Владимир Акимов - Демидовы
Пантелей шел по прогалине, окруженной лесом. В руках трепетали, подрагивая, чуть заметно клонились то в одну, то в другую сторону тонкие ивовые прутья. Акинфий стоял поодаль, держал под уздцы двух лошадей.
— Здесь где-то… — бормотал Пантелеи. — Откройся, клад захороненный! Откройся человеку — самому главному зверю на земле божеской… для счастья, для тепла, для добра.
Он остановился, долго стоял неподвижно.
— Здесь большая руда должна быть.
— Погодь, засеку сделаем.
Акинфий принялся рубить кедровые сучья, втыкал их, куда указывал Пантелей. Делал заметки топором на деревьях.
— Молодец, Пантелеи! — улыбался Акинфий. — За неделю третью кладовую находишь. И впрямь, тебе цены нету.
Пантелей молча улыбался, рукавом отирал потное лицо.
Акинфий развернул большой чертеж-карту, обломком угля сделал пометку.
Здесь славный рудник начнем. Лесу прорва, река рядом. И завод заложить… Во-он там плотину ладить можно.
Пантелей отдыхал, привалившись к дереву.
— Вставай, пора! — Акинфий первым взобрался в седло.
Они подъехали к склону горы, и Акинфий первым заметил пещеру. У входа стояли два каменных идола, словно охраняли.
Акинфий слез с лошади, привязал повод к кусту, полез вверх. Пантелей последовал за ним.
Вскоре Акинфий выскочил из пещеры, сбежал вниз, достал из притороченной к седлу сумки просмоленный факел, запалил его и кинулся обратно.
Тесный проход упирался в высокие деревянные двери. В свете факела заметались летучие мыши.
Акинфий толкнул двери, показалась большая ниша-комната. От дуновения воздуха деревянные, выкрашенные разноцветьем идолы разом поднялись, будто собирались защищаться от непрошенных гостей. Пещера наполнилась протяжным скрипом и треском. Но едва двери закрылись, идолы снова уселись вокруг большой гробницы.
Акинфий и Пантелей с трудом подавили страх. Шипел и брызгал смоляной факел, горбатились на каменных сводах уродливые тени.
Акинфий шагнул ближе, пригляделся. На идолах висело множество желтых металлических украшений, колец, ожерелий.
— Золото… Сколько золотища, Пантелей!
В гробнице лежал деревянный божок, усыпанный множеством золотых браслетов, колец, ожерелий, фигурок лошадей, быков, птиц.
— Мать честная, Пантелей! — И Акинфий, дико улыбаясь, принялся набивать золотыми вещами карманы.
— Не надо, — Пантелей тронул его за плечо. — Чужое это, грех… Слышь, что говорю? Беда будет, Акинфий…
А тот, задыхаясь, стаскивал с идолов браслеты и ожерелья. Лицо его покрылось потом, пламя факела дрожало на лбу, щеках, отражалось в расширенных от алчности глазах.
Пантелей схватил его за грудки.
— Ты что, сдурел? Беда будет! Чужое… Акинфий!
— Уйди, морда! — Акинфий двинул Пантелея кулаком в лицо. Гот отлетел в сторону. — Мне хлеб покупать ис на что… Струги не на что строить! А оно валяется тут без пользы!
— Грех это, Акинфий, — медленно поднялся Пантелей. — Чужое это!
По безлюдному болотистому острову гулял, свистел, как разбойник, ледяной ветер. Раздувал плащи у солдат, стоявших на часах возле царской палатки, трепал знамена, завывал.
— Господи-и, что ж это за край такой, что даже ночи в см нету, — переминаясь и загораживаясь от ветра воротником плаща, бормотал часовой, глядя в блеклое серое небо.
Рядом река гнала сильные волны, била в берег, где гнулся под ветром нищий ольховник.
…Петр спал беспокойно. Ворочался, что-то бессвязно бормотал, подтягивал к жи-воту колени, чтобы согреться. Вязаные теплые носки на пятках были продраны. На полу в беспорядке чертежи, планы мировых столиц, выстроенных близ морей, — Лондона, Амстердама, Венеции.
— Государь! — В палатку сунулся Меншиков. Петр, не просыпаясь, потянул из-под подушки тяжелый пистолет, сработанный Акинфием Демидовым. — Проснись, государь, беда!
Петр сел и, не выпуская пистолета, стал протирать глаза. А Меншиков, дыша, как загнанная лошадь, продолжал:
— Шведские фрегаты в устье зашли! — Меншиков заметался по палатке, собирая с пола нехитрые царские пожитки, чертежи, карты. — Ретироваться надо! Ну его к ляду, этот Васильевский остров? Гнилое место!.. Комарье одно…
Петр, накинув поверх мундира латаный шерстяной плащ, выбрался наружу. Полуодетые солдаты бежали по заболоченному лугу к туманной Неве. Четверо волокли небольшую пушку. Чавкала под ногами болотная жижа.
Длинноногий Петр скоро обогнал толпу солдат и первым оказался на берегу, заросшем осокой и чахлым кустарником.
— Во-о-он, шведские фрегаты! — показывал подбежавший Меншиков.
