Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Михаил Капитонович долго молчал и жевал травинку.
– Да, я слышал об этом, не помню где и не помню от кого, но слышал. Правда, говорили, что были попытки сопротивления, даже вооружённого, побегов, чуть ли не массовых, что город был готов восстать…
– Чушь! Про город ничего не знаю, а только сидели мы в машинах и вагонах как мыши. Никто не пикнул. Настолько всё было сделано быстро, чётко, я бы даже сказал, не по-русски профессионально, мы очнулись, уже когда переехали границу между станцией Маньчжурия и станцией Отпор, то есть уже в СССР. Но и то, что значит – очнулись, просто поняли, что для нас настала другая жизнь! Сопротивление! Какое там?!
– Значит, не было сопротивления?
Гога хмыкнул, разглядывая фляжку.
– Не было, Михаил Капитонович! Не было никакого сопротивления.
– Забавно!
Гога поднял глаза.
– Забавно?
– Забавно, – подтвердил Михаил Капитонович. – Заманили вас, как вот эту рыбу в мордушу… – Только оглушили уже потом.
Они замолчали.
– А много харбинцев, – спросил Михаил Капитонович, – разделили вашу участь?
– Почему нашу? А вашу?
– Ну, я – особый случай! Я с ними боролся ещё в Гражданскую.
– Так многие боролись! Не знаю… по слухам…
Михаил Капитонович вздохнул:
– Вот именно что по слухам.
Гога играл фляжкой и разглядывал её.
– А откуда она такая? Я по коже вижу, что – старая.
– Считайте – старинная. Подарок.
Гога глянул на Михаила Капитоновича.
– Подарок леди Энн… А в Сусумане было много харбинцев? – поменял тему Михаил Капитонович.
– А расскажете? – кивнув на фляжку, спросил Гога, ещё раз взвесил её в руке и разлил водку.
– Расскажу. Потом. Так что с харбинцами?
– Я не встречал. Опять-таки по слухам, основную массу вывезли то ли на Урал, то ли за Урал.
– М-да! – промолвил Михаил Капитонович. – Горбушу откроем?
– Нет! – уверенно сказал как отрезал Гога. – После освобождения я наелся консервов во как! – И он провёл ребром ладони по горлу. – Лучше уж рыбку доедим, всё же свежая.
– Так остыла…
– Не страшно! Через пять минут она превратится в заливное, в желе, с детства любил.
– А как насчёт картошки?
– Вот это – давайте!
– Да уж! Раз обещано!
Они встали и пошли в разные стороны собирать выброшенные рекою на берег сухие дрова.
Фляжка
Поручик Сорокин под левой скулой почувствовал что-то твёрдое и попытался открыть глаза. Открылся только правый, и Сорокин увидел вертикально стоящий перрон. Он смотрел этим открывшимся глазом и не мог понять, как люди могут ходить по вертикально стоящему перрону, то есть он видел, что по перрону ходят люди как по вертикальной стене.
– Ваше благородие! – услышал он над головой. Он попытался пошевелиться и застонал от боли. В этот момент перрон опрокинулся, и оказалось, что люди ходят правильно. Он понял, что лежит щекою на льду и его кожа под левым глазом ничего не чувствует.
– Ваше благородие, вы живы? – Кто-то слегка тряс его за плечо. – Вставайте, чехи уже ушли.
При слове «чехи» Сорокин всё вспомнил. Он пошевелил руками, опёрся, его подхватили чьи-то другие руки и подняли.
– Иттить можете?
Он повернул голову направо, потом налево, рядом с ним стояли и держали его под руки фельдфебель Огурцов и ещё один солдат, фамилию которого он не помнил.
– Иттить можете? – повторил кто-то из них.
– Сейчас попробую, – просипел Сорокин и попытался шагнуть, но чуть не упал снова, потому что левая нога была немая.
– От же ж собаки! Человека чуть не убили!
Сорокин понял, что всё, что он слышал, говорил фельдфебель Огурцов.
Поддерживаемый с двух сторон и стоя на одной правой ноге, Сорокин снова огляделся: недалеко от него на перроне плотной группой стояли солдаты его полуроты. Он потёр скулу под левым глазом, она была немая, как нога…
– Ща мале́ха потрём вам скулу́ снежком, и она отойдёть, это даже хорошо, что на наледи лежали, фингала́ не буить! – Огурцов глянул на солдата и отпустил руку Сорокина.
Солдат крепче ухватил под другую руку, и Сорокин устоял. Фельдфебель бегом добежал до ограды платформы, зачерпнул двумя ладонями снег, вернулся и стал неистово тереть под глазом Сорокина.
– Чёрт! – вздрогнул тот. – Хоро́ш! – через несколько секунд произнёс он и спросил: – А где полковник?
