Аркадий Макаров - На той стороне
Было видно, что двигатель пошёл вразнос, несмотря на то, что подача топлива была прекращена. С двухтактными двигателями это случается. Поршень, разогнавшись, стал черпать масло из картера, с каждой секундой увеличивая обороты.
Наверное, соскочившая с макушки блока кастрюля с картошкой, заправленной бараньим салом, сдвинула до предела топливный кран, открыв в камеру сгорания полный поток воздуха и нефти, а когда отец перекрыл кран, было уже поздно, двигатель, обожравшись, стал черпать топливо из объёмистого картера, где купался в масле здоровенный, как оглобля, стальной отливки шатун.
Но это всё технические подробности!
Циклоп запсиховал и стал неистово крутить маховое колесо, разгоняя генератор так, что лампочки побелели и вот-вот перегорят. Грохот стоял необыкновенный.
Отец, схватив кувалду, выбил одну из опор, поддерживающих потолок, и этим бревном попытался притормозить взбесившийся маховик. Я кинулся ему помогать, но он с перекошенным лицом что-то крикнул мне сквозь грохот неразборчивое, и я остался стоять на месте.
Отец совал между полом и колесом маховика бревно, но бревно тут же отбрасывало в сторону. Наконец-то, кругляк попал в расклин, бревно хрустнуло, отшвырнув отца в сторону.
Скрежеща и елозя по бревну, маховик стал замедлять обороты. Отец, вскочив с четверенек, кинулся к монстру, но тот уже, последний раз вздохнув, издох.
В моторной стало темно и тихо, так тихо, что заломило уши.
– Включи переноску! – почему-то сквозь зубы процедил отец.
Переноска у входа в моторную работала от аккумуляторов, и теперь жёлтый свет маломощной электрической нити еле освещал помещение.
На тумбочке возле переноски зазвонил телефон. Телефон обычно всегда молчал, и теперь от его требовательного боя стало как-то нехорошо, словно мы с отцом сделали такое, за что нас надо отправить на эшафот.
Отец, отхватившись от сломанной руки, поднял трубку. В полной тишине громогласно раздалось:
– Ток давай! Хрущёв выступает, о каком-то культе личности говорит. Нас с тобой за Можай загонят! Сам знаешь!
Это звонил сверху радист-оператор из аппаратной. Ещё свежи были кандальные нехорошие времена, когда за такое можно было получить срок, и немалый.
Отец, забыв про боль, встрепенулся, кинулся к аварийному двигателю той же циклопической конструкции, который для такого случая всегда был наготове.
Но чтобы его завести, требовалось минут 15–20, пока закачаешь горючее, пока нагреется запальный шар…
– Лампу! Лампу паяльную давай! – отец здоровой рукой уже открутил медные барашки на топливопроводе. – Зажигай лампу!
Я захлопал, как заправский курильщик, по карманам, отыскивая спички. Суета отца перекинулась и на меня. В другое время за спички я бы, наверное, схлопотал по шее, но теперь отцу было некогда обращать внимание на такие мелочи.
Набухшая бензином ветошь весело вспыхнула, и в машинном отделении просветлело.
Паяльную лампу, как и примус, надо, прежде чем включить, раскалить у неё спиралевидную трубочку в зоне горения, и тогда пары горючей смеси, голубовато высвечивая, будут гудеть от внутреннего напора и жара.
Обычно капризная в таких моментах лампа победно затрубила, пламя занялось небесным цветом.
Я уже знал, куда ставить лампу и, взобравшись по лесенке, установил её в запальное окно. Осталось ждать, пока побелеет шар.
– Сверни цигарку!
Я полез к отцу в карман, вытащил кисет с махоркой и сложенную гармошкой газету.
Как свернуть цигарку – учить не надо! Грамотный! Две секунды и – вот она, уже в зубах. Но отец не дал затянуться, выдернув у меня из губ самокрутку.
– Зажги спичку!
Я поднёс к его лицу жёлтый листик пламени и увидел передёрнутое болью, жёсткое, тёмное лицо.
Отец курил взатяжку и долго. Сломанная рука его была прижата к груди так, словно он перед кем-то клятвенно извинялся.
Запальный шар запасного движка уже раскалился до свечения, и пора настала заводить аварийного циклопа, близнеца-брата того, взбесившегося, который стоял присмиревший и молчаливый.
А циклопа, как я уже говорил, пускали в работу только раскруткой пятисоткилограммового маховика. Других приспособлений данная конструкция не имела. Заводить надо было своим паром.
– Ну-ка, качни маховик! – отец кивнул головой в сторону циклопа.
К моему удивлению, маховик стал легко прокручиваться – поршень в цилиндре, опускаясь вниз, прибавлял дополнительное усиление на колесо.
