Анатолий Лысенко - Хомуня
— Филин. Да, это — филин.
Через минуту снова послышался стон, теперь у самого входа. Хомуне показалось, что какая-то тень мелькнула в проеме дверей и снова исчезла. Все трое вскочили почти одновременно. Валсамон, сидевший чуть в стороне, подошел ближе и стал рядом с Хомуней.
Освещенная слабым мигающим светом костра, в церковь вошла женщина. Ее длинные мокрые волосы, прикрывая часть лица, тяжелыми космами спадали поверх легкого плаща.
— Это она, — прошептал Валсамон, — та самая, из дворца.
Женщина подошла ближе и долго, широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрела на Омара Тайфура. Она была молода, на вид — лет двадцати пяти, не более. Тяжело вздохнув, присела на обрубок.
— Наконец-то я вас нашла, — сказала она. — Потом добавила: — Как я устала.
— Откуда ты взялась? — спросил Хомуня.
— Из моря. Разве ты не видишь, старик, я вся мокрая. Волны сегодня высокие. Мне было очень трудно справиться с ними. Вода смывает зло. Ты не бойся, я добрая. Поэтому море и выпустило меня. Каждый вечер я выхожу на берег и гуляю по городу. Почему вас так долго не было?
— Кто ты? — спросил купец.
— Разве ты не узнаешь меня?
Женщина поднялась с бревна, подошла ближе к Омару Тайфуру и снова пристально посмотрела ему в глаза. Купец не выдержал и потупился.
— Я — Астарта. Когда-то была девой. А еще — птицей и рыбой морской. Ты всегда звал меня так. Но с тех пор, как тебя убили, я опять стала Астартой.
Женщина подошла к побледневшему Валсамону, провела рукой по его лицу.
— Успокойся, раб. Я знаю, не ты убивал моего мужа.
Валсамон готов был бежать прочь без оглядки, но страх удерживал его на месте. Астарта повернулась к Омару Тайфуру.
— Ты набрал себе новых рабов? — спросила она. — Тех, которые тебя убивали, отпустил? Ты благородный. Справедливый перед богом и перед людьми. И перед сыном. Ты подобен богу, воскресшему из мертвых. Только не сердись на меня так сильно, как в тот раз, когда я застала тебя на конюшне. Ты прелюбодействовал, и поэтому я так грубо ругалась и царапала тебе лицо. Поверь, мне было очень больно. Так же больно, как нашему сыну. Он был красивый мальчик. Как он кричал. Ты любил и рабов своих. Они же, несчастные, сговорились и убили тебя. Тело твое поглотила морская пучина. Но теперь все позади. Вода очистила тебя от зла. И ты будешь снова любить меня. Я по-прежнему красива. Ты не забыл моего тела?
Астарта отошла к бревну и начала раздеваться. Сначала сбросила с себя плащ, потом разорванное на боку мокрое платье и нательную сорочку.
— Она безумна, — шепнул Хомуня купцу.
Астарта стала перед костром, медленно обеими руками откинула за плечи подсохшие волосы и, прекрасная, как Афродита — ее статуи когда-то так поразили Хомуню, — осторожно ступая босыми ногами, снова подошла к Омару Тайфуру.
— Посмотри на меня, мой любимый Санерг. Потрогай — и ты убедишься, что грудь моя не менее упруга, чем прежде. Что же ты медлишь, прикоснись.
Астарта взяла руки Тайфура и приложила их к своим грудям.
— Ты весь горишь. В твоих ладонях столько тепла, что я уже совсем согрелась, — сказала она. — Только не отпускай меня, Санерг. Проведи руками по животу. Вот так. И по бедрам.
Астарта вдруг нахмурилась, отступила от Тайфура и приблизилась к Хомуне. Долго стояла молча, затем подняла руки и погладила ему бороду.
— Сколько сострадания я вижу в твоих глазах, старик. У тебя доброе сердце. Скажи, оно так же страдает, как и мое? И болит так же?
Хомуня не ответил. Он подумал о том, что все его страдания ничего не значат по сравнению с теми бедами, которые, по всему видать, пришлось пережить этой душевнобольной женщине, назвавшей себя Астартой. Даже то малое, что можно было понять из ее бессвязной речи, ни в какое сравнение не шло с его, Хомуни, собственными испытаниями. И разве можно физические боли мужчины сравнить с душевными муками матери?
Женщина как-то сразу потеряла интерес к Хомуне, не дождавшись его ответа, снова подошла к Омару Тайфуру.
— Посмотри, Санерг, как больно было моему сердцу. — Астарта повернулась ближе к свету, подняла рукой левую грудь — и все увидели рваные рубцы. — Я вытащила отсюда стрелу. А тебя спасти не могла.
— А-а-а-а! — завопил Валсамон. Увидев шрам на груди женщины, он снова вспомнил скелет из коморы княжеского дворца. — Нечистая сила!
