Михаил Казовский - Топот бронзового коня
- Слушаюсь, августейший. Сделаю по-вашему, - и опять поцеловал ему туфли.
Да, допросы велись с пристрастием. Евдемон лично присутствовал на пытках - арестованным плющили пальцы молотком на наковальне, вздёргивали на дыбу, ставили на раскалённые угли, заставляли есть кал, жгли интимные места раскалённым железом. После процедур, замордованные, истерзанные, все они сознались во всех преступлениях: убивали, грабили, растлевали - девочек, мальчиков, овец, поклонялись неправильным богам и сквернили храмы. Приговор преступникам вынес лично Трибониан, и бедняг с отрезанными пальцами сразу же повели на казнь. Шли по Месе, и народ по обеим сторонам улицы волновался, шумел, многие кричали - дескать, поделом, хватит безобразий; кто-то наоборот - призывал освободить напрасно приговорённых. Люди сбивались в группки, возникали споры, вспыхивали драки. Слышались отдельные реплики:
- Автократор во всём виновен!
- Нет, не автократор, а консул Трибониан. Беззаконник первый.
- Да при чём тут Трибониан! Иоанна Каппадокийца надо палкой гнать! Всех замучил поборами!
- Феодору долой, Феодору - манихейку на троне!
- Господи, помоги Романии!
Осуждённых вывели за пределы Константинополя, а за ними следовала толпа, всё ещё продолжая скандировать: «Отпустите Мину! Отпустите Флора! Вы не смеете убивать их!» Но гвардейцы, возглавляемые самим Евдемоном, двигались уверенно и не обращали внимания на бунтующих. Перешли по мосту залив и приблизились к монастырю Святого Конона, где стоял помост для публичных экзекуций. А палач в черных одеяниях, с маской на лице, мрачно наблюдал, как выводят смертников, в синяках и ссадинах, истекающих кровью. Пристав зачитал приговор. Настоятель церкви Святого Лаврентия, вызванный специально для такого случая из квартала Пульхерианы, произвёл обряд соборования и прочёл молитву о спасении душ казнимых. Многие в толпе плакали.
Начали с повешения. К перекладине с тремя петлями подвели Мину, Флора и ещё одного прасина, громче всех оравшего в цирке: «Смерть императору!» Два подручных палача помогли им подняться на квадратные табуреты и надели петлю на шею каждому. Мина прошептал, глядя в небо:
- Богородица со всеми! - вздувшиеся губы слушались его плохо.
Над помостом и пустырём зазвенела жуткая тишина. Серые унылые облака проплывали низко. Серое январское море волновалось хмуро.
Подошедший сбоку палач принялся ногой выбивать табуреты из-под ног висельников. Первым начал корчиться Флор, а за ним - Мина и его товарищ по партии. Неожиданно перекладина, на которой болталась троица, треснула и сломалась. Ахнула толпа. Настоятель церкви перекрестился. Все несчастные сорвались и попадали на помост. Флор и Мина подавали признаки жизни, их подельник испустил дух.
Евдемон, руководивший расправой, выругался грязно и произнёс:
- Ни на что не способны, ироды. Даже повесить по-человечески. Начинайте сызнова.
А народ у помоста вдруг зашелестел, начал наседать и скандировать: «Жизнь! Жизнь! Это Божий промысел! Богородица защищает их! Отпустить! Отпустить!»
Но градоначальник только огрызнулся:
- Замолчите, вы! А не то окажетесь тоже на верёвке!
Отступив, толпа глухо заворчала, и десятки глаз вперились в него с бесконечной ненавистью. Повернувшись к людям спиной, тот опять заорал на недвижного палача и его помощников:
- Что застыли, черти? Начинайте сызнова, я сказал!
Топором из помоста вырубили средних размеров брёвнышко, заменили им сломанную перекладину. По второму разу Мина с Флором встали на табуретки, и опять подручные палача помогли казнимым. Те стояли жалкие, вздрагивавшие от холода, грязные, в заляпанной кровью одежде. Подошёл палач. Двинул ногой по каждому табурету. И опять заболтались в воздухе два израненных тела. Бах! - одно из них грохнулось на помост из-за плохо завязанной верёвки. Бах! - упало второе.
Суеверный ужас прошёл по толпе. Все крестились, двигались, размахивали руками:
- Отпустить! Прекратить! Небо против казни!
Растерявшийся Евдемон тоже что-то начал кричать гвардейцам и палачу, но они стояли в недоумении и не знали, что делать. Этой заминкой воспользовался народ: люди хлынули на помост, захватили оставшихся шестерых смертников (Флора, Мину и четверых, ждавших отсечения головы), понесли к воротам монастыря Святого Конона. Появившиеся монахи, испугавшись, отказались впустить толпу. И тогда настоятель церкви Святого Лаврентия, оказавшийся тут же, провозгласил:
- Я укрою их у себя в храме!