– А полковника чехи с собой увели, да вона тама, за станцией пальба была, можа, и положили полковника…
– Не ходили искать? Может, ранен, не убит…
– Не ходили, ваше благородие, чехи, пока их, то есть наш, эшелон отходил, держали нас под пулеметами, а вона и следующий на подходе… Тика́ть нада!
Сорокин обтёр рукавом мокрую щёку.
– Обыщите вокруг станции, если расстреляли, не стали бы далеко уводить!
Фельдфебель сморщился, но подмахнул руку к папахе, позвал двух солдат, и они побежали кругом станционной постройки.
«Обманет, близко кругом обежит и доложит, что никого нет!»
Сорокин ещё раз протёр щеку, он стал её тереть сильно, и она начала гореть под грубым сукном шинели. Он увидел, что, как только что сказал Огурцов, по нечётному пути идёт эшелон и на паровозе рядом с кабиной на коротком флагштоке болтается красный флаг. «Этого ещё не хватало! Так быстро!» Он крикнул фельдфебеля, тот мигом выскочил из-за станционной постройки, как будто стоял там и только этого и ждал.
– Тикать надоть отседа, ваше благородие, из одной передряги сухими вышли, так, – он махнул рукой в сторону подходившего эшелона, – в другую попадём! Вона, на ихнем паровозе – флаг-то красный!
– А где ваше оружие?
– Эй. – Фельдфебель махнул солдатам, те расступились и открыли за собой несколько десятков составленных в козлы трёхлинеек. – Их оставили, а патроны все позабирали… – А с продовольствием?..
– Два мешка нашей же муки скинули да два короба с аглицкой тушёнкой, али ишо с чем, покеда не разобралися…
Сорокин не стал оглядываться: «Гляди не гляди, а больше, чем скинули, не будет!» Он стоял и думал.
– Тута, ваше благородие, и думать неча, до трахту, сказывали, с полверсты…
– Стройте людей! – приказал Сорокин и перекрестился.
«Что же, полковника так и бросим?»
Он глянул на приближающийся на паровозе красный флаг. – Айда, братцы! В какую сторону тракт? Кто знает?
– Так мы уж и разведку произвели, тама он! – протараторил Огурцов и махнул рукой.
Огурцов выдернул из плетня похожую на клюку кривую жердь и со словами: «Это вашему благородию навроде как третья нога будет» – сунул её в руки Михаилу Капитоновичу.
Через полчаса Сорокин с полуротой в растерянности стоял на обочине тракта. Фельдфебель опомнился первый, сначала он пошёл в одну сторону вдоль медленно движущегося обоза, потом вернулся и пошёл в другую, всё время что-то спрашивая у людей, которые сидели на санях.
– Ну вот, я всё и спознал, – сказал он, когда вернулся к поручику. – А вы, ваше благородие, Михал Капитоныч, снежком ещё скулу приложите, глядишь, синячища-та и вправду не буить. – Он нагнулся и прихватил пригоршню снега. – А то на трахте, я глянул, много барышень, хотя так все укутаны, что и не разглядишь. Одначе я разглядел.
Сорокин посмотрел на него:
– А что узнал? Как тебя по батюшке кличут?
– Михалычем, ваше благородие, Дмитрий я, Михайлов сын! А спознал-то… много спознал. Главное спознал – не ждали нас тута!
– Это понятно, что не ждали, – сказал Сорокин.
Фельдфебель глядел на него и лыбился. Сорокин больше чем за месяц пути впервые всмотрелся в него. Перед ним стоял ладный, крепко сбитый коротышка, с не сходящей с широкого круглого лица улыбкой и хитрыми глазками; смышлёный крестьянский сын. Весь путь он один командовал солдатами бывшего своего полуразбитого полка, снявшегося с Западного фронта ещё в сентябре семнадцатого и доразбитого где-то под Самарой и по непонятным причинам оказавшегося в отряде подполковника Каппеля. По непонятным, потому что когда Сорокин принимал полуроту, то выяснилось, что и сам фельдфебель, и почти все его солдаты были со Псковщины. Почему они оказались так далеко от своей родины, хотя в германскую воевали совсем недалеко, и зачем подались на восток, так и осталось невыясненным. Не до этого было.
«Да!.. – почему-то только сейчас об этом подумал Сорокин. – Не до этого было!»
Мимо них медленно двигался санный обоз, такой длинный, что казалось, он вытянулся до самого Владивостока.
Поручик Сорокин вместе с полковником Адельбергом приняли эшелон в четыре вагона в Ачинске, сразу же после мощного взрыва на станции, когда один из вагонов литерного с золотой казной – последний – сошел с рельс и Верховный приказал его отцепить, чтобы он не замедлял движения всего поезда, и прицепить к свободному паровозу с тремя теплушками. В них и находилась полурота фельдфебеля Огурцова.
«А надо бы выяснить!» – подумал Сорокин, крепче опёрся на «третью ногу», та острым концом пробила наст, Сорокин содрогнулся от боли в ноге и упал.
