Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Наши друзья Гамбоа, Менесес и Сольфа появились в залах общества лишь около одиннадцати, проведя начало вечера в предместье Холма Ангела на ярмарочных балах у Фарруко и Брито, не преминув посетить также куну цветной молодежи на Мощеной улице, что находится между улицами Компостела и Агуакате. Ни в одном из этих домов особого участия в развлечениях они не принимали, если не считать Леонардо, который в одно мгновение проиграл в монте обе золотые унции, что мать сунула ему днем в карман жилета. Молодой человек не знал цены деньгам и играл не ради выигрыша, а лишь для того, чтобы испытать минутное возбужденно. Случилось, однако, так, что и танцы ничуть не увлекли его, ибо хорошеньких девушек там не оказалось; не удалось повидать ему и Сесилию Вальдес ни в окне ее дома, ни на куне. Все, как нарочно, словно ополчилось против Леонардо, и это привело нашего студента в отвратительное настроение. В довершение всех несчастий, когда он, совершенно расстроенный своим проигрышем, подошел с друзьями к улице Агуакате, где в укромном месте у высоких стен монастыря святой Екатерины его должен был ожидать китрин, последнего там не оказалось, и только через полчаса Гамбоа удалось обнаружить его в противоположном конце улицы, далеко от условленного места.
Мало того, когда у кучера спросили, что, собственно, побудило его ослушаться категорического приказания молодого хозяина, он поначалу давал уклончивые ответы и лишь прижатый к стене признался наконец, что какой-то незнакомец, прикрывший лицо платком, прибегнул, мол, к страшным угрозам и заставил его, Апонте, покинуть место и притвориться, будто он едет домой. Рассказ показался маловероятным; тем не менее пришлось принять его на веру, а это еще более ухудшило и без того дурное настроение Леонардо. Ведь если слова кучера соответствовали действительности, то кем мог быть этот субъект и что ему за дело, на каком углу улицы стоит экипаж? Да и к чему угрожать? Какое право он имел на это? Апонте не мог ответить, был ли незнакомец офицером или сельским жителем, полицейским инспектором или чиновником, белым или цветным. А вдруг это неожиданный и неизвестный соперник, который намерен таким вот образом оспаривать у него, Леонардо, любовь Сесилии Вальдес?
Такое неприятное подозрение подкреплялось тем, что ни самой Сесилии, ни ее подруги Немесии нигде на танцах в квартале Холма Ангела не было. Помимо всего прочего, окно ее так и не открылось, хотя Гамбоа подал условный сигнал, просунув конец трости сквозь уцелевшие балясины. И это обстоятельство не оставляло сомнений в том, что в убогом и мрачном жилище случилось нечто необычайное.
Но, как бы то ни было, времени на проверку подозрений не оставалось, и Леонардо Гамбоа, сильно обеспокоенный и в очень скверном расположении духа, появился на балу Филармонического общества. Бал происходил в главном зале и дворцовом покое, разумеется достаточно обширном. Как сказал поэт:
В тот вечер ослепительно сверкали
Несчетными огнями окна зала,
И танца страстная мелодия пленяла
И горячила кровь…
Устоять перед чарующей прелестью танца наш герой не смог. Оркестр, которым дирижировал знаменитый скрипач Ульпиано, размещался на весьма просторном балконе, слева от великолепной лестницы из темного камня. Дверь справа вела в зал, а напротив нее находилась другая дверь, которая выходила на анфиладу еще более просторных балконов, так называемую галерею Дель-Росарио. Оставив свои шляпы и трости лакею-негру у входа в нижний вестибюль, примыкавший к площадке лестницы с двойным маршем, и окинув взглядом величественный зал, который, если позволительно подобное преувеличение, годился бы для скачек, студенты увидели, что он весь заполнен веселыми парами танцующих. Мужчины, стоя спиной, а женщины — лицом к распахнутым настежь дверям и окнам, вдыхали, в ожидании очередной сольной фигуры, свежий полуночный воздух, который проникал с улицы.
Как мы уже ранее сказали, здесь собралась самая знатная и блестящая молодежь Кубы, которая безудержно предавалась, по крайней мере в эту минуту, своему любимому развлечению. Сквозь легкое облачко пыли, поднимаемой ногами танцующих в такт меланхолической и сладостной музыке, рожденной где-то в тайниках души порабощенного народа, женщины в ослепительном сиянии хрустальных люстр казались еще прекраснее, а мужчины — еще представительнее. Могла ли вся эта молодежь думать о чем-либо, что не касалось до пленительного зрелища бала? Разумеется, нет!
