Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
В этот вечер Исабель Илинчета блистала, как никогда, своей природной грацией, которой одарило ее небо. Высокая, стройная, прекрасно сложенная, элегантно одетая и вместе с тем скромная и приветливая, она не могла не привлечь к себе внимания людей утонченных. И нежная бледность лица, и томное выражение светлых глаз, и тонкие губы — все, казалось, придавало особую привлекательность этой девушке, которую, в сущности, красивой назвать было нельзя. Ее очарование заключалось в манере говорить и благовоспитанности. Когда Исабель достигла совершеннолетия, у нее умерла мать; тогда отец, желая дать дочери воспитание и уберечь ее от мирских соблазнов, препоручил сеньориту заботам монахинь-урсулинок, которые приехали в начале века из Нового Орлеана и обосновались в монастыре Пуэрта-де-Тьерра. После четырех лет такой опеки, в течение которой Исабель получила скорее религиозное воспитание, нежели всестороннее и законченное образование, она уехала в деревню, на кофейные плантации своего отца вблизи местечка Алькисар. Там она и жила вместе со своей младшей сестрой Росой и одной из теток, вдовой морского врача, по фамилии Бооркес. Сам Бооркес совершил в свое время множество путешествий к берегам Африки, сопровождая экспедиции, снаряженные компанией «Гамбоа и Бланко». В конечном счете он нажил страшную болезнь, умер во время одного из рейсов и был выброшен в море, подобно многим из тех несчастных дикарей, которых он помог насильно увезти из их родного края. Вот почему дон Кандидо не раз оказывал вдове врача свое щедрое покровительство. Леонардо, навестив сеньору Бооркес на плантации Алькисар, естественно, влюбился в ее племянницу, скромность и изящество которой еще больше оттеняли ее ясный ум и тонкую проницательность.
Как мы уже сказали, в фигуре Исабели не было привычной женской округлости форм и, разумеется, никакого намека на изнеженность. В деревне любимым ее занятием была верховая езда, а также плавание, к которому она привыкла, ибо проводила ежегодно купальный сезон на реках Сан-Андрес и Сан-Хуан-де-Контрерас. Почти ежедневные поездки на плантации отца и его соседей, частые прогулки, даже в непогоду, которые она совершала из любви к природе, а также потому, что не умела сидеть на месте, укрепили и физически развили ее тело настолько, что оно постепенно почти утратило мягкость линий, характерную для девушки ее возраста и круга. Дабы ничего не упустить в мужественной и решительной внешности Исабели, следует добавить, что над верхней губкой ее выразительного рта темнел шелковистый пушок, который — стоило его лишь почаще подстригать — мог бы превратиться в густые черные усики. Этот пушок и белые, мелкие и ровные зубы составляли обаяние улыбки Исабели.
Нет ничего удивительного в том, что Леонардо, будучи по природе несколько недоверчивым и замкнутым, воспылал страстью именно к этой девушке, чей портрет мы только что набросали. Жизнь распахивала перед юношей золоченые двери. Несмотря на свои связи и богатство, он еще не общался с женщинами, близкими ему по духу и воспитанию, и не пытался искать среди них будущей подруги жизни. Грубость его была только внешней и проявлялась, пожалуй, в резкости манер, ибо где-то в глубине души он сохранял, как мы будем иметь случай наблюдать, неиссякаемый источник благородства и нежности чувств. Господь бог, по счастью, не лишил его способности любить; беда была лишь в том, что женщины, с которыми он до того встречался, либо сдавались ему под натиском неукротимого пыла его молодости, либо уступали силе расточаемого им золотого дождя. Ни одно из этих могучих средств воздействия не могло пленить воображение богатой, благовоспитанной, скромной и добродетельной девицы, какой была Исабель Илинчета. Привлеченный сначала ее внешностью, а затем очарованный и ее высокими нравственными качествами, Леонардо, несомненно, понял, что завоевать любовь Исабели ему удастся только в том случае, если он глубоко затронет ее сердце и обратится к ее уму. Впрочем, эта молодая женщина, которая предстала перед Леонардо в совершенно неведомом ему облике, сама жила вне земных треволнений, когда он впервые встретился с нею.
Если мы способны на минуту забыть о невольниках и их страданиях — а на кофейных плантациях они еще не столь мучительны, — то следует признать, что Исабель, ее сестра Роса, их тетка донья Хуана, их отец и слуги вели мирную, безмятежную жизнь вдали от городской суеты, среди ароматных цветов, кофейных и вечнозеленых апельсиновых деревьев, стройных пальм и развесистых платанов, с упоением внимая немолчным трелям птиц и печальному шепоту ветерка на кубинских полях. Но и сама пора цветения лесных лиан и апельсиновых деревьев, когда Леонардо впервые увидел Исабель, способствовала тому, чтобы окружить ее очарованием в его глазах и пробудить в груди его чувство, которое он за двадцать один год своей жизни никогда дотоле не испытывал, — то было чувство любви.
