Борис Тумасов - Усобники
Сухая весна, и редкие короткие дожди. С востока подули жаркие ветры и понесли на Сарай пыль. Она была такой густой, что солнце через нее казалось огненным.
Никто не упомнит, когда такое случалось. Пыль и песок скрипели на зубах, ложились толстым слоем на листву, заносили городские водоемы, засыпали сады и улицы.
Стада сбивались в гурты, косяки коней — в табуны. Рев и ржание тревожили кочевников. Степь-кормилица была в опасности. В церкви, в мечети и в синагоге молились, просили Бога смилостивиться. И Господь услышал страдания человека. На шестые сутки пыльная буря унялась, прошел обильный дождь.
Буря обошла стороной днепровское гирло, и Ногай, выходя из шатра, подолгу беспокойно смотрел на темную грязную тучу, нависшую над Волгой и Сараем. Хану ведомо, какую беду причиняет пыльная буря, и потому, когда на исходе недели увидел проглянувшее солнце и чистое небо, обрадовался — беда миновала.
* * *Пыльная буря застала Сарайского епископа Исмаила на подъезде к Сараю. Исмаил возвращался из Владимира, от митрополита Максима, где собирались все иерархи Русской православной церкви.
Исмаил еще в отроческие годы принял монашеский обет. Два десятка лет он отправлял службу в приходе сарайской церкви, и епископ Феогност считал его достойным преемником. Видимо, об этом стало известно и митрополиту Максиму, который после кончины Феогноста призвал Исмаила во Владимир на рукоположение.
Облеченный высоким саном, ехал епископ Исмаил, с тревогой взирая на стену пыли, нависшую над городом и степью. Хвост пыльной бури тянулся к горбам Кавказа и Причерноморью.
Монах, правивший лошадью, шептал молитвы, а Исмаил молчал. Возок катился медленно, конь шагал нехотя, будто понимая, что ожидает его впереди. Иногда мысли Исмаила перескакивали с горестных размышлений к заботам, какие отныне возложены на него, епископа, — жить и нести службу в городе, где почти все православные — невольники, выслушивать страждущих, врачевать их души и словом лечить их сердца. И все это теперь доверено ему.
Когда епископ Исмаил въехал в город и увидел, как проясняется небо и оседает пыльная буря, он воспринял это, как доброе предзнаменование, и широко перекрестился.
* * *Начиная от Берке-хана, ислам господствовал в Золотой Орде. Однако рядом с главной мечетью стоял и православный храм. Церковь возвели стараниями русских князей. Деревянная, одношатровая, она была поставлена такими российскими плотницких дел умельцами, какие строили и дворец хана Батыя. С утра открывались двери церкви, впуская всех желающих.
Чаще всего здесь служил молебен епископ Исмаил. С давних пор, еще при Феогносте, так повелось: тянулись к Исмаилу обездоленные, и он, сухой, высокий, тихим, чуть приглушенным голосом успокаивал, вселял в человека надежду.
Жил Исмаил рядом с церковью, в бревенчатом доме, крытом дранкой, с навесом над дверью. Вокруг домика разрослись кусты сирени и жасмина, и оттого всю весну и в первую половину лета душисто пахло.
Рядом с церковью еще Феогност лет десять тому назад посадил несколько березок. Они выросли, и по весне, когда лопались их клейкие почки, одевались в зеленые сарафаны.
Феогност любил березки, часто простаивал под ними. Видно, они напоминали ему далекую родину — Москву.
Исмаил пробуждался на рассвете, едва серело небо и гасли звезды. Начинали петь первые птички, и дьякон открывал двери храма. Епископ здоровался с ним, вдвоем они проходили в алтарь, где дьякон помогал Исмаилу облачиться.
К тому времени уже появлялись прихожане, и начиналась ранняя заутреня. Исмаил знал судьбу каждого посещавшего приход. Она была трудной и горькой, а он, владыка, отпуская грехи, не мог себе ответить, в чем они, а потому не раз спрашивал у Бога, вправе ли он быть этим страдальцам судьей.
За многие годы, прожитые в Орде, Исмаил исповедовал и праведных, и грешных. Ему доверялись беглые и воры, грабители и душегубцы. «Господи, — просил Исмаил, — прости им, грешным, ибо не ведают, что творят».
Возвращаясь из Владимира и проезжая русскими селами и деревнями, взирая на их разорение, Исмаил с горечью думал о княжеских раздорах. Вспоминался последний приезд в Сарай князя Андрея Александровича, добивавшегося у Тохты ярлыка на великое княжение.
«Господи, — говорил Исмаил, — брат восстал на брата. Гордыня обуяла князя Андрея. К добру ли?»