Но вот шатунный механизм достиг нижней «мёртвой точки», и маховик заклинило.
Вся хитрость оживления циклопа заключалась в том, чтобы преодолеть эту, так называемую в технике, «мёртвую точку».
Для этого маховое колесо надо было раскачивать наподобие маятника, чтобы он в один момент силой приобретённой инерции преодолел это препятствие, и тогда поршень пойдёт вверх, сжимая до предела горячую смесь нефти и воздуха до момента возгорания. Тогда взрывной хлопок газов двинет поршень вниз, и махина застучит, выбрасывая в большую, как фабричная, трубу едкие голубоватые кольца. Стучи, машина, крути колёса.
Да вот беда – как раскачать полутонное колесо до того момента, когда силы инерции сделают своё дело.
Маховик, спружинив с «мёртвой точки», пошёл в обратную сторону. Отец одной рукой помогал колесу возвратиться в первоначальную точку, показывая и мне делать то же самое.
Достигнув верхней точки, колесо снова пошло назад, и я, изо всех сил повиснув на ободе, помогал маховику раскручиваться. Это повторялось несколько раз, всё убыстряя и убыстряя ход колеса.
Наконец отец крикнул мне, чтобы я отпрянул от маховика и, с силой нажав на обод, сам тоже быстро отскочил от него. Движок, несколько раз кашлянув, задышал полной грудью, бодро застучал, и на потолке снова загорелись ровным светом лампочки.
Опять в моторной стало светло, и снова на столбе возле радиоузла заговорил крикливо жестяной рупор. Отец, как стоял, так и опустился возле слесарного верстака прямо на пол. Было видно, что ноги его уже больше не держали.
– Беги за сменщиком! – выдохнул он.
Сменщик отца, дядя Вова Бочаров, жил на краю села, в том конце, что назывался «Карачань», куда и бегом за час не доберёшься. А отца надо было срочно доставлять в больницу.
Так быстро я ещё никогда не бегал.
9
Отца с работы, правда, не уволили, но он полгода пробыл на больничном без сохранения содержания, предварительно получив выговор за несоблюдение техники безопасности.
Пока отец маялся и нянчил свою запелёнатую гипсом руку, вдоль села запели-заиграли провода – Бондари наконец-то подключили к общей электрической системе. В Тамбове заработала ТЭЦ, и долгожданное электричество по вечерам весело разливало в стеклянные колбочки, висящие под потолком, свой медовый свет.
Как писала тогда наша районная газета «Народная Трибуна» – цивилизация пришла в каждый советский дом.
Надобность в стальных циклопах, пожирающих безмерное количество нефти, отпала. Отец на радиоузле снова оказался не у дел.
Пришёл проситься к начальнику почты на любую работу.
– Илья Борисыч, семью кормить надо. Возьми хоть почтальоном, хоть конюхом, пропадаю.
Илья Борисович Минкин был еврей совестливый, понимал простого русского человека, захлёстнутого тугой вожжой нужды. Вспомнил, что стоящий перед ним моторист спас от аварии здание радиоузла. Если бы не удалось тогда остановить двигатель, он наверняка бы разнёс в кирпичи и щебень всё здание. В его картере масла было столько и ещё столько, чтобы развить критическую скорость оборотов, после которой от циклопа остались бы одни брызги.
«Вот глухота человеческая! – наверное, подумал про себя Илья Борисович. – Не разобрался в чём дело. Материально наказал героического моториста. Что ни говори, а не каждый рабочий поступил бы так на его месте. Жалко русского человека!»
Так, а, может, не так думал Илья Борисович, но через полчаса мой батя был зачислен в штат почтовым работником в должности радиооператора.
Конечно, я несколько преувеличил сердечность Ильи Борисовича в деле моего отца. Радиоузел теперь увеличил время вещания, и операторов, сколько-нибудь грамотных в этом деле, под руками Ильи Борисовича не оказалось. Тогда кстати и подвернулся уволенный моторист, бывший кинопередвижник и начальник районного отдела культуры, знакомый с политически ответственной работой радиста, – ловить нашу волну и гнать её по проводам, а чужую отгонять от своего берега, обслуживать аппаратуру.
Вот и вся хитрость!
– Распишись за инструктаж! К шести ноль-ноль утра заступай на вахту. Всё! Да, помни об уголовной ответственности за срыв передач. Ну, там, шепотки разные… Голоса… – прибавил Илья Борисович, оглядываясь по сторонам. – Шабаш! Иди, получай казённую одежду.
Где отец сумел переодеться – не знаю, но домой он пришёл в фирменном тёмно-синем кителе военного покроя, в фуражке с голубым кантом и синих суконных брюках, тоже окантованных. Встречай, родня, своего героя!
