Александр Быков - Чепель. Славное сердце
— А-я-яй! А-я-яй! Что же мы будем делать, князь Любомир? Моё войско не собрано, воеводы у меня слабые, я вообще человек мирный…
— Думаю, пан Войцемеж, что надо тебе защищать свою землю, собирать твоё войско. Если скажешь, я тебе помогу.
— Много ли войск немецких заметили твои люди?
— Много, пан Войцемеж, тысяч пять. В том-то и дело, что по одному можем не справиться. Мы ведь не напрасно мир заключали. А чтобы помогать друг другу в случае беды. Я думаю теперь беда у нас общая. Никто не знает, как закомандует германский магистр. Имея такую силу, может завтра он обступит и тебя?! Немцев же здесь видели ночью, на беловежской дороге!
— А-я-яй! А-я-яй!! Князь-князь! Что же делать… — причитал Войцемеж вроде бы горестно, при этом глаза его блестели то ли слезой, то ли скрытой радостью.
Войцемеж ушёл «собирать войско», заверив Любомира, что может быть спокоен, замок надёжно охраняется. Стража Любомира никого постороннего не замечала.
Вдруг во дворе поднялся шум, застучали мечи, закричала стража: «Измена!!! Немцы здесь!!!» Стражников, находившихся снаружи, атаковали внезапно сначала стрелами, затем хлынули отборные кнехты и рыцари. Трое стражников обступили Любомира. А Любомир двинулся из своего покоя вниз по лестнице в большую залу, чтобы зреть происходящее.
Несколько из стражи Любомира уже лежали мертвы. Перешагивая через них, наступали немецкие рыцари, в двери заходили новые, видно было человек тридцать. Рыцари, уже погубившие часть Любомировой стражи, увидели князя. А Любомир бросился в гущу сражения, как лев. Глаза его полыхнули зарницами, а меч засверкал быстрой молнией.
Лев! Нет не лев… Бож! Бывают такие люди — смотришь, и кажется прекрасен он и внешностью и душою. Когда весел, то заражает всех весельем. Когда печален, то всем не по себе. И, увидев такого человека, далеко не у каждого в сече рука на него подниметься. Когда грозен князь, то будто Божья гроза. А сейчас — смертельным боем бьётся Любомир. И никто, противники его, не хотят умирать. Остановились все. Отступили. Стражники княжьи прикрывают ему бока и спину. Любомир меч направляет на одного, на другого немецкого рыцаря, сверкает очами. Громогласно требует самого смелого или начальника выйти биться. Но никто не смеет. Только что-то у пана левый глаз дёргается… Может к дождю?
Несколько из стражи Любомира уже лежали мертвы. Перешагивая через них, наступали немецкие рыцари, в двери заходили новые, видно было человек тридцать. Рыцари, уже погубившие часть Любомировой стражи, увидели князя. А Любомир бросился в гущу сражения, как лев. Глаза его полыхнули зарницами, а меч засверкал быстрой молнией.
И входит в — залу магистр Олаф со свитою. Тоже видный человек. Тоже грозный. Всем он внушает страх. Ослушаться его для подчинённых немцев подобно смерти. В доспехе, в железных перчатках. Шлем с синим конским хвостом наверху за ним несёт оруженосец.
— Ты магистр, отвечай?! — требует Любомир.
— Я — магистр. А ты — княз? — с небрежностью отвечает Олаф.
— По какому праву ты здесь?!
— Я здес по соизволению мойго короля. А ты здес, видно, по глупости.
— Здесь не владения твоего короля, чтобы ты мог вооружённою рукой править. Ты преступник!
— Мойму королю и мне наплеват на то, что ты знаешь о законе, беловежский княз. Ибо ты ЯЗЫЧНИК! Не признаёшь истинную веру в истинного Бога. Все язычники будут гореть вечно в аду. А я это ускорю.
— Ты посягаешь на чужие земли и грабишь чужие народы! По человеческим законам ты преступник, неважно христианин ты или нет!
— Ты жалок, белый княз: «человеческие законы»… где они? Есть истинная вера!!! Нет более великого закона! Мы — воины истинной веры, не будем слушат трухлявые бредни отсталых о праве дикарей. Мы своими мечами несём вам благо цивилизации.
— Не всё, что делает миланский епископ понравиться даже папе римскому. Твои покровители тоже могут отступить.
По лицу магистра метнулась тень. Но он заскрипел зубами:
— Не рассуждай, о чём не понимаешь, язычник!
Любомир покачал головой:
— Горбатого могила исправит… Ты, «несун цивилизации», научись хотя бы здороваться, идя к другому человеку!
— Сложите мечи! И я продлю ваши никчемные жизни! — Кривился Олаф.
— Ха! — Любомир горько изумился на миг. — Гордыня же не пристала христианину! Поздоровайся, сначала!
