Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2
Конная разведка выяснила, что горцев не было и за Андрей-аулом. Пехота снова заняла свои места. Майор расставил посты и караулы за валами и рвом.
Все было, как две недели назад, но сама крепость, подступы к ней, ее стены, побитые ядрами и пулями, обветшалый и обшарпанный вид ясно говорили о ее слабости. Внезапной, той, которую создал Ермолов, укрепил Вельяминов и защищал полковник Чагин, той Внезапной — не было.
«Почему они ушли? Побоялись подхода наших или разуверились в своих силах?» — обходя крепость, думал майор Опочинин. Ему, старому кавказцу, было ясно, что крепость могла бы выстоять еще неделю-полторы, затем… Он покачал головой.
Шедший рядом с ним саперный офицер, или, как тогда называли, «траншей-майор», делал записи, выяснял степень разрушения крепостных стен, вала, рвов и предохранительного пояса.
Хотя Кази-мулла ушел, гарнизон крепости все еще был под впечатлением двухнедельной осады.
Впервые за долгие годы кавказской войны горцы осадили и держали взаперти крепость с сильной артиллерией и крепким гарнизоном. Такого прежде не бывало!
Казачьи разъезды поскакали за Андрей-аул и, удалившись на семь-девять верст от него, удостоверились, что горцы действительно ушли. А через час издалека, со стороны кечаульской дороги, глухо, потом ясней и раскатистей донеслись пушечные выстрелы. Они усиливались. Где-то, верстах в двадцати, гремел бой. Видимо, приближался русский отряд.
Комендант крепости, к этому времени уже пришедший в себя, опухший от беспробудного пьянства, с красными заплывшими глазами, но при шашке и шарфе, появился перед гарнизоном, выслушал доклад майора и приказал сотне донцов выйти навстречу все ближе и ближе придвигавшемуся орудийному гулу.
— Наши идут… помощь подходит… спас Христос! — крестясь, говорили солдаты, посматривая на кечаульскую дорогу.
Донцы на рысях скрылись за пригорком, с которого недавно стреляло по крепости орудие мюридов.
А за холмами поднялось густое, рыже-белое облако пыли. Оно обложило холмы и дорогу. Было ясно, что на крупной рыси идет конница.
Прошло еще около часа, и на дороге показались драгуны. Оли двигались широким строем, по шести, спокойным шагом, не горяча коней. Рядом с эскадронным командиром ехали четверо донцов, а за драгунами шла пехота, сверкали пики и штыки, клубилась пыль, катились орудия. А пехота все шла и шла… Передние роты уже подходили к Андрей-аулу, а запыленная лента колонны еще поднималась на холмы и, переливаясь, спускалась в долину.
Весь гарнизон Внезапной высыпал навстречу. Солдаты, торговцы, женщины, казаки — все шумно, криками, объятиями встретили драгун, потерявших в этой взволнованной суматохе воинский строй.
Подполковник Сучков строевым шагом подошел к генералу Эммануэлю и, сделав шашкой «подвысь», громко и раздельно выкрикнул:
— Честь имею доложить вашему превосходительству, что крепость Внезапная выдержала пятнадцатидневную осаду горцев и отбила шесть ожесточенных штурмов.
Генерал обнял коменданта и коротко сказал:
— Спасибо за службу. Государь император не оставит вас своей милостью. Ура!
И все — и солдаты, и казаки, и вольные, только что пережившие осаду и штурмы, — громко и радостно подхватили «ура-а!».
Генерал Эммануэль, сопровождаемый офицерами, направился в крепость, а войска все подходили к Андрей-аулу мимо настороженных и испуганных жителей.
Глава 8
Чем ближе подъезжал Небольсин к Кавказу, тем заметнее становилась разница в природе. Красочней, наряднее были густые кущи придорожных рощ и перелесков; зеленее луга с пышной, сочной травой; ярче цветы, покачивавшиеся на высоких стеблях. Курганы, на которых недвижно, как изваяния, сидели орлы; голубое, переходящее в лазурь небо с белыми, чуть передвигающимися стайками облаков и чистый степной, пахнущий солнцем, землей и ветром воздух. Ароматы степи — мяты, чабреца, полыни и густого цветения трав — висели над степью.
— Эх, Александр Николаич, вот земля, не надо другой!.. А воздух, а ширь какая!.. Здесь бы крестьянству жить, чего б только мужики тут не сделали! И рожь, и пшеница, и виноград, и скоту какое раздолье, — полуоборачиваясь, с облучка сказал Сенька.
— Тута, браток, еще воля нужна… Ежели мужику земли не дать, он и тута связанным будет, — возразил ямщик.
— А что? Разве и здесь крепостные? Ведь, говорят, на Кавказе этого нету, — удивился Сенька.
— Этто верно. Крепостных здеся вроде горстка, одна малость, да земли-то мужику не дають. Все казаки забрали.
— А вы как?
— А так. Берем у них вроде как исполу. Сеем, жнем, убираем, а им половину со всего, — ответил ямщик.
— Зато они вас от чеченов да разной орды берегут. Вы сеете, а они воюют, — не сдавался Сенька.