Примерно в полуверсте от берега в тумане маячили темные силуэты кораблей.
— Слава богу, что туман, — утирая мокрые усы, проговорил остановившийся рядом унтер-офицер преображенец, — а то бы он вдарил. Ить двадцать пушек на каждом…
Петр, стиснув зубы, вглядывался в шведские фрегаты.
— Без свово флоту со шведом на морс тягаться — пустое дело, — услышал Петр голос другого солдата.
— Я шпагу в палатке оставил, — тихо пробормотал Петр и медленно пошел от берега обратно, к палатке. Несколько преображенцев. переглянувшись, потянулись за ним.
— А ну, как на лодках подкрасться. Небось, спят шведы-то, — послышался еще один голос. — Да на абордаж их, сучьих детей.
— Окстись, что мелешь-то? — оборвали его.
— А что? Запорожские казаки эдак с турками сколько разов управлялись.
Петр резко обернулся, ухватил солдата за плечо:
— Как звать?
— Минаев, ваше величество. Преображенского полка! — гаркнул тот.
— Со мной на лодках пойдешь?
— А как иначе, государь? Ить я солдат!
Петр молча поцеловал его, взглянул на Меншикова:
— Быстро две команды на лодки. Силком не тяни. Кто по своей воле. Быстро! Покуда туман не развеялся!
— Понял, государь! Мигом!
…Когда Петр вновь появился на берегу со шпагой в руке, в лодках уже сидели солдаты.
…Длинные, похожие на пироги, лодки покачивались на тихой воде.
— Минаев где? — спросил Петр.
— Здесь я, государь! — отозвался Минаев из первой лодки.
— Меншиков! Алексашка, черт тебя!..
— Здесь я, мин херц!
— Я на первую, ты — на вторую. Атакуй левый фрегат. Пошли тихо, веслами не шлепать! — Петр прыгнул в лодку, улыбнулся Минаеву. — Так, говоришь, у запорожских казаков этак с турками получалось?
— Очень даже лихо получалось, ваше величество! — расплылся тот в улыбке.
— Пошел, ребятушки! И не трусь! Кто голову сложит, так за отечество!
Лодки бесшумно скользнули по воде и скоро растворились в тумане.
…Двумя дугами приближались они к фрегатам.
— Тихо, черти косорукие! — шепотом ругался Петр, когда слышался слишком громкий всплеск весла, и блестящими глазами смотрел на шведские корабли. Обернулся к Минаеву: — Хороши, а? Красавцы! Погоди, Минаев, скоро и у пас такие будут!
— Жаль, Карлушки ихнего тама нету, — усмехнулся Минаев. — А то бы теплого, в постельке…
— Передай по лодкам… Готовьсь к абордажу! — отчеканил Петр. — Меншиков со своими атакует левый фрегат.
Солдаты осматривали ружья и мушкеты, вытаскивали из ножен сабли, ножи. Лица у всех хмурые, сосредоточенные.
— Выручай, пресвятая богородица…
— А шведы, братцы, тоже богородице молятся?
— Вроде бы…
— Бог-то один, да веры разные.
— Все люди-человеки, всем смертушка одинаково в глаза заглядывает.
Лодки мягко подошли к фрегату, и солдаты молча, дружно стали карабкаться почти по отвесному борту, цепляясь за снасти, закидывая абордажные крючья. Двигались они сноровисто, ловко. Петр шепнул после паузы:
— Все ж не как под Нарвой. Армия… Какая-никакая, а выучка.
Он сбросил плащ, расстегнул мундир, чтоб легче дышалось, выдернул из ножен шпагу, а за пояс сунул нож и Акинфиев пистолет:
— С богом, ребята-а! За матушку Ру-у-усь!
Петр, зажав в зубах шпагу, полез наверх, цепляясь за веревку с абордажным крюком на другом конце. За ним, перекрестившись, устремился Минаев.
ПОТОМКИ ПРЕОБРАЖЕНЦА ЕМЕЛЬЯНА МИНАЕВА: БАЛТИЙСКОГО ФЛОТА ЛЕЙТЕНАНТ АЛЕКСАНДР МИНАЕВ В ПЕРВУЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ В БОЮ С ГЕРМАНСКИМ ЭСМИНЦЕМ ПОВЕЛ
КОМАНДУ НА АБОРДАЖ И ПОГИБ В РУКОПАШНОЙ СХВАТКЕ; ПРАПРАВНУК ПЕТР АНДРЕЕВИЧ МИНАЕВ, МАЙОР СОВЕТСКОЙ АРМИИ. ПОГИБ ПРИ ОБОРОНЕ СЕВАСТОПОЛЯ.
Нападавшие дрались остервенело. Им было некуда отступать и нечего терять. Шведы, захваченные врасплох, выскакивали на палубу полураздетые. Грохали выстрелы, слышался звон шпаг и лязганье штыков, короткие вскрики, брань.
Царь в ярости отбросил шпагу и разряженный пистолет, схватился в рукопашную со шведским офицером. Они упали и покатились по палубе, стараясь подмять друг друга. Петр оказался много сильнее — железными руками сдавил офицеру горло.
