только кажется счастливым, в душе же совсем не счастлив. Но спросить об этом сына Роберт не мог; не мог он, как Марта, вгрызаться ему в душу, в тайну отношений между ним и Дженни. Роберт вдыхал запахи весны и думал: «Весенний цветок, пение птицы — и готово, человек влюбился. Единственная птица, которой можно разрешить петь весной — это кукушка… Если бы Дэвид просто взял эту Дженни (а она, судя по виду, как раз девушка такого сорта), он не лежал бы здесь сейчас с таким измученным лицом. Но он был слишком молод, чтобы понять это, и дело окончилось свадьбой. А теперь он тянет лямку в начальной школе, обучает молодого Барраса, гоняясь за заработком, а экзамен на бакалавра и все те прекрасные планы, которые они когда-то строили вместе, отложены в долгий ящик, может быть, совсем забыты». Роберт горячо желал, чтобы Дэвид поскорее выпутался из всего этого, чтобы он шёл вперёд и создал себе имя, делал в жизни что-нибудь настоящее. Ведь он был способен делать большое дело, в нём было что-то такое. Да, Роберт крепко надеялся, что Дэвид всё же добьётся своего. Но он перестал думать об этом, так как у него были и другие заботы.
Вдруг Дэвид приподнялся с земли.
— Ты сегодня очень молчалив, папа. Видно, тебя что-то тревожит.
— Право не знаю, Дэви… Здесь так хорошо… — Он помолчал. — Получше, чем внизу, в Скаппер-Флетс…
Дэвид внезапно понял. Сказал медленно:
— Так вот где ты теперь работаешь!
— Да. Мы уже в Скаппер-Флетс. Три месяца тому назад начали вскрывать жилу.
— Вот как!
— Да.
— А вода есть?
— Есть. — Роберт спокойно пыхтел трубкой. — В моём забое она доходит до вентилятора.
Оттого-то я и заболел на прошлой неделе. От мирного тона отца Дэвиду вдруг стало тяжело. Он сказал:
— А ведь ты жестоко боролся, отец, за то, чтоб людей не посылали в Скаппер-Флетс.
— Может быть, и боролся. Но нас победили. Мы бы сразу тогда вернулись в Скаппер-Флетс, если бы контракт Барраса не был расторгнут. Ну, а теперь он подписал новый, — и мы снова там, откуда всё началось. Жизнь вертится как колесо, сынок, ждёшь, ждёшь и под конец, смотришь, — пришла на то же самое место.
Короткое молчание. Потом Роберт продолжал:
— Я уже тебе говорил когда-то, что не боюсь сырости. Всю жизнь приходилось работать в сырых местах, и чем дальше, тем в худших и худших. Беспокоит меня не это, а вода в отвале. Смотри, Дэви, я тебе сейчас объясню. — (Он поставил ладонь ребром на землю.) — Вот жила Дэйк, она служит как бы перегородкой, это сброс, который тянется вниз на север и на юг. По одну сторону от неё все старые выработки, отвал для всех шахт старого «Нептуна», которые идут от «Снука». Все нижние этажи отвала залиты водой, там воды тьма, да иначе и быть не может. Так. Теперь, Дэви, вот здесь, по другую сторону Дэйка, на запад, лежит Скаппер-Флетс, где мы сейчас работаем. И что же мы делаем? Мы вынимаем уголь — и всё ослабляем и ослабляем перегородку.
Он снова закурил.
— А я всегда слышал, будто Дэйк выдержит что угодно, будто это — природный целик[10], — заметил Дэвид.
— Возможно, — отвечал Роберт, — но невольно иной раз подумаешь: а что будет, если мы работаем слишком близко к старым, залитым водой выработкам? Эта натуральная перегородка может оказаться слишком тонкой.
Роберт говорил рассудительным тоном, почти задумчиво. Казалось, все его былое ожесточение исчезло.
— Но, папа, знают же они, что делают, обязаны знать, насколько близко вы работаете от старых забоев. У них обязательно должен быть план копей.
Роберт отрицательно покачал головой.
— У них нет плана старых выработок «Нептуна».
— Они обязаны их иметь. Тебе следовало бы сходить к инспектору, к Дженнингсу.
— А что толку? — равнодушно возразил Роберт. — Он ничем помочь не может. Не может он навязать им закон, которого не существует. Закон ничего не говорит о копях, заброшенных до 1872 года, а старые выемки «Нептуна» оставлены задолго до этого. Тогда не беспокоились о том, чтобы сохранить планы. И они потеряны. Вода может оказаться сразу же по ту сторону Дэйка, а может быть, она и на полмили от него.
Он зевнул, как бы показывая, что устал говорить об этом, и, улыбнувшись Дэвиду, прибавил:
— Будем надеяться, что на полмили.
— Но, папа… — Дэвнд замолчал, расстроенный тоном отца. Роберт, видимо, был переутомлён и впал в какой-то фатализм. Он заметил выражение лица Дэвида и снова улыбнулся.
— Больше я из-за этого не стану поднимать шума, Дэви. Никто из них в тот раз не верил мне, ни один из наших, и только надежда получить прибавку в полпенни заставила их бастовать. Я больше не хочу ни о чём беспокоиться. — Он замолчал, посмотрел на небо. — Знаешь, я, пожалуй, приду сюда и в следующее воскресенье. И ты тоже приходи. На Уонсбеке весна — самое лучшее время. — Он закашлялся обычным глухим кашлем.
Дэвид сказал торопливо:
— Тебе из-за твоего кашля следовало бы почаще бывать на воздухе.
Роберт усмехнулся:
— Я сбегу сюда опять на днях. — Он постучал трубкой по груди. — Но кашель — это пустяки. Мы с ним старые друзья. Никогда он меня не убьёт.
