Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII
Однако не приходило на ум ничего, а время не ждало, попробовал улыбнуться и полунасмешливо произнёс, рассчитывая перевести разговор на иные предметы:
— Я догадываюсь, что вы ещё никого не убили, чтобы свой грех почитать таким тяжким?
Вздрогнув всем телом, Рич отшатнулся чуть не с побледневшим лицом:
— Что вы, как можно! Смерти я не хочу никому! Но и душу свою погубить не хочу! Я бы только хотел верно исполнить свой долг перед Господом!
Ему становилось стыдно своих колебаний, понятных, но непростительных, поскольку в них слышался подлы ii страх за себя. Представил себе, что в эти смутные дни точно так же беспокойно, мучительно мечется между исполнением долга и чувством греха доверчивая, неискушённая, честная душа его сына и некому направить его, некому подсказать, в чём именно состоит нынче исполнение долга, в чём приходится видеть свой тяжкий грех.
Всем сердцем пожалел несчастного царедворца и сказал ободряюще, готовый стать откровенным:
— Слава богу, мой мальчик! Желать смерти кому-либо из смертных было бы хуже всего.
Доверительно тронув его за рукав, молодой человек заговорил взволнованно, тихо и быстро:
— Вот, допустим, только допустим, что есть акт парламента, что всё королевство должно признать меня своим владыкой. Скажите мне вы, именно вы, Томас Мор, славный между учёными многих стран, признали бы вы меня в таком случае королём?
Ему понравилась доверительность поспешного, видимо, от сердца идущего жеста, ещё больше тронула эта молодая взволнованность, и хотел бы ответить чистосердечно и прямо, но вопрос представлялся ему слишком уж дерзким, чтобы родиться в нетронутой, чистой душе, и вновь колебался, допрашивая себя, опасаясь дать слишком точный ответ, который стоил бы жизни:
«Он провокатор или дурак? Хитёр как чёрт или наивен до святости? В его-то возрасте неужели уже столько хитёр и коварен, что Генрих его подослал тягаться со мной? А глядит настоящим ягнёнком... Взволнован, взволнован-то как!..»
С влажным лбом, всем телом заметно дрожа, Рич шепнул ему почти в самое ухо:
— Умоляю вас, мастер, ваши слова останутся между нами, клянусь!
Ему стало легче от клятвы, от шёпота, от волнения юности, и уже спокойно ответил:
— Почему не признаться мне, Ричард Рич? Вас я мог бы признать государем.
Повеселев, сощурив глаза, поверенный продолжал не то стеснительно, не то осторожно:
— А если бы парламентом был принят акт, повелевавший, чтобы Англия признала меня римским папой?
Вглядывался в эти прищуренные глаза, в это повеселевшее, но застывшее молодое лицо, в этот припухлый, сочный, уклончивый рот, и как будто ничего подозрительного не примечалось в этом худом, бледноватом красивом лице, кроме этой застылости и этого рта, и подумал стеснённо, стыдясь тёмных подозрений, не в силах их одолеть:
«Слишком красив, чтобы при дворе короля остаться надёжным и честным. Такого рода юнцы легко впадают в соблазн, ещё легче забывают о чести и совести, лгут бесстыдно и много. Вот уж он поверенный короля. Это недаром, конечно, недаром. Из чего тебе быть откровенным? Один болтливый дурак может погубить десять самых осмотрительных умников. Пусть понимает, как сможет...»
И стал медленно говорить, вертя золочёную пуговицу его малинового жилета:
— Я вам отвечу тоже примером. Допустим, только допустим, как ведь такую возможность только допускаете вы, парламент принял закон, согласно с которым Всевышний не является отныне Всевышним. Вы согласились бы признать этот акт?
Выпрямляясь, сверкая глазами, юноша возмущённо и несколько громче, чем перед тем, возразил:
— Нет, я не сказал бы так, поскольку ни один парламент не может принять подобный закон!
Внимательно выслушал и со значением улыбнулся на это:
— Парламент всё может, но вы сами ответили на свой вопрос. Теперь ваши сомнения разрешатся легко.
Спрятав в прищуре глаза, Рич почтительно поклонился:
— Благодарю вас, мастер! Счастлив набраться вашей мудрости, но верните мою пуговицу.
С недоумением поглядел на него, засмеялся и вложил пуговицу в протянутую ладонь:
— Вот, возьмите, я так неловок, простите меня.
Зажав её в кулаке, Ричард Рич с чуть приметной усмешкой проговорил:
— Благодарю ещё раз.