Валсамон крестился, читал молитву, а женщина удивленно на него смотрела.
— А где же мой мальчик, что же это я? Он же не умеет плавать. Мне надо в море, а волны сегодня особенно высокие. Я боюсь за своего мальчика! — громко застонала она и бросилась к выходу.
— Куда же ты, Астарта, вернись! — кинулся следом Хомуня. — Пропадешь!
Хомуня выскочил из церкви — женщины уже не было.
Дождь перестал. На небе сияли яркие звезды. Луна, взобравшись на княжеский дворец, готова была покатиться по крыше. Ветер утих.
Постояв немного, Хомуня повернул в церковь. Но не успел сделать и двух шагов, как почти рядом, в траве, услышал слабый стон Астарты. Хомуня подхватил мокрое от дождя холодное тело и понес в церковь.
Омар Тайфур расстелил у костра плащ Астарты, и Хомуня осторожно опустил на него потерявшую сознание женщину. Валсамон подбросил в костер хворосту. Пламя разгорелось сильнее. Астарта открыла глаза, но взгляд ее был уже не живым, потухшим. Хомуня хотел подложить ей под голову валявшийся рядом мешок Валсамона, но, едва прикоснулся к Астарте — почувствовал, как мелкая дрожь пробежала по ее телу. Астарта приоткрыла рот, судорожно, со стоном вдохнула воздух и тотчас затихла. Она умерла.
Хомуня перекрестился, прикрыл обнаженное тело мокрым платьем, взглянул на Тайфура. Купец стоял, уронив на грудь голову, и беззвучно, одними губами, читал молитву.
* * *Возвратились в табор поздней ночью. Аристин не спал, ждал Омара Тайфура и не давал погаснуть костру. Каменная статуя древней богини Астарты, подсвеченная красноватыми всполохами, смотрела на Санерга и дальше, в степь, в бездонное звездное небо.
Утром Омар Тайфур долго не выходил из шатра. Хомуня успел подогреть воду — купец имел привычку и в жаркие дни умываться только теплой, — приготовить ему завтрак, но Тайфур не спешил вставать. Хомуне, сидевшему подле шатра, с противоположной стороны от входа, где еще держалась неширокая полоса тени, слышно было, как Омар Тайфур поминутно ворочается в постели и горестно вздыхает. Хомуня предполагал, что купец так тяжело переживает встречу с Астартой, ее неожиданную смерть. Но это было не совсем так. Хотя все, что произошло с Астартой, не оставило Тайфура равнодушным, расстроился он не столько из-за ее смерти, сколько из-за того, что мужа этой женщины убили собственные рабы. Тайфур боялся, что здесь, вдали от городов и селений, его невольникам тоже несложно будет расправиться со своим хозяином.
Тайфур лежал в шатре и чувствовал себя самым несчастным человеком на земле. Ему рисовались ужасные по своей жестокости картины. Представлялось, что рабы давно сговорились убить хозяина, но прежде чем сделать это, непременно будут всячески издеваться над ним, наслаждаясь его муками. Тайфур порой воспалялся так сильно, что наяву бредил, даже чувствовал, как острые ножи телохранителей с хрустом вонзаются в его тело. Он готов был кричать от воображаемой боли, но не смел этого делать, боялся, что рабы, догадавшись о трусости своего господина, наверняка поспешат приступить к задуманным ими кровавым замыслам. Тайфур так разбередил душу, что уже не видел никакого выхода из положения, созданного собственным воображением, и совсем пал духом. Ему казалось, что если даже сейчас встанет, выйдет из шатра и разделит между рабами свое имущество, то и тогда не избежит смерти.
— Они не преминут вам вредить, они хотели бы того, чтобы вы попали в беду, — шептал он строки из Корана.
Тайфур услышал, как кто-то тихо подкрался к шатру и начал осторожно развязывать тесемки, соединявшие его борта, чтобы проникнуть внутрь. Купец поднял голову, сунул руку под подушку и с ужасом обнаружил, что на этот раз там не оказалось кинжала. То ли он сам забыл его положить, то ли выкрал кто. Тайфур бессильно уронил голову на подушку и, путая слова, тихим голосом начал читать предсмертную молитву.
— Аллах творит, что желает. Когда он решит какое-нибудь дело, то скажет ему: «Будь» — и оно бывает. Пользование здешней жизнью недолго, а последняя жизнь — лучше…
В шатер просунулась косматая голова Валсамона.
— Горе им за то, что они приобретают, — еле слышно прошептал Тайфур и приготовился к самому худшему.
— Доброе утро, мой господин, — улыбнулся Валсамон. — Как ты себя чувствуешь? Не заболел ли? Пусть все твои несчастья падут на мою голову.
Тайфур не ответил, но облегченно вздохнул и расслабился — не увидел злого умысла на лице своего раба.
