Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874—1883
Начальник сыскной полиции не имел возможности присутствовать в рабочем кабинете, его вызвал посыльным к графу Головкину градоначальник. Дело было пустяковым, но высокое начальство считало, чтобы им занимался не пристав или околоточный, а непременно Путилин. Именно по этой причине Иван Дмитриевич прибыл в сыскное в отвратительном настроении, но когда дежурный чиновник доложил, что господин Жуков его ожидает в компании с неким Минцем и рассказал то, что Миша попросил передать, начальник сыскного отделения заметно повеселел.
Миша расположился в любимом кресле начальника и сразу же вскочил с него, когда Иван Дмитриевич вошёл в рабочий кабинет. Путилин остановился на пороге.
– Иван Егорович, прошу любить и жаловать, – нравилась Жукову театральность, иной раз Иван Дмитриевич говаривал, что его помощнику не в сыскном отделении служить, а на сцене славы выискивать, – начальник сыскной полиции господин Путилин.
Иван Дмитриевич кивком головы и приветливой улыбкой поприветствовал начальника станции, прошёл к креслу.
– Стало быть, вы – Иван Егорович Минц?
– Да, это я.
– Миша, принеси чаю. Надеюсь вы не откажитесь от чашки горячего напитка?
– Слу. – было начал Минц, но был перебит Путилиным.
– Иван Егорович, скажу, что служба подождёт, поезда всё равно ходят согласно расписания, стрелки переводятся, билеты продаются, так что можно потратить некоторое время на, будем считать, приятную беседу, тем более, что описанный вами преступник так быстро найден в таком огромном городе, как Санкт—Петербург.
Минц улыбался, ему доставляли удовольствие слова начальника сыскной полиции.
– Иван Дмитрич, – подал голос Жуков, – господин Минц в анатомическом опознал одного из преступников.
– Похвально, вы очень нам помогли.
– Мне приятно, что я внёс малую толику в поимку злодея.
– Значит, Афанасий Львович, о котором вы рассказывали моему помощнику, – Путилин кивнул на Жукова, – и есть убитый сегодня ночью известный нам преступник Прохор Кузмин?
– Наверное, – произнёс Иван Егорович шутливым тоном, – я не был близко с ним знаком.
– Миша, где чай? Человеческая судьба переменчива, я всё более убеждаюсь, сколько не вьётся верёвочка злодеяний, всё равно в одно прекрасное мгновение обрывается по вине ли самого преступника, а иной раз этому преступнику помогают, так называемые, приятели. Вот убийца Федьки Весёлого, так прозывали господина Пёрышкина, в определённых преступных кругах, поплатился жизнью, видимо, ворам сподручнее делить добычу на меньше частей.
– Вам виднее. Иван Дмитриевич, ведь вы ловите их.
– Да, приходится иметь дело со многими людьми.
Вошёл Миша с подносом, на котором стояли три чашки, чайник, колотый сахар и сушки в вазе.
– Вам покрепче? – Спросил Жуков у Минца.
– Если можно.
– Я одного не понимаю, – Иван Дмитриевич отпил глоток ароматного чаю, – почему Кузмина потянуло на кровь?
– Скорее всего на этот вопрос ответа не будет, – Иван Егорович в одной руке держал чашку, в другой блюдце.
– Отчего?
– Как отчего? – Искренне удивился начальник станции, – преступник мёртв и мысли теперь его не доступны.
– Теперь мой черёд задать тот же вопрос: отчего? – Возразил Путилин, – иной раз мы можем найти ответ у самого убитого.
– Странно слышать такое из уст начальника сыскной полиции.
– Ничего странного не вижу, хотите, мы узнаем у убитого ответы на некоторые вопросы?
– Каким образом? Не гаданием же?
– Отнюдь, вот давайте начнём с малого.
– Хотелось бы послушать.
– Скажите, Иван Егорович, вы в присутствии доктора и господина Жукова опознали в убитом Прохоре Кузмине человека, которого господин Пёрышкин называл Афанасием Львовичем.
– Совершенно верно.
– Вы не откажетесь от своих слов?
– Конечно, нет.
– Но вот странность, Пётр Трофимович Иванов, проживающий в Ланской, в предъявленном ему трупе не признал пассажира, который ехал с ним первым классом и более того напротив него.
– Почему? Может быть, Пётр Трофимович плохо рассмотрел пассажира, сидевшего напротив.
– Не возражаю, тем более он созерцал целых двадцать минут, а вы сколько?
– Иван Дмитриевич, я не могу отвечать за господина Иванова, Бог ему свидетель, но я видел Афан… этого, ну, Кузмина не один раз.