Гамбоа начал тотчас же присматривать партнершу для танцев, хотя и не находил в них особого удовольствия; Менесес, который танцевал редко, и Сольфа, не танцевавший вовсе, примкнули к зрителям. Последний из трех друзей с горькой усмешкой вглядывался в ненавистное изображение самого глупого и самого жестокого из всех королей Испании, который, казалось, с глубоким презрением взирал из-под золоченого балдахина на эту безрассудную молодежь, наслаждавшуюся мимолетными радостями.
С трудом пробираясь сквозь тесные ряды зрителей и танцующих, Гамбоа неожиданно оказался перед самой юной из сеньорит Гамес, чей портрет мы бегло набросали выше; разгоряченная танцем, но не переставая кружиться в объятиях своего кавалера, подобно сильфиде, она кивнула Леонардо, и тот скорее понял по ее глазам, нежели услышал: «Исабель здесь».
— Танцует? — спросил юноша.
— Какое там! Ждет вас.
— Меня? Неужто она мне так верна? А я ведь из-за сущего пустяка мог и не попасть сегодня на бал.
И в самом деле, Исабель находилась в ту пору в зале, оставшись без партнера или, как говорят в народе, при пиковом интересе: она сидела слева, у самого входа, между сеньорой средних лет и ученый адвокатом Доминго Андре, с которым вела оживленную беседу. В груди Гамбоа, несмотря на все его природное легкомыслие, вспыхнула ревность, с которой ему было не так-то просто справиться; и вовсе не потому, что он был действительно влюблен, а потому, что молодой человек, который беседовал с девушкой, слыл изрядным любезником и умел входить в доверие к скромным сеньоритам. Надобно тотчас же сказать, однако, что в то время Андре был увлечен совсем иной красавицей, мало походившей на Исабель Илинчета. Речь идет о той самой девице, которую он, проявив робость, потерял, а литератор Доминго дель Монте, проявив смелость, покорил, причем, если мы не ошибаемся, в тот же вечер. Что касается Исабели, то она встретила Леонардо очаровательной улыбкой, что, впрочем, ничуть не успокоило юношу, а лишь причинило ему еще бóльшую досаду. После того как Леонардо раскланялся со спутницей Исабели — матерью сестер Гамес, а также с Андре, девушка, желая показать, что она отнюдь не кокетничает и, уж конечно, не собирается мстить, весело обратилась к Гамбоа:
— Я только что говорила сеньору, что этот танец мною обещан, но он не желает мне верить.
— Однако, насколько мне известно, вы сегодня еще ин разу не танцевали, — возразил Андре.
— Да ведь за это время сыграли всего-навсего два танца, — ответила Исабель, нимало не смущаясь, — но вы до сих пор и не подумали меня пригласить, хотя танцуют уже третий.
— Иначе говоря, я пришел некстати. Не так ли?
— Сеньорита права, — вмешался Леонардо, успевший преодолеть свое смущение. — У нас с ней еще прежде был уговор, что она мне дарит третий танец, на каком бы вечере мы ни встретились. А потому, как видно, я пришел в самую пору. Недаром же говорится — лучше прийти один раз, да ко времени, чем ходить целый год, да все попусту.
— В том-то и беда, — воскликнул галантный адвокат, — что мало среди нас таких, кто умеет подойти к хорошеньким девушкам в нужную минуту!
Андре откланялся и отошел, чтобы присоединиться к двум дочерям сеньора Альдама, из коих младшая, Лола, мало кому уступала в тот вечер пальму первенства по красоте. Леонардо и Исабель, взявшись за руки, стали в ряды танцующих невдалеке от первой пары, пользуясь любезностью общих друзей, которые, невзирая на опоздание нашего кавалера и его дамы, не заставили их стать позади всех, как то полагалось в подобном случае.
Кубинская кадриль, должно быть, и вправду была создана для влюбленных. Сам по себе танец, несомненно, очень прост, движения его легки и непринужденны, ибо основное назначение его — это как бы сблизить юношу и девушку, словом — помочь слиянию их сердец в том краю, где нелепые обычаи, перенятые у мавров, направлены на то, чтобы их разобщить. Кавалер ведет даму так, что кажется, будто она скользит по воздуху, вся во власти какой-то сладостной мечты, лишь слегка наклоняясь в такт музыке; правой рукой мужчина обнимает подругу за талию, а левой — нежно пожимает ее руку у запястья. Это даже не танец, это скорее тайная беседа двух любящих сердец под звуки унылой и страстной мелодии, это нежное обоюдное влечение двух существ, которых всегда держали вдали друг от друга и время, и пространство, и общественное положение, и суровые нравы. Кто-то удачно сказал, что стиль — это человек. Танец — это народ, скажем мы, ибо ничто так ярко не отражает характер, привычки, социальный и политический уровень кубинцев, ничто так гармонически но сливается с общей атмосферой, присущей этому острову, как национальный танец.