Глава 4
Принцесса. Но… ваше имя?
Король. Нет, нет! Никогда!
Р. Пальма. «Мечты о любви и славе»Переулок Ла-Бомба, подобно переулку Сан-Хуан-де-Дьос, который является как бы его продолжением, состоит тоже из двух частей, но он еще уже (если только это возможно), да и расположен в более низком и сыром квартале, хотя дома там, как правило, чуточку побольше. В одном из тех, что непосредственно примыкают к улице Агуакате, жила, занимая две смежные комнаты, Немесия Пимьента со своим братом Хосе Долорес. Вся их мебель состояла из двух-трех стульев, качалки, соснового столика и раскладной кровати, которая на ночь ставилась, а днем убиралась, чтобы в комнатах было попросторней.
Уже совсем стемнело, когда Немесия вышла из портновской Урибе и не спеша направилась к Холму Ангела. Она избрала для этого наиболее уединенную и темную улицу Агуакате, на которой не было ни лавок, ни контор, но которая зато вела прямо к тем двум домам, куда девушка думала зайти по дороге. Дойдя до перекрестка с улицей О’Рейли, она на минуту остановилась, задумавшись, в какой-то нерешительности. Оглянувшись назад, затем взглянув направо, а потом — перед собой, она вперила взгляд в маленькое окно домика, примыкавшего с левой стороны к таверне; хотя девушка смотрела на окошко сбоку, она могла различить только резные, слегка выступавшие балясины. Поэтому решить, стоит ли кто-нибудь там у окна или за дверью, было трудно. Тогда мулатка перешла на другой угол, где улица понижалась, и как-то особенно резко свистнула, с силой выдохнув воздух сквозь передние верхние зубы.
Через несколько секунд она увидела, что между, балясинами окна просунулся край белой занавески; поспешив было на этот сигнал, Немесия заметила, что с терраплена, тянувшегося вдоль монастыря, быстро спускается какой-то кабальеро, направляясь прямо к домику, предмету ее наблюдении. Она задержалась, чтобы посмотреть, что будет дальше. Кто это может быть? Кто ждет его в доме? На незнакомце были светлые панталоны, темный фрак, под которым со спины виднелся белый жесткий воротничок рубашки, и шляпа с узкими полями и непомерно большой тульей. Мужчина не был ни молод, ни стар, и скорее среднего возраста. Несмотря на темноту, Немесия смогла в этом убедиться, ибо находилась на расстоянии не более тридцати шагов от незнакомца. Манеры его, размеренные и точные движения нельзя было спутать с повадками какого-нибудь мальчишки или с поведением старика.
Не без осторожности, однако, направился кабальеро к тому окну, где виднелся край белой занавески; поговорив с кем-то, кто был скрыт за ее складками, он поспешил обратно к Пунте, держась в тени высоких стен монастыря. В темноте Немесия довольно скоро потеряла его из виду, но была уверена, что где-то неподалеку, в средней части квартала, его ожидал экипаж, ибо она услышала стук колес по каменной мостовой, постепенно замиравший вдали, в том направлении, куда скрылся незнакомец.
Подстрекаемая любопытством, девушка снова свистнула; в ответ шевельнулась белая занавеска на окне, и Немесия сразу побежала к домику; однако вместо любимой подруги Сесилии она увидела ее бабушку. Которая же из двух обитательниц домика разговаривала с сеньором в темном фраке и в шляпе с непомерно большой тульей? У девушки возник новый повод для любопытства и еще большего недоумения.
— Ах, так это были вы, Чепилья? — воскликнула Немесия.
— Входи, — ответила старуха, подходя к двери и убирая ногой придерживавший ее груз.
Девушка не заставила себя просить.
Вид у бабушки был серьезный и огорченный, а внучка, склонив голову на грудь и стиснув на коленях пальцы вытянутых рук, сидела в углу, неопрятно одетая, растрепанная, и являла собой живое воплощение подавленности и отчаяния.
— Добро пожаловать, дорогая, входи, — вслед за старухой повторила Сесилия. — Входи и садись. Да сядь ты, пожалуйста, — настойчиво добавила она, видя, что сбитая с толку и смущенная подруга продолжает стоять.