Магистр метнул руку в направлении князя, совсем перекривившись:
— Взять его!!!
Олаф мощно развернулся и вышел из залы, где его люди набросились на Беловежского князя. «Всё равно ничего не видно в тесноте». Пану Войцемежу услужливо семенящему рядом и смотревшему ему в лицо, как побитый пёс, магистр, не стараясь сдерживать раздражение, изрёк:
— Где сейчас мессир Максимилиан?
— Вероятно в Гродно, пан Олаф!
«Какие у них мерзкие привычки! Какой я тебе «пан»?! Я тебе магистр, ляховитский ты предатель!» — вслух этого Олаф не произнёс, а только скрежетнул зубами. А пан Войцемеж уже давно пожалел, что ввязался в дело с такими грозными людьми. «Но дело-то ведь того должно стоить! Должны быть прибыли, должно быть повышение в глазах Миланского епископа, а тот очень, очень близок к Папе!.. Или прогадал?».
— Найдите мне, любезный пан Войцемеж, мессира Максимилиана! — сдержанно рыча, смягчил тон Олаф. — Да побыстрее, как только можно… Ибо русский князь, похоже, слишком много знает о нашем деле. А если он предпринял какие-то шаги, например, послал к Патриарху или к Папе — могут быть крупные неприятности. Он, может быть, и молод, и непредусмотрителен, но он не глуп… И это мы с Вами, милейший, в рискованном предприятии, а он вообще-то на своей земле по своему чёртовому родовому праву.
Войцемеж закивал, тряся щеками и весь как-то мелко вздрагивая:
— Непременно, непременно, пан Олаф! Всескоро и без промедления будем искать…
Олаф развернулся к Бергу, следовавшему тут же:
— Господин Берг, отыщите мне смышлёного гонца… троих! Для посылки к Папе!.. Да, прямо в Рим… Ко мне сначала, для научения… Это всё, конечно, займёт непредвиденное время, но беловежец у нас в руках. А нам надо удостовериться, что никакие посторонние силы больше не вмешаются в наше дело…
Время. Оно относительно. Если ты ребёнок, твоё время только начинается. Каждый день несёт тебе открытия, наполняя жизнь новым смыслом и новой силой. Воспоминаний об этом отрезке жизни — не перечесть. И время тогда растянуто, длинно, его очень много, и жизнь впереди с такой кучей времени кажеться безконечной. Если человек молод, здоров и силён, он научается управлять своими силами и своим временем, планировать свои дела, загадывать на будущее, быть может, справедливо полагая, что его время ещё долго будет идти так же понятно и предсказуемо. Постепенно время этого человека ускоряется и бежит всё быстрее. А сам человек удивляется и не сразу понимает, что это сам он делается другим, тратиться сила и мощь, и чем их меньше, тем и время летит быстрее. Если ты сделался стар, болен либо немощен, и жизни остаётся в тебе немного, то твоё время течёт иначе оно как бы невидно, события и люди проходят мимо, не оставляя следа, проходят годы, а ничего человек не заметил. Летит тогда время быстро. Летит время стрелой, пущенной умелой рукой. И в конце концов эта стрела долетит. Вопрос только, как встретишься ты с ней: догонит она тебя в спину или примешь её лицом.
Время для Вершко пропало, стало чёрного и красного цвета, потянулось как тягучий кисель. Стало стуком сердца. Стало отупляющей болью. Стало сдавленным отчаянным вздохом. И неизвестно, сколько его прошло… И всё вставала перед глазами сырая лесная земля, трава и своя правая рука, что судорожно тянет за эту траву… Удар… вкус крови… трава… и темнота… И ощущение, что важное, главное упущено… И темнота.
Вдруг подходит к Вершко прекрасная дева: волосы золотые, как солнце, глаза большие синие, как море, губы алые, как кораллы. Не понять то ли она дикарка, то ли богиня. За спиной у неё лук и стрелы, на поясе охотничий нож, одета в шкуры. Вспоминает Вершко, что, видимо, это Перуница-охотница, спутница Перуна. И, значит, пришла она его забрать из мира живых. Хорошо, что к Перуну заберёт, значит, неплохой он был воин…
Каким чудесным образом и где оказался Вершко, он бы ни за что сказать не смог. Как будто Чистилище. Пахнет и травами и очагом, и отблески огня вокруг. Перуница подаёт ему чашу с пахучим зельем: «Пей, Вершислав, тебе силы ещё понадобяться! Тебе ещё Белую Вежу надо защищать!». Пахучая, густая влага обжигает нутро. Подаёт ему Перуница четыре горошины, как будто жемчужных: сапфировую, изумрудную, рубиновую и золотую и говорит: «Будешь пить эти горошины, когда силы будут кончаться, Испытание тебе предстоит не шуточное. Если жив останешься, значит, настоящий богатырь. А кроме тебя этого Змея никто не сможет победить».