– Понимаю, но вот вторая странность, Прохор, то бишь Кузмин не просыхал три дня и три дня не казал носа из заведения на Сенной, где спускал деньги после удачно прокрученного дела.
– Господин Путилин, – голос Минца дрогнул, – вы хотите сказать, что я мог ошибиться?
– Не, Иван Егорович, я хочу сказать, что ошиблись вы намеренно.
Начальник станции вскочил, руки дрожали так, что он пролил чай не только на сюртук, но и на брюки.
– Это переходит всякие границы, – чашка с грохотом опустилась на стол. – я вам помогаю и я же становлюсь в чём—то виновным.
– Нет, нет, Иван Егорович, успокойтесь, просто я хочу для себя прояснить, почему два описания двух разных свидетелей так разнятся? Не скажете, почему?
– Это я знать не могу.
– И самое странное, мы приходим арестовывать преступника, а нам достаётся холодный труп. Неужели злодеям мало доли в деле и они решили ее увеличить, ведь половина лучше трети?
– Конечно.
– Но есть ещё одна странность, Пётр Трофимович описал внешность человека, ну прямо копию, некоего Сеньки Хохла, прямой шрам под нижней губой, отсутствие передних зубов, серые глаза, нос с горбинкой, тонкие брови, словно прочерченные над глазами одной линией. Абсолютно точный портрет, – Иван Дмитриевич бил наугад, хотя описание и подходило под Семёна Днепровского, прозванного Сенькой Хохлом, – и нам не составило труда привезти его сюда. Очень охоч Сенька до женской ласки и после удачного дела, где его можно найти, Миша?
– В публичном доме на Моховой.
– Губит Сеньку привычка, – Иван Дмитриевич показал глазами, мол, быстро на Моховую.
– Я не пойму… – начал Минц.
– Давайте договоримся, Иван Егорович, что о вашем участии в деле я знаю…
Начальник станции вскочил, размахивая руками.
– Я не позволю возводить на меня напраслину.
– Иван Егорович, вы сядьте, в ногах правды нет и вы думаете Сенька вас жалеет, он, именно, вас выставляет главным злодеем и, именно, на вас возлагает ответственность за пролитую кровь.
– Но ведь меня, – Минц прикусил язык, безвольно присел на краешек стула, плечи опали и перед Путилиным сидел маленький несчастный человек.
– Я знаю, что вас там не было. Но чтобы выгородить себя, Сенька во всём обвинит вас.
– Но ведь я был на станции, когда совершалось смертоубийство.
Иван Дмитриевич откинулся на спинку кресла.
– Зачем надо было проливать столько крови?
– Я не знал, я всё рассчитал до минуты, они должны были войти в дом и сразу да Федьки, связать, забрать деньги, золото и пока Весёлый освободился бы, эта троица уехала в столицу, а там их не найти, притом Федька никогда бы не пошёл в полицию, вы же знаете, что он скупал краденное, но всё пошло не так, как запланировано, это Сенька мне назвал приметы человека, на которого я должен был указать.
– Как же Пётр Трофимович?
– Сенька упустил, а я не догадался.
– Почему Сенька хотел сделать Прохора козлом отпущения?
– Не знаю, спросите у него.
– Ради чего всё затеяно?
– Денег.
– Десять убитых.
– Это всё Сенька.
– Но вы же его надоумили совершить налёт?
– Но убивал—то он?
– Теперь Сеньке до конца дней не выйти с каторги, там и подохнет, как собака.
– А я?
– Это решит судья, согласно закону.
Простая зависть. 1875 год
– Пиши, Миша, сего дня, семнадцатого октября, – Путилин начал надиктовывать текст протокола, – тысяча восемьсот семьдесят пятого года совершено убийство мещанина Николая Ивановича Пелевина, семнадцати лет, православного, проживавшего по Кабинетной улице в доме номер семь третьего участка Московской части. Тело найдено в устроенной подвальной комнате вышеуказанного дома. Написал?
– Дальше, – коротко ответил Жуков.
Час тому Екатерина Васильевна вернулась домой, хотела прибраться в комнате сына, начала открывать дверь, но что—то помешало. Она с силой надавила.
– Как потом звала дворника, ничего не помню, как ножом, – позже рассказывала женщина, всхлипывая и закрывая рот платком.
Юноша лежал на спине у самой двери, доктор, осматривавший его, насчитал шесть ран на теле: три на груди, одну на левой руке и две на спине.
– Хватило бы первого удара, остальные нанесены то либо злобы, то ли по иным соображениям, – склонил голову к плечу, – с эти, голубчик вы мой, Иван Дмитрич, по вашей части. Психологические мотивы не моя ипостась, моё дело лечить бренное тело или подтверждать, что это бренное тело никогда не будет дышать.