Тут подумал, что сказал что-то лишнее, припомнил каждое слово, проверил каждый вопрос и каждый ответ, не нашёл, к чему бы можно было придраться, подумал, не послужила бы эта беседа во вред Ричарду, этого бы он себе никогда не простил, и пошутил, пытаясь казаться наивным:
— Если станете папой, не позабудьте меня. Пожалуй, я не прочь бы стать кардиналом.
В глазах Рича блеснула весёлая наглость, но они вновь тотчас скрылись в щёлочках век, и голос прозвучал значительно и спокойно:
— Я вас не забуду.
Лейтенант громко окликнул, точно ждал этих слов:
— Сэр, мы уходим!
Слуги уже подавали плащи.
Покачивая женскими бёдрами, Рич удалился поспешно, снова бросив ему, на этот раз от самых дверей:
— Прощайте, мастер, я о вас не забуду!
Спустя две недели его вызвали в суд.
Глава одиннадцатая
РОКОВАЯ ОШИБКА
Солнце уходило на запад, в сторону Лондона. Деревья парка подступили ближе к стенам дворца. Тяжёлые тени заглядывали к нему в кабинет. В кабинете становилось темней.
Генрих отложил в сторону последнее донесение, откинулся и потянулся.
Казалось, дела могли уладиться к полному его удовольствию. Во всяком случае, коронованным братьям нынче было не до него.
Карл уже десять лет как будто не обращал внимания на смуту в Германии, не наказывал отступников-лютеран, как следовало сделать тому, кто считал себя главой всего христианского мира, даже заключил договор с союзом лютеранских князей, закрывал глаза на неудачи брата своего Фердинанда, не сумевшего добиться победы над турками и возвратить в лоно христианства Венгерское королевство. Карл готовил крестовый поход на Тунис.
Тунисом владели разбойники-мусульмане, захватив внутреннее море, безжалостно грабили христианские берега, захватывали христианские корабли и безнаказанно увозили в рабство десятки тысяч пленников-христиан.
Карл давно поклялся им отомстить и положить конец грабежам, долго готовился, долго собирал армию. Наконец собрал. Испанцы высадились в Гулетте. Приходилось признать, что экспедиция была подготовлена хорошо. Осада заняла только месяц, несмотря на жару и недостаток воды. Тунис признал себя побеждённым. Свободу получили тысяч двадцать рабов-христиан. Вновь Карл поднялся на вершину могущества. Европа рукоплескала ему.
Вся Европа, но только не Франция. Позорное поражение и плен французского короля были ещё не забыты. Пять лет полного мира восстановили ущерб, нанесённый той войной. Франсуа укрепил и преобразовал свои вооружённые силы. У него теперь были новые эскадроны и не менее семи легионов национальной пехоты. В Гавре заложил новый порт, объехал весь север Франции, сделал смотр своим легионам и остался доволен. Осторожного Дюпре уже не было с ним, а Луиза Савойская давно умерла. При его дворе соперничали две партии. Одну возглавлял обер-гофмейстер Монморанси, фанатичный католик, сторонник неограниченной власти и восторженный приверженец испанского Карла, желавший мира с Испанией и Священной Римской империей. Другая партия образовалась вокруг адмирала Шабо де Бриона. Адмиралу не давала покоя слава великого полководца. По этой причине он жаждал большой сухопутной войны.
Победил тот, кто угадывал тайные желания короля, а тайным желанием Франсуа была месть ненавистному Карлу и возвращение всех французских завоеваний в Италии.
Стало быть, военные действия открыться могли со дня на день. Кавалерия и пехота уже тайно стягивались к швейцарской границе.
Для начала войны нужен был только предлог, и за этим дело не стало. Три года назад в Милане был обезглавлен агент французского короля, за что Милан заслуживал наказания, а после смерти матери Франсуа получал права на Пьемонт, которые было необходимо, как водится, защитить вооружённой рукой.
Положение оказывалось благоприятным, но сложным. Война займёт его главных противников и обеспечит ему мир на несколько лет, что необходимо для завершения церковных реформ, очень выгодных, однако чреватых кровавыми смутами.
Это с одной стороны.
А с другой, ещё до начала войны оба короля запросят союза, а Карл, чьё могущество всё возрастает, прямо потребует, чтобы он напал на Франсуа вместе с ним.
Генрих же воевать не хотел. Пыл юности понемногу прошёл. Из наследного короля, не более чем сына судьбы, он становился серьёзным правителем и научился рассчитывать каждый свой шаг. Война на континенте ничего не сулила, кроме громадных расходов и больших осложнений внутренних дел.