— Нам тоже достается… Когда надоть, и нас за Терек гонют. Вот теперя новая мода пошла. Надысь начальство собрало нас, объявило государеву волю. Кто, говорит, хотит быть слободным от крепости и землю получить — записывайся в казаки. Переселют тебя на линию, разошлют по станицам, дадут землю, волю, без налогов жить будете, даже на первообзаведение по сто рублей серебром да худобы какой дадут…
— Ну и как? — весь превращаясь в слух, спросил Сенька.
Небольсин тоже внимательно слушал ямщика.
— Да есть которые согласные. У нас в селе Терново человек пятьдесят с охотой в казаки прописались, да и в соседях, в Раздольном, тоже многие согласные.
— А ты как?
— Я нет… Не пойду в казаки, нехай, какие дурни хочут, идуть, а я — нет.
— А почему? Ведь и воля тебе, и земля, и свобода полная, — удивился Сенька.
— Сло-бо-да, — протянул ямщик, — а что за Тереком чечены с ордой — забыл? Там каждый день така резня идеть, что не токмо слободу, а и все на свете не захотишь.
— Дурак и трус! — обругал его Сенька. — Ну и сиди себе, как таракан за печкой, вози проезжих да целуй своему барину зад…
— Ты-то много понимаешь, — пренебрежительно махнул рукой ямщик, — ты вот поживи на линии, погляди на азию, на ихову разбойную жисть, тогда и учи нас.
— Я-то жил на линии. И в Чечне, и в Дагестане, и на персов ходил — и ничего… жив. А ты наслушался баб да разных трусов… Эх ты, Аника-воин.
— Ну-у! Неужто жил здесь?
— А как же! Мы с барином, его благородием, цельных два года с лишним в Грозной, Внезапной да Тифлисе служили, всего повидали, а что касаемо Чечни да азии, то середь них тоже люди есть, брат, получше нас с тобой.
— Н-да! — с удивлением протянул ямщик. — Это кому как, одначе мне не ндравится в казаки, нехай идуть, которым жисть надоела…
— Ну и вози всю жизнь проезжих да подвязывай коням хвосты, — оборвал его Сенька.
Дорога, обрамленная с двух сторон густыми зарослями ив, акаций и кустов дикого терновника, шла мимо небольшой речки. Близость воды и прохлада одинаково бодрили и людей, и коней. Не подгоняемые возницей, кони бойко бежали по заросшей травой дороге.
— Хорошо здесь жить, — вздохнул ямщик, — чего дале лезть. Здесь крещеный народ, русская сторона, спокойная, а там, — он махнул кнутом вдаль, — за Ставрополем, без войска да без оказий ни шагу не пройдешь… Казаки, говорят, и скот пасут, и жнут, и в садах робят все с ружжом да шашкой. Без оружия ни в степ, ни в лес, ни за околицу не ходют, да и бабы их так же!
— Правильно, зато свободный народ, ни тебе пана, ни барина, ни помещика. Одно слово — вольный казак, — сказал Сенька.
— Нехай буду с паном, да голова на плечах цела останется, — решительно возразил возница.
— Вот и дурак, противно с тобой, холуем, об хорошей жизни разговаривать!
Небольсин с удовольствием прислушивался к беседе этих, так не похожих друг на друга людей, и Сеня, его молочный брат и близкий человек, Сеня стал еще ближе и понятнее ему.
Возок вырвался из зелени деревьев, дорога повернула вправо, вдали сверкнул золоченый купол деревенской церкви, на холмах кое-где темнели сады, пестрели белые и розовые хаты и тянулись дымки из труб.
— Нет, — после раздумья начал вновь возница, — нехай помещик, зато живой будешь. — И, перегнувшись с облучка к Небольсину, доложил: — Вот, барин, и Кривой Кут, а там подале, верстов десять, и казачий хутор. Отдохнуть хочите, может, попить молочка, каймаку али квасу с дороги — тут все найдется. А брага така, — он мечтательно улыбнулся, — и в Ставрополе за цалковый не сыщешь.
Небольсин хотел отказаться, но привлеченный странным шумом сбившихся в единый табор людей, развьюченными конями, пасшимся в стороне стадом, лаем собак, телегами, составленными оглоблями вверх, подводами, стоявшими ровными, рядами в стороне под холмом, спросил:
— Что это, цыгане, верно, табор их?
— Никак нет, барин, это мужики с Расеи, сюда с государственных земель крепостных переводют. Опять же тех, кто хотит переселение на линию исделать. Их всех по станицам в казаки пропишут, год-два поучат, на коней посадят, середь казаков и они воевать станут. А баб, баб сколько, — оживился он. — Гляди, барин, на одного мужика по три бабы станется. А это вот чего. Тута новые станицы образують, где, значит, начальство укажет, ну а баб всем не хватает, товар в Расее дешевый, а здеся, на Капказе, баб недостача, вот их сюда, мужицких вдов, сирот, девок засиделых да гулящих шлюшек, и посылают. Кажной по двадцать рублей и харчи, а в пути — конвой. Кто захотит бечь — розги, а денег — ни-ни, и харч похуже других. А никто и не бегит, зачем? Им в Расее не в пример хуже, а тута и муж, и земля, и своя худоба, а там и детишки, гляди, пойдуть…