Явился Андрей Александрович, тогда еще городецкий князь, в церковь, а он, Исмаил, и скажи ему:
«Князь, не умышляй зла против великого князя Дмитрия, стойте заодно».
Но городецкий князь сердито оборвал его:
«Не лезь, поп, не в свое дело!»
И хоть в церкви был полумрак, Исмаил не увидел, догадался — князь Андрей во гневе. Не сказав больше ничего, он положил на блюдо несколько монет и покинул храм…
С заутрени Исмаил вернулся в свой домик, где его ждала еда: гречневая каша и кружка козьего молока. Старая монашка, многие годы прислуживавшая еще епископу Феогносту, подала на стол и тут же удалилась. Монашка была молчаливой, и Исмаил не мог даже вспомнить, какой у нее голос. Но он был благодарен ей, что после смерти Феогноста не ушла в монастырь, а осталась следить за хозяйством в доме.
После утренней трапезы владыка отправился на узкие кривые улочки города, где жил русский мастеровой люд, стучали молотки, звенел металл и пахло окалиной…
Сарай — город многоязыкий, шумный, здесь, казалось, собрался народ со всей земли. На огромные, богатые базары съезжались купцы отовсюду. В городе селились кварталами. Те, которые начинались от церкви, — православные, христиане; от мечети — мусульманские; от синагоги — иудейские.
Исмаил обходил русские кварталы, заходил к тем, кто по каким-то причинам не мог бывать в церкви, поддерживал их словом, а иногда и деньгами.
Беден приход в сарайской церкви, разве когда помогут наезжающие русские князья. На их подаяния и живет храм в Орде…
* * *Покидая Ростов, великий князь узрел юную холопку. И хоть была она еще отроковицей, но обещала превратиться через год-другой в стройную, пригожую девицу.
Спросил:
— Чья девка-то?
Тиун ответил поспешно:
— Князь Константин из Углича привез, да так и прижилась.
— Девку на себя беру, — бросил князь Андрей и велел собрать ее. — Зовут-то как?
— Дарьей, — снова ответил тиун. — Только уж ты, князь, не обидь ее, смирна она.
— Твое ли дело, старик…
Повыла Дарья да и села в телегу. А чтоб не сбежала, приставили к ней для догляда молодого гридина Любомира.
Везут Дарью, а рядом гридин на коне и на нее поглядывает. Гридин собой пригож, рослый, широкоплечий, все норовит в глаза Дарье заглянуть. И невдомек ей, что он уже утонул в ее голубых очах.
Млеет Любомир, и сердце счастливо постукивает. Догадался: не любовь ли к нему явилась? Одно ему невдомек: зачем великий князь забрал отроковицу во Владимир.
* * *Лето на осень повернуло. Первые заморозки тронули траву. Она прижухла, и лист на деревьях прихватило. Ярче заалела рябина, ждала зимнего снегиря. Заметно укоротился день.
Сразу же за городом, где лес почти подступил к крепостной стене, гридин Любомир поставил силки. Хитро приспособил на лису и изловил-таки, крупную, огненную. Обрадовался: не для себя изловил — для Дарьи. Снял шкуру, вычинил и принес в холопскую, где Дарья жила.
— Будет тебе шапка в зиму, — проговорил он, смущаясь.
Покраснела Дарья, однако от подарка не отказалась. Никогда и никто не баловал ее. А гридин ей приглянулся еще с того дня, как везли ее во Владимир из Ростова.
На княжьем дворе Дарью приставили к княгине Анастасии. Строга княгиня, но Дарью не обижала. А вот великого князя Дарья побаивалась — всегда хмур и взгляд колючий. Заметил он, что гридин Любомир на Дарью заглядывается, одернул сурово:
— Холопка эта не для тебя, гридин.
Озадачил Любомира, призадумался тот, почему князь сказал так.
* * *Незаметно и осень миновала, зима не заставила себя ждать. Завалила снегом Русь, замела дороги, заковала реки в ледовые мосты, давят морозы.
По первопутку, едва унялась погода, приехал во Владимир из Москвы князь Даниил Александрович. Великий князь встретил брата в сенях. Обнялись и, дождавшись, когда Даниил скинет шубу и шапку, направились в гридницу.
Великий князь удивился приезду брата: московский князь в последнее время наезжал редко. Но не спросил, что привело Даниила во Владимир, решил дождаться, когда тот сам расскажет. А Даниил не спешил, посетовал на скудную дань: в полюдье столько собрали, дал бы Бог до нового урожая дотянуть. А еще пожаловался на бедность Московского княжества, посокрушался, что отец, Александр Ярославич, его, Даниила, обидел. Видать, решил, коли Даниил молод и несмышлен, спорить не станет, так дал ему в удел малую волость…