А восставшая чернь взревела:
- В церковь! В церковь!
Храм же находился на другом берегу Золотого Рога. Но идти обратно к Калинникову мосту было далеко, и стократно возрастал риск, что гвардейцы эпарха попытаются отнять осуждённых. Бунтари побежали к морю, принялись хватать лодки, прыгать в них и грести на другую сторону залива. Впереди был священник в развевающейся ризе. Он серебряным крестом указывал путь. И гребцы, глядя на него, воодушевлялись: «С нами Бог! С нами Бог!»
Вот уже и суша, каменные стены Константинополя, крупные ворота Святого Феодосия, стражники на них:
- Кто? Куда? Почему толпой? Осади, назад! - но, увидев священнослужителя, отступили, пропустили ораву.
Люди миновали ворота, близстоящую церковь Святого Феодосия и направились к храму Святого Лаврентия, быстро затекли внутрь.
- Двери! Закройте двери! - повелел настоятель.
Служки без вопросов повиновались, щёлкнули засовами.
Все попадали на колени, начали молиться.
Мина пришёл в себя и остатками пальцев совершил крестное знамение. Плача, прошептал:
- Пресвятая Дева! Ты спасла меня! Господи, помилуй! - посмотрел на Флора, скрючившегося рядом, и проговорил: - Флор, дружище!
Тот взглянул на него мутными глазами:
- Ты сказал «дружище»?
- Я сказал «дружище». Смерть нас побратала… Нет отныне «синих», «зелёных». Кончена вражда. Мы теперь друзья, и у нас общий враг - Евдемон, взявший нас, и Трибониан, осудивший нас, и Юстиниан, осенивший казнь!
- Осенивший казнь… - повторил венет и тоже расплакался. - Мы служили императору, защищали его, а он… отплатил неблагодарностью… да, отныне у нас общий враг!
И они соединили изуродованные окровавленные ладони без пальцев.
В это время снаружи храма появились гвардейцы градоначальника вместе с ним самим. Евдемон треснул кулаком по закрытой двери:
- Именем его величества! Отворяйте быстро!
Но в ответ не услышал ни шороха, ни голоса. Заключил:
- Хорошо же, мерзавцы. Вы подохнете там от голода. Церковь окружена. И никто на свете вам уже теперь не поможет.
4
Самодержец собрал у себя во дворце самых преданных собственных соратников, чтобы посоветоваться, как быть. У него присутствовали: Иоанн Каппадокиец, Пётр Варсима, Пётр Патрикий, Гермоген и Нарсес. Не было только Велисария, незадолго до Рождества вернувшегося из Персии с семитысячной армией. Простудившись в дороге, он отлёживался дома.
Царь велел всем садиться и открыл дебаты:
- Я желал бы услышать ваше мнение, господа. Евдемон чрезвычайно обеспокоен. По его докладам, ситуация в городе может выйти из-под контроля. Всюду возникают скопления черни, как прасинов, так и венетов, все они требуют помиловать осуждённых на казнь. К ним присоединяются прочие оборванцы. И отдельным отрядам конных гвардейцев не всегда удаётся пресекать эти безобразия.
Слово взял Пётр Патрикий. Будучи магистром оффиций, он управлял всеми ведомствами страны и влиял на монарха очень сильно, может, меньше только Феодоры. Говорил всегда чётко, с железной логикой. Горделиво носил крутолобую голову в седоватых кудряшках.
- Ваше величество, да позволено будет мне сказать откровенно?
- Разумеется, откровенно, вы здесь для того, чтобы говорить правду.
- Что ж, тогда не взыщите. Я давно призывал смягчить налоговый гнёт на мастеровых и менял, на купцов и мануфактурщиков. Бедные беднеют, а хозяева разоряются. Те и другие ропщут. Древние говорили: «Cito rumpes arcum, semper si tensum habueris» - «Нельзя натягивать лук до предела, он сломается». Лук уже трещит. Надо ослабить натяжение.
- Что ты предлагаешь?
- Первое: помиловать осуждённых. И при этом отправить в отставку осудившего их Трибониана. Вместе с ним уволить с должности Иоанна Каппадокийца, ненавидимого народом. И уменьшить поборы. А иных путей усмирения демоса я не вижу.
Не успел он закончить, как вскочил Иоанн, весь пунцовый от возмущения и тряся кулаками, начал говорить:
